Путём переговоров

                                  Оттолкнувшись от подоконника офицер раздражённо выдохнул, прикрыв глаза. На нем был отлично скроенный костюм, пиджак он оставил на локте. Шелковистый взгляд смотрел в сторону, плечи расслаблены. Слегка откинув шею, парень повел плечами.       – Хотите сказать, что вот это наш новый психотерапевт-переговорщик?       Аллен кинул тяжелый взгляд на своих парней, на что те мгновенно задушили в себе нервные смешки, но румянец не скрыл их настоящего мнения о новом сотруднике в департаменте.       – А это и есть хваленый спецназ, который должен был посетить меня еще несколько недель назад? – хмыкнул парень, тонко наклонив голову, заставляя мужчин переминаться на месте, нестройным хором что-то промычав в ответ. – Да, вижу, и правда он. Капитан Аллен?       Сжав руку в перчатке в кулак, Дэвид отрывисто, довольно медленно склонил голову, посмотрев в ответ совсем настороженно. Обескураженно серьезно. – Доктор?       – Мое имя Коннор. Прислали новым кадром из Киберлайф, в поддержку расследованию и работе департамента, – Аллен уверенно взял чужую протянутую узкую ладонь, усердно стараясь не сжимать сильнее нужного. Не его вина, что он не смог разжать пальцы сразу же, задержавшись глазами на чужом удивлении, вспышкой отразившемся в живом, привлекательном лице. – Будете первым? Капитан, – вкрадчиво, на пол тона ниже. Провокационно.       Черт.       Аллен не сдвинулся с места, когда как Коннор отступил, повернувшись в пол оборота, давая возможность рассмотреть… себя со всех сторон.       Кто-то из его парней тяжело, гулко сглотнул.       Взгляд Дэвида заострился, но он все же прошел в кабинет, дав бойцам время взять себя в руки. Как подростки, ей-богу. Кабинет был стандартным, парню дали один из тех, что был прикреплен за допросной, потому за стенкой слышался насыщенный голос дорвавшегося до веселья детектива Рида, и это хоть немного да отвлекало.       Что ж, знакомство не заладилось с самого начала.       Взгляд Коннора то манил, втягивал в себя, как в глубину, то смотрел зорко и проницательно. Он заметил еще тонкие кисти рук, аккуратную, строго выверенную улыбку, стройные ноги, и походку, волнующую всех без исключения: мягкую, неслышимую, незримый кошачий шаг.       Он долго говорил Дэвиду что-то тихим, серьезным голосом. А он только и мог, что смотреть ему в лицо и думать об умных глазах, и лукавых губах.       Коннор был невыносим.       После этого знакомства они стали видеться постоянно. Что ни дело, то Коннор был важным участником их работы, его даже прикрепили за Алленом. По просьбе самого Коннора, но Дэвид узнал об этом очень поздно.       Они собачились на ровном месте и вопросов у всех становилось только больше. Капитан никогда голоса не поднимал, отдавал команды ровно так, как этого требовала ситуация. Но с Коннором на горизонте, с тонким бронежилетом и открытым к первостепенным переговорам с вооруженными убийцами, сумасшедшими и террористами, Аллен просто срывался с цепи, заставляя молодого специалиста занять место у его ног, без права сделать свободный шаг. И даже на лишний взгляд не по назначению, как правило в сторону улик, которыми обычно занимался коронер, Аллен остро реагировал.       Так Коннор все чаще стал работать детективом вместе с Андерсоном, которого Аллен уважал и подначивал. Коннор был очень удивлен, узнав, что теперь полевая работа ему не светила ни в ближайшем будущем, ни в дальнейшем.       Коннор смотрел на него странно, немного растерянно, но точно испытывающе. Ждал.       Аллен его тоже ждал. Боже, сколько же он ждал с ним встреч.       Аллен хотел бы, чтобы этого не было, воспользовался бы возможностью отмотать все назад, будь она у него. Аллен следил за ним долгие месяцы. Ходил по кругу, зверем смотрел, но всегда был более чем джентльменом.       