Потерянные

— Сая изменилась. — Может быть, она тоже потеряла надежду.

Церковь издавна служит прибежищем для потерянных душ; приходя сюда, люди пытаются обрести свой путь к спасению — некую иллюзорную надежду от такого же эфемерного существа, прозванного Богом. Однако, Сая давно убедилась, что никаких Богов не существует — верить во что-то бесполезное, может, и приятно, но бессмысленно, а у неё нет времени, которое можно тратить на бессмыслицу. И всё же, вот уже которую ночь она проводит на пыльной скамье католической церкви, засыпая — в редкие минуты, когда это всё же удаётся — под мелодию виолончели, ту самую, знакомую ещё со счастливых времён неведения. Ту самую, которой она сама научила Хадзи. Ночью церковь пустует, впрочем, даже днём сюда редко заглядывают посетители. Неплохое место для ночлега, если больше некуда вернуться. А возвращаться нельзя. Нельзя снова подвергать их опасности. Она помнит об этом. Каждый миг. Каждую минуту с тех пор, как увидела остекленевшие глаза Рика и его застывшее тело, рассыпавшееся на алые кристаллы. Она вздрагивает, услышав гулкий звук отворяющейся двери, и по инерции крепче сжимает меч, готовясь вынуть его из ножен. Но вскоре понимает, что в этом нет необходимости. Любопытство — казалось, забытое чувство, — проскальзывает в её взгляде, тут же угасая. Не имеет значения, зачем он здесь. У него теперь нет причин убивать её — с враждой покончено. Увидев Саю и Хадзи, незримой тенью следующего за ней, Моисей ничего не говорит — он отводит взгляд к статуе Христа, а после с интересом разглядывает многоцветные витражи, задумавшись о чём-то, похоже, так и не отыскав ответа в своих мыслях. Но в его потухшем взгляде Отонаси замечает нечто очень знакомое. Каждый день она видит такой же, когда смотрит в зеркало. Сиф садится неподалёку от неё. На таком расстоянии можно коснуться, если протянуть руку, но этой дистанции хватает, чтобы не потревожить, не нарушить уединение. — Спасибо, что вчера ты пришла нам на помощь, — благодарит он. Его слова искренни, но мягкий голос звучит монотонно. Сая уверена, что и её собственная речь теперь звучит схоже — сухо, кратко, без толики эмоций. Как будто они оба мертвы. — Не за что благодарить. Всё равно прежде я не смогла вас спасти. «Как и Елену», — едва не срывается с языка. И по взгляду Моисея, Сая понимает — он догадался о том, что осталось невысказанным. Меч лёгкий — Отонаси ощущает его, словно продолжение собственной руки, и лезвие его точно также пропитано её кровью, пускаемой из раза в раз в каждом сражении. Она давно сбилась со счёта, скольких рукокрылов зарезала этим мечом. И скольких людей, — вторит немилосердная память, багряными отрывками воскрешая воспоминания о событиях во Вьетнаме. «Сражайся», — первое, что сказал ей Хадзи спустя много лет разлуки. «Сражайся», — миссия, что наложил на неё «Красный щит», миссия, которую она сама избрала ради искупления вины, чтобы исправить собственную ошибку. И если бы не год счастливой, спокойной жизни в семье Джорджа Миягуску, Отонаси так и не узнала бы, что такое жизнь вне войны. И лучше было не знать. Оружию не нужна семья, не нужно ощущение покоя и безмятежности. Её задача — воевать. Убить рукокрылов, всех до единого. Убить Диву. И себя — последнего рукокрыла — вместе с ней. Если бы она не узнала, что такое нормальная жизнь, ей не пришлось бы тосковать по ней — такой далёкой и совершенно недоступной. Если бы у неё не было семьи, ей не пришлось бы видеть, как отец и Рик умирают. Не пришлось бы их терять. Лучше бы ничего этого не было. Лучше бы она так и осталась просто орудием для истребления рукокрылов. Коса — оружие, что дали Моисею спустя несколько дней после его «рождения», и Сая понимает: для сифа коса — такое же продолжение руки. С этой косой и в чёрном балахоне, юноша напоминает само воплощение смерти. И в этом есть некая горькая ирония, ведь именно со смертью он борется уже так долго, да только проигрывает из раза в раз. И он тоже был создан, как орудие для войны. Его воспоминания, его жизнь — алые краски бесконечной резни. «Сражайся», — первое, что он услышал, появившись на свет. И единственное, что мог делать, чтобы выжить. «Мы похожи», — отстранённой мыслью проносится в голове, и горькая усмешка на миг искажает губы Отонаси. Только Сая способна закончить эту затянувшуюся войну. Только ей дано уничтожить Диву. «Красный щит» следует за ней, как за своей единственной надеждой, — и если б могла она признаться им или хотя бы себе самой, как обременяет её их вера, возложенная на неё, этот чёртов долг, от которого невозможно отказаться. Кай с Риком также последовали за ней, а Кай и сейчас верит, ждёт её возвращения. Глупый. Ему следовало с самого начала остаться на Окинаве вместе с Риком. Ему следовало просто забыть о существовании своей сестры. Моисей повёл за собой остальных сифов, стал их лидером и вдохновил на побег из Кирбета. Он подарил им надежду на лучшее будущее, заставил поверить, что они способны исцелиться от стигматов и однажды обрести нормальную жизнь — узнать, что вообще представляет из себя нормальная жизнь. Сифы поверили в него и последовали по пути, что он им указывал. Он сам возложил на себя ответственность за их будущее. Да только оказался не в силах выполнить свой долг. В живых остались только Гарман и Лулу. Почти все, кто следовал за ним, мертвы. Даже когда война закончится, победителей в ней не будет. Они уже проиграли. Все. Сая смотрит, как догорает последняя свеча на алтаре, и тусклый огонёк постепенно затухает. Она слышит тихий, едва уловимый вздох, и замечает, как Моисей сжимает руку в кулак. Капюшон скрывает часть лица сифа, и Отонаси не может снова увидеть его изумрудные глаза с навеки застывшей в них горечью. Возможно, он пришёл в эту церковь, чтобы попрощаться с теми, кто навсегда ушёл в прошлую ночь. Но вряд ли сифам что-то известно о подобных традициях, и вряд ли осознанная причина заключается именно в этом. Но здесь спокойно и тихо. Здесь ему не нужно смотреть в глаза товарищам, которых подвёл, не нужно в который раз сталкиваться с бесплодной надеждой в их взглядах — надеждой, которую сам же им внушил. Даже если эти навязчивые мысли и чувство вины не оставляют ни на минуту, разрастаясь в душе, подобно стигматам. А время со стремительной скоростью приближает день их смерти. Неловким, почти забытым жестом поддержки, Сая кладёт ладонь на напряжённо сжатую руку Моисея. Юноша едва заметно вздрагивает — прикосновения людей, да и сами прикосновения, как таковые, столь непривычны. И он не знает, как ему следует реагировать — только с немым вопросом смотрит на Отонаси. — Надежда — жестокое слово, — сдавленно произносит Сая. — Она медленно убивает. Но и отказаться от неё, сдаться ты уже не можешь. Встречаясь взглядом с Отонаси, Моисей видит понимание в её глазах. И что-то ещё, другие, но такие близкие ему эмоции. — Так и есть, — тихо отвечает он, инстинктивно сплетая пальцы с той, что некогда была врагом.