и последний
Сталелитейск — немой город цикличного ужаса, который никто не любил. Он молчал, зубоскалил и по ночам щёлкал вывихнутой челюстью. Щёлк-щёлк. Серость улиц и полинявшие бока полуразрушенных пятиэтажек втаптывали мироощущение в грязь, пережёванную подошвами. Из этого города хотелось убежать. Бежать, бежать, бежать, но он никого не отпускал. По крайней мере, здоровым. Перегрызал лодыжки или выкручивал сердца, оставляя моральными инвалидами. А вот моральными уродами в нём рождались, росли и умирали. Город звериных натур, искалеченных родительской нелюбовью. Их отцы — актёры, которые один раз кончали и исчезали, а матери не целовали их перед сном. Они учились в школе, из-под полов которых произрастала подростковая жестокость, вперемешку с одичалостью и неповиновением. Ублюдки — так учителя называли учеников тринадцатой школы, потому что вести о смертях подростков писались на поверхностях парт, выцарапывались на стенках туалетных кабинок и тлели на языках с сигаретами, а не оплакивались. В школе не учились, а инстинктивно опасались за свои шеи. Смерти в Сталелитейске никогда не воспринимались новинками. Каждый день с крыш валились подростки, бомжи погибали в непростых схватках за просроченные консервы, алкоголики травились самопальной водкой, а гопники ловили приходы от газовых баллончиков на заброшенном мясокомбинате. В городе не жили, а выживали, отстреливаясь из рогаток. Алисе в жизни — надо же, ирония — повезло чуть больше, чем всем. Чёрно-белая девочка познакомилась со смертью впервые будучи десятилеткой, поглощённой гриппом. Воспоминание нетривиальное, сшитое по кускам: она и ещё четверо пацанов, гуляя по заброшенному сталелитейному заводу, наткнулись на два трупа с перебитыми шейными позвонками и выломанными пальцами. Мальчишки не испугались, стянули со своих промёрзлых голов шапки, успокоили верещащую Алису и только потом позвонили в полицию. А через час всей пятёркой сидели за железной дорогой в хвойной лесополосе и жарили сосиски с хлебом под лязг вагонных перемычек. Семь лет назад Хан сказал: "Они вряд ли местные. Выглядят живее живых даже убитыми". "Если бы Тэд Банди узнал про нашу дыру, он бы присвистнул. Так что пореви, Алиска, так полегче станет", — семь зим назад сказал Либит и обнял девчонку. Ян незаметно спросил, кто такой Тэд Банди, и согласно поджал губы. Миша предложил свалить, пока убийство не повесили на них. С тех пор они были неразлучны. — Алиса, — пробурчал Хан; он торопливо гонял глазами по пустым полкам холодильника, — напомни-ка мне, чья была очередь закупаться продуктами? Девчонка на минуту задумалась над ответом, а потом виновато скривила губы: — Судя по твоему тону — моя, — Хан, русский парень корейского происхождения, чаще всего становился генератором паники, поэтому Алиса поспешила его успокоить: — В «пятёрке» охранник поменялся, вчера был не варик. «Закуп» продуктов характеризовался одним лаконичным словом — спиздили. Из их азиатско-европейской пятёрки работали четверо: Алиса — заслуженный работник радиорынка, Хан — такой себе продавец комиссионки. Ян подрабатывал на раздаче листовок, потому что самый младший. Либит — торгаш симками. А Миша единственный, кто жил с родителями и только на выходных кочевал у них, но всегда приносил с собой еду. Заработанных денег хватало только на оплату коммунальных квитанций, интернета и семейной подписки на спотифай, поэтому ребята единогласно решили, что одежда и продукты в эту квартиру будут попадать без вмешательства денег. — Новую охрану намного легче наебать, — широченно зевает Либит из недр одеял и подушек. Морщится, когда разорванная рана в уголке губ начинает кровоточить и шипеть. — Неопытные, невнимательные, и мы им незнакомы. Дайте перекись. — Тот выглядел самоуверенным и нашим ровесником. Наверняка бегает быстро, — Алиса кидает пузырёк с потёкшей этикеткой в руки Либита, но попадает точно в красивый нос. — Сорян, я хотела в лоб. Либит привычно ворчит себе под нос и заливает лицо лекарством. — Волков бояться — в лес не ходить, — Ян частенько болтал цитатами, — я буду не против, если сегодня ты пойдёшь вместо меня. — Мы можем пойти вместе. — Можем, — кивнул Ян, — но я не хочу. — Хреновый ты какой-то друг, — прищурилась Алиса, — если сегодня опять не получится спиздить хавчик, то предлагаю зажарить Яна. — Замаринуем и на ж/д-эху рванём, — красочно оскалился Либит и щёлкнул зажигалкой; его лицо поглотил жёлтый градиент, — со вчерашнего дня нихуя не жрал. — Вы вечно говорите ужасные вещи, — содрогнулся Ян. — Мне сегодня упадёт аванс, — вмешался в разговор Хан и зашуршал пакетиками чая «Принцесса Нури», — скину Алисе, потому что вам, кретинам, не доверяю. Правильно делал. Пару недель назад парни решили поднять кэш на ставках и забабахать отменный ужин, подарить Алисе проводные наушники-капельки, а Хану — новую куртку, потому что его уже никуда не годилась. Но не фартануло: Шинник обыграл Нефтехимик с разгромным счетом пять — ноль. — Тогда забудь про плиту, — фыркнул Либит и вбил окурок в скол на пепельнице, — Алиса неделю отмывала конфорки и стену от гари. — Две недели, — поправил Ян. Хан театрально закатил глаза, накрутил чайный язычок на ручку чашки и попытался оправдаться: — Я уснул, потому что был после ночной смены. — Попойки, — вновь, но уже осторожно, исправил Ян. Он вжился в роль модератора разговора. — Отъебитесь, — попросил Хан, — сегодня день сумасшедшего мытья полов. Ян, твоя очередь, раз не идёшь на вылазку. — Иду. — Поздно, — улыбнулась Алиса, — швабру в зубы и вперёд. Либит довольно оскалился, потянулся и завалился обратно на матрас, втиснутый в угол кухни между холодильником и стеной в наклейках. Алиса забралась под грубый плед, нещадно пропитанный арабикой, и растянулась на диване. Ян вяло вздохнул и пошёл в кладовку за коробкой моющих средств, лавируя между табуретками. Джисон встал и принялся невозмутимо намывать чашки, ложки и совковые тарелки со стёртым узором. Их квартира была прибежищем азиатского гетто с европейским вкраплением. Здесь всегда господствовала разруха, но облепленная уютом, созданным Алисой. На узкий кухонный подоконник она умудрилась впихнуть около четырёх пластиковых кашпо, три кассеты для рассады и две рюмки: в одной плавала луковица, в другой пытались вырастить суккуленту (им понравилось название). — Жрать хочу, — выдохнул картинно голодный Либит, — так и хочется закинуть Яна в мультиварку и вцепится в его ляжку как в курочку. Либит из тех людей, кто будет сражаться за еду с псами, но последние куски разделит между друзьями и котами даже если его желудок будет поедать сам себя от голодухи. — Согласна, но лучше в голени, — мечтательно протянула девчонка, — они у него сочные, мясистые. Алиса и Либит флегматично переглянулись и разрушительно рассмеялись, когда из коридора прилетело перепуганное: — Вы снова говорите ужасные вещи. Хан кое-как перелез через Яна, стоящего коленями на острых крошках с тряпкой наперевес. Запнулся об ведро, но не свалил. Грубо выругался: — Блять. Потом добродушно сознался: — У меня под подушкой три бомжпакета, можете схавать, — но пока не получил осуждающий шлепок тряпкой по щекам, пояснил и предупредил: — Такие тайники по всей хате, но не вздумайте их искать, потому что я прячу для таких дней как сегодняшний, чтоб мы с голоду не подохли, — и угрожающе добавил: — И Яна по кускам не растаскали, — тот чуть испугано, но согласно закивал в коридоре. Как болванчик. — Не будем мы грабить твои беличьи закрома, — неубедительно соврал Либит. Опомнился: — Кстати о грызунах. Миша придёт? Он три дня абонент не абонент. Я уже скучаю по его сколотым клыкам и грустному ебалу. — Опять мать телефон отжала наверное, — предположила Алиса. — Вообще должен прийти. Он обещал принести сырники и солянку в брикетах. — Фе, — прокомментировал Либит, который будет биться насмерть за хачапури по-аджарски при яичной непереносимости.***