Он сказал себе «нет» и отпустило.       На мгновение, а там – сны, воспоминания, желание сильное, такое отягощающее желание увидеть рядом еще хотя бы раз.       Коннор был на телевидение, в работе с Хэнком, в участке, и внутренние метания не прекращались.       «Нет» больше не спасало.       В постели они оказались очень быстро. Не так, как хотелось.       Да и как хотелось уже не хотелось, потому что Коннор был с двойным дном, тройным, а там и дверь в подвал, за которой чистилище чистой воды. Его хотелось встряхнуть, или может даже вытряхнуть из хорошенькой одежды, приклеенной улыбки и дежурных фраз. Он остерегался, был зверем в клетке, и зверь этот был совсем без зубов, только с толстой шкурой, которую надел для защиты. Аллен бы его сам ото всех защитил, уж кто, как ни он мог назваться зверем, от которого и ищут защиты. Забрал бы и никому не разрешил смотреть, ранить.       Он и забрал.       Коннор помнит, как революция взяла вверх, а потом помнит, как в него целились из винтовки, чтобы устранить. Он пошел за Маркусом, поддерживаемый Хэнком и людьми из отдела. Андроиды были с ними долгие годы и не было неожиданностью, что те смогли пробиться через программу. Коннор нашел себе новых друзей, встал на защиту меньшинства, как требовала его профессия и многие стали задумывать, многие люди пошли за Коннором, как и многие андроиды за Маркусом. Лидер девиантов говорил с военными и Коннор говорил с ним наравне, предавая начальство, действуя вопреки приказу. За ним его наставник, рядовые верные офицеры, а спину прикрывает спецназ с настороженным зверем во главе, все те, кто был готов верить Коннору, не поскупившись на предательство главнокомандующих.       Он до сих пор помнил глаза темные, что смотрели ему в спину, жалили больно, охраняя, опалив узкую спину, не опуская дула со всех, кто мог бы подобраться ближе, чем на несколько десятков шагов.       Аллен, после этого выступления на бис, не выдержал, забрал Коннора, переговорив с Хэнком, с трудом найдя общий язык со строптивым Андерсоном, что и сам перепугался за сохранность друга, еле выбравшись из вышедшей из-под контроля перестрелки.       Дэвид спрятал его у себя дома, чтобы никто не смог отыскать одного из помощников революционера, за которых была назначена награда. Революция была подавлена, а всех неугодных ждал суд. Многих людей пощадили, большинство андроидов ушло на переработку, еще больше – сбежало.       Коннору нужно было убежище, его никто не был готов принять обратно, так рьяно сражающегося за Маркуса, и до Дэвида дошли слухи, что сам Камски был готов отдать за Коннора крупную сумму, чтобы его доставили ему живым.       Коннор пошел за ним. Они узнавали друг друга медленно. Мужчина не был готов открываться также, как и мальчишка не был готов выворачивать свою душу, которая и без того ныла.       Но шло время и им пришлось притереться. Попробовать ужиться в чистой квартире, в которой из личных вещей только щетка, да огнестрел в сейфе. Аллен держался близко, дышал тихо-тихо, не тревожа. Смотрел пристально, тяжело. А руки у него нежные, осторожничал, боялся причинить боль. И хорошо, и чувствительно, только непонятно.       Коннор знал о капитане Аллене и раньше, что скрывать, он ему сразу понравился. Только пугал сильно, поэтому улыбка становилась тоньше, взгляд резче, а язык не держал за зубами легкие подначки, предостерегая, не разрешая приблизиться. Уже после их первой встречи в его кабинете Коннор знал, что этот зверь не для клетки. Коннор не смог противостоять своему любопытству, потому узнавал о Дэвиде медленно, но верно, осторожно.       Слышал, что он был много раз любим безумно, и много людей было связано с его именем. О нем говорили, как о пленительном человеке, который не умел любить в ответ. Его притягательной силой был неукротимый стальной характер, нечеловеческая выдержка и крепкая хватка, как в работе, так и в жизни.       Но на то Коннор и был хорошим психологом, чтобы не вестись на чужие домыслы. Коннор никогда не видел его с другими людьми вне делового разговора. Множество раз на работе, в боевой готовности. Никогда не видел обаятельно улыбающимся. Обаятельным вообще. Видел строгий, нечитаемый взгляд и доброе сердце. Поступки, продуманные шаги, сжатые губы, недовольно напряженные плечи, длинные ноги, строгий взгляд, преследующий его даже вне офиса.       Капитан Аллен был интересным человеком. Коннор не мечтал о нем – слишком четко видел, что чувства для Дэвида не будут первостепенны. А Коннор не хотел разбрасываться сердцем так опрометчиво.       Ровно до того момента, пока мужчина не отбросил все маски и не стал теплыми руками нежить кожу, омывая раны, помогая держать равновесие, проходить реабилитацию, оставив жить у себя.       Коннор шипел, пытался уйти к Андерсону, но Дэвид держал крепко, рычал в ответ, зажимая теплом и железной заботой – не сдвинуться.       Аллен ходил по дому во всем черном, футболка стягивала грудь, а брюки были немного длиннее, чем необходимо. Квартира была в высотном здании, из которой открывался завораживающий вид. Дэвид принципиально приподнимал бровь в вопросе, но послушно помогал, держал его за ребра, чтобы дать возможность посмотреть в панорамные окна на город, застывая вместе с ним, не прижимаясь к спине, как хотело его сердце, только поддерживал. Коннор разбалованно поджимал соблазнительные губы, просил то одно, то другое, растерянно замолкал получая озвученное, и не озвученное в том числе, и наконец отпустил. Отпустил себя и Дэвида, остыв.       Они оба этого хотели, но личностями были не из простых.       Дэвид ощутил сразу, когда Коннор позволил своим бастионам пасть – затих, стал послушным, ласковым. Нежничал аккуратно, по крупицам: касался предплечья, более не о чем не просил, не лез на рожон, выполнял все предписания врача, с Хэнком говорил только о его здоровье, доме и Сумо. Мягко смеялся, украдкой бросал стеснительный взгляд из-под острых стрелок ресниц, трепеща потемневшим взглядом под чужим – выжидающим, терпеливым. Работал из дома, позволял за собой ухаживать, помогать – редко, осторожно.       С каждым днем разрешал подходить ближе. Теснее.       Дэвид никогда столько не чувствовал. Они много говорили. Всегда по очереди – Коннор чаще, делал это ненавязчиво, уместно, разбавляя тишину квартиры по вечерам, не тревожа натянутые нервы капитана после насыщенного дня. Склонял к ужину, приготовленному им самим – Дэвид так вкусно не ел со смерти крёстной.       Был шелковым, чутким, делал массаж, иногда читал вслух, совсем тихо, бархатно, посмеиваясь тихонько себе под нос. Дэвид лежал рядом, касался плечом его плеча, глазами дотрагиваясь до запястья, мочки уха, ребер.       Говорил, конечно, тоже, медленно, вдумчиво – мальчишка замирал, вслушиваясь и пристально смотрел с огнем в потемневших красивых глазах.       Коннор насмотреться не мог – Дэвид красивый, статный, с прямым, честным взглядом, разумный и степенный. Мужчина сделал все, чтобы Коннор мечтал о том, чтобы остаться у него и дальше. Остаться здесь навсегда.       Дэвид был обречен в далеком мраке спальной, где спал Коннор и дышал горячо, мягко посапывая. В его одежде, восстанавливающийся, мягкий, совсем разморенный, без своих провожатых: остроумности и колкости. Просто был, и был он с ним, Дэвидом, честным. Склоняясь над ним, мужчина тяжело вздохнул: влюбленно и печально.       Голова опускалась на грудь капитану спецназа также, как и руки после того, как до них дошли новости о подавлении восстания.       Так Коннор остался.       Так Аллен пошел против мира, опекающего Коннора Хэнка и самого себя.       – Ты не жалеешь? Что оставил здесь, – тонкие пальцы легко оглаживали край мягкой застиранной футболки, нередко задевая загорелую кожу, на что они оба напрягались, предпочитая не поднимать глаза.       Дэвид не мог наполнить свое сердце до отказа той силой, что хранилась на дне чужих глубоких внимательных глаз. Коннор слегка хмурился, брови были привлекательно изогнуты, на что мужчина вздохнул, мысленно коротко коснувшись сухими обветренными губами чужой переносицы.       – Нет.       – Разве? – парень смотрел на свои пальцы, что выводили символы на чужом теле, и Аллену пришлось тепло огладить взглядом любимое лицо, мечтая поцеловать чужой висок, бровь и уверенно положить руку на изогнутую спину, прикрыв глаза.       У него не было ответов для Коннора.       Он просто встретил его очень давно, посмотрел и не смог забыть.       – Здесь тебе лучше. Больше пространства. Забыться. Набраться сил.       – Да, я заметил, – хмыкнул он совсем легко, тихонько. Аллен не мог не чувствовать давление под ребрами, зная, что Коннор расстроен уничтожением андроидов. Был рад, что Аллен занял его сторону, но не принял в этом активное участие, не помог. Мужчина опустил веки, чтобы не видеть; заставляя сердце молчать. Коннор продолжил, после заминки: – Но так не может продолжаться вечно.       – Здесь ты в безопасности. Это главное.       Коннор улыбнулся.       Скромно, безумно очаровательно. Дэвид не видел, но он знал.       Знал.       – Ты сакрально охраняешь свое пространство, – Дэвиду пришлось заставить себя молчать.       Есть люди, которые как бы созданы для того, чтобы очаровывать с первого взгляда. «Любите меня!» – говорит вам этот человек, и вы начинаете его любить, не зная за что.       Он знает за что так страстно любит Коннора. Одно мучительное впечатление не оставляло его: этот голос, решительность, улыбка, стук этого сердца, что бил в его ушах с того дня, как Коннор коснулся его в своем кабинете или там, на крыше, на их первом совместном задании. Когда он передав оружие, задержавшись липкими от тириума пальцами на его манжете форменки, словно стараясь прийти в себя, после удачного дела.       Эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.       Он безумно любил, и чувства заставляли его быть готовым на любые глупости, – вот он, ответ, который он не мог дать и никогда бы не решился сказать об этом вслух. Когда Коннор был прикован к его квартире, чтобы не попасть под колеса огромной безжалостной машины под именем власть, не в силах и без единой возможности вернуть все как было.       – Это и твой дом, – пришлось выдавить Аллену, напрягаясь.       Коннор судорожно всхлипнул, сразу же свернувшись клубком вокруг Аллена, спрятав лицо на чужой груди, сжавшись сильнее, только выставив худое плечо и тонкую ключицу сплошь покрытую родинками и карминовыми веснушками, заставляя Дэвида любить больше.       Аллен не позволил себе открыться, проглотил слова о том, что умирает при виде Коннора. Сперва получилось, потом – нет. Как и всегда с Коннором, ты просто ломаешься, сгибаясь под весом чужих светлых намерений, твердого характера и нежных прикосновений.       Коннор пораженно выдохнул, оказавшись сдавленным в кольце крепких рук, из груди вышел весь воздух, пока другой мужчина прижимал его грудной клеткой, всей массой.       Аллен притянул его ближе, с жаром огладив бока, поддерживая, поцеловал Коннора словно не в первый, а последний раз, так тихо, неслышно, крепко и бросился прочь от собственных громких мыслей, прижимая мальчишку к своей постели, жадно оглаживая крупными ладонями худой живот и зажившие ссадины, полученные в ходе борьбы, там, на площади, словно в прошлой жизни.       Он до сих пор помнит крики Коннора, помнит, как тащил его, прятал, чтобы военные не убили его заодно с Маркусом. Как отдавал команду отступать. Как был в ответе за сотни человеческих жизней, неравнодушных к чужому крику отчаяния. Оттого поцелуй был горьким, и долгожданным, и совсем-совсем идеальным. Дэвид терял дыхание, не в силах насмотреться на Коннора, живого, в безопасности, с дрожащей полуулыбкой на мокрых, потрескавшихся губах.       Если бы Аллен мог знать, что сегодня их «сейчас» было бы последним мгновением, если бы сегодня, и только сегодня он мог видеть Коннора надтреснутым, разбитым, и по-настоящему открытым, спящим в его руках, то он бы просто сказал спасибо и обнял бы его еще крепче.       Если бы он только знал, что сегодня он увидит в последний раз, как его мальчишка выходит из дверей его ванны, с мокрыми волосами, мокрыми глазами и усталой благодарно-смущенной улыбкой, он бы поцеловал его раньше, и попросил бы остаться здесь, с ним, не пожелав обернуть все вспять, чтобы дать юноше больше – больше поддержки, больше заботы, безопасности, чтобы знать, что он в порядке, чтобы позаботиться так, как он того заслуживает, так, как украдкой мечталось Дэвиду с самого их знакомства.       Если бы он мог знать, что слышал его вкрадчивый, ласковый голос в последний раз, он бы записал его на плёнку, всё, что Коннор хотел бы сказать, чтобы отдать ее его отцу, в департамент, на студию, всему миру и слушать это ещё и ещё, бесконечно...       – Знаешь, – мягко пробормотал Коннор, легко целуя челюсть Аллена, позволяя тому держать себя в этом моменте. – Я не могу вспомнить последний раз, когда мы целовались… Потому что ты никогда не думаешь, что последний раз это последний раз. Ты думаешь, что будут еще. Ты думаешь, у тебя есть вечность. Но это не так.       – Любимого человека можно целовать без конца, и ни разу не попасть в одно и то же место.       Коннор дрожащими ладонями обхватил чужое лицо, с трепетом касаясь тонкой кожи под открытыми темными глазами, тяжелым взглядом, что жадно запоминал все то, что Коннор был готов ему дать. Тонкие пальцы еле дотронулись до скулы и слегка заросшей челюсти, обхватив любимое лицо. Коннор искренне выдохнул, не скрывая наслаждения, зажмурился и ответил на поцелуй. Не в силах удержаться более, беззвучно заплакал.       Но это были лишь мгновения просветления.       Что Дэвид вообще мог с собой сделать? Он знал с самого начала, что стал заложником чужих решений и глаз. Он видел Коннора глазами любящего человека, который никого в своей жизни не любил, говорил устами этого человека и делал то, что тот ему твердил и не хотел верить никому, кроме него.       Он знал, что их ждет катастрофа, как знал это и Коннор пряча мокрые глаза на чужом плече, сворачиваясь рядом, одетый в его одежду, починенный его руками и запуганный будущим, которое Аллен для него уготовил, когда спас, оставляя наблюдать за тем, как целый народ почил, потому что не смог помочь по-другому.       Этот город теперь был могилой для заживо погребенных, могилой, которая является не как обыкновенный памятник победы смерти, а, скорее, памятник победы любви, именно здесь, где Маркус сгорел за всех тех, кто был беззаветно изничтожен. За всех, вопреки.       – Я простил вам и это, капитан, – шепнул Коннор тихо, но Аллен услышал.       Знали они много и больше, но слушать учились только сейчас и только вместе. Они в действительности не справлялись, система не меняется за сутки или несколько. Но главное, что Аллен держит его, живого, строптивого, ранимого. И не планирует отпускать примерно никогда.