В магазине хозтоваров Алиса стащила три разные бутылки тоники и пачку детского стирального порошка. По пути в пятёрочку заглянула в подвальчик с канцелярией: оттуда унесла браслет с котиками, шариковые ручки с запахом ягод и пачку наклеек с машинками. До пятёрочки шла в наушниках с песней про романтику грустной России под закат, залезающий в глазницы. Город спутанных улиц и травмоопасных детских площадок даже в красочный вечер выглядел серым, никчёмным и проклятым хтонью. Алиса ворвалась в магазин с набитыми карманами, но аккуратно всё свалила в камеры хранения. Огляделась, присмотрелась и обречённо выдохнула — всё тот же новенький охранник, который, судя по внимательным взглядам на зал и в монитор видеонаблюдения, устроился сюда хватать воришек за задницы, а не бегать курить и заигрывать с кассиршами. Алиса знала слепые зоны камер видеонаблюдения, но в них некстати налепили сферические зеркала для слежения. И Алиса поняла: дело дрянь. Коленные чашечки бренчали и в челюсти гудело, потому что помнила, как одну полную луну назад разнесли Хана за украденную пачку молока и булки с маком. Его буквально топили в кровавой луже и сминали в мясное пятно. Друзья с вурдалачьим криком отбили Хана, быстренько заштопали, поставили на ноги, но у него до сих пор кровоточит распоротая губа и боль лает в органах. Но Алиса та ещё оторва с потявкивающими поджилками. Она свистнула две бутылки лавандового шампуня и заныкала в объёмные рукава ветровки. Они были как надутые карманы — очень практичные. Алиса долго гуляла между пирамидами апельсинов, скидочных табличек и стеллажей с консервами. Взглянув на охранника, девчонка заметила важную деталь: белобрысый не смотрит в экран и даже позу не поменял, поэтому Алиса уверенно стащила пять упаковок йогурта исключительно с шариками (она очень скучает по скелетонам). Рискованнее всего было тырить пиво для Либита — отдел алкоголя был самой не слепой зоной из всех в магазине. Но обошлось. Из магазина Алиса вылетела быстро, незаметно, с облегчённым выдохом. Белобрысый охранник ни разу не посмотрел в её сторону и даже не шевельнулся, когда она специально прошла мимо него с полными карманами натсов. Ягодный энергетик купила для отвода глаз. Поэтому покурить у маркета не показалось плохой идеей. Чиркнула зажигалкой. Банка энергетика шикнула, когда Алиса отломала железный язычок. Пузыри газировки вкрутились в нёбо. Алиса встала возле проржавевшего жигули и уставилась на плиточную мозаику заброшенного здания бассейна. Оттуда аж веяло высохшей хлоркой и древним мхом. В этом городе мёртвых домов больше, чем живых бродячих дворняг. — Эй, — крикнули дьяволоподобно. Алиса интуитивно не обернулась, понимая, в какой кошмар залезла. Она стояла в бетонном желудке города, в той самой части, где всё давно сгнило. Заговорить с ублюдками смерти подобно и бежать не вариант, потому что после догонялок следуют повреждения. Девчонка гремела дыханием как церковным колоколом. — Я девушек не бью, даже если они воруют. Повернись, но давай без глупостей. Я не уверен, что ты не прячешь в своей гигантской олимпийке пистолеты. А, это всего лишь охранник. Но он тоже может быть подвальным ублюдком. — Ой, прости, — картинно удивилась Алиса, кое-как выковыривая из себя страх, и обернулась, — это ты мне? В больших рукавах мелькнули баночки артишоков и пачки мармелада. На сердцевидных губах охранника растянулась неестественно дружелюбная улыбка. Он сократил дистанцию между собой и Алисой, а девчонка отшатнулась и напоролась на багажник машины. Та просела и ржаво скрипнула. — Могу закрыть глаза на три клубня картошки, сосиски и бичпакеты, но балтику и дирол попрошу вернуть. — Это новые методы ограбления? — девчонка поглубже насела на багажник, потому что от парня пахнет слишком... Головокружительно. Он насквозь пропитан запахами цитрусового парфюма, хвои и железной стружки. Знакомая мешанина, оттого и зловещая. — А как же сигарету стрельнуть, мелочь и так далее? — Сигареткой не угостишь? — Не курю, — Алиса демонстративно сделала последнюю затяжку и бросила маловажный окурок в покосившуюся мусорку, но промахнулась, — и в баскетбол не играю. Отойди. — И не подумаю, — улыбнулся Феликс — если доверять болтающемуся бейджу на шее. Алиса разглядывала его, а экстремально чёрные глаза пялились в ответ. У Феликса дребезжащая уйма пирсинга в левом ухе и ни одного прокола на правом. На переносице гостили веснушки, мягкие и интересные на вид. Скула блестела пластырем, будто налепленным для красоты. Алиса щёлкнула пальцами перед страшно красивым лицом: — Во-первых, не пялься. — Не нравится как я смотрю? — перебил Феликс, максимально изящно изводя Алису взглядом, — зато мне нравится, как на меня смотришь ты. — И как же я смотрю? — С интересом. — Бред. — Возможно. Алиса показательно закатила глаза к небу, в котором хотела побывать. Её лицо выражало скудную, но заинтересованность. Щёчки, которые белее сливочного пломбира, покрылись неярким румянцем. — Во-вторых, — Алиса уводила тему, потому что внезапно захотелось очертить острую линию его челюсти, — если сразу просёк, чего не остановил в магазине? — Ты не похожа на человека, которому нужны проблемы, — Феликс наклонился до критического близко. Бейдж на чёрном шнурке методично бился об их животы, когда ветер усиливался. — Давай разбежимся по-хорошему. Не заставляй меня применять силу и раздевать тебя на глазах у всех, — задумался, — или расскажи, почему я должен уступить тебе и отпустить без выкручивания тонюсеньких запястий. — Я же могу соврать. — Даю своё разрешение. — Не боишься, что от лапши на ушах твоя шея с хрустом переломится? — Серьёзное заявление, — он, кажется, смеялся. — Нет, не боюсь. — А мне хочется тебя бояться, но я почему-то не могу. Прекращай это, — Алиса слегка вздрогнула от своей непрошенной честности. Феликс самодовольно усмехнулся в сторону и смущающе врезался руками в капот машины по обе стороны от её бёдер. — Быстренько выключай джентльмена, — зарычал Либит, выросший сбоку, — у неё на таких не встаёт. Феликс устало покосился на озлобленного незнакомца. Его блондинистые волосы проехались по лицу Алисы. Мягкие и пахнут аммиачной краской. Слишком...вкусно. Вдобавок девчонка заметила на шее Феликса сетку царапин. Слишком... Просто слишком. Либит похож на человека, который пропишет акуле, если та откроет на него пасть. За его спиной маячило что-то алюминиевое и страшное. Охранник сдержанно попросил, выдавая сквозь зубы: — Убери биту. — Или что? — Или я позвоню в полицию и много чего напридумываю. Например, что у тебя меф в ботинке, а у неё пистолет в сиськах. Волкодавы в погонах вам сами подкинут эту хуйню, им только наводку дай. Алиса искренне искривила искусанные губы: — И это всё? Фантазия так себе. — Отойди от неё, — чеканил Либит, — и вообще нахуй иди. — Убирай биту. Считаю до трёх: один, два... — ...три, — закончил за него Либит и проехался битой по беловыкрашенной макушке. — Поспи. Застывшая Алиса не моргая смотрела на тело охранника, упавшего к ней в объятия. Из его затылка негусто сочилось. Её лёгкие царапала хвоя и металлические стружки. — Ты не только говоришь страшные вещи, но и вытворяешь их. — Ян точно спрячет от меня мультиварку. — И фритюрницу, — согласилась Алиса. — И нахуя надо было бить? — Он меня заебал, — беззаботно ответил Либит, ловя химически-ядовитый взгляд. Таким можно отравиться. — Он тянулся к карману, и вряд ли чтобы угостить нас конфетками. — Не стал был он делать мне больно, и в полицию сдавать тоже. Либит фыркнул и закурил. Стянул со своей головы синюю панамку и кое-как натянул на белобрысую макушку, чтобы скрыть брусничное варенье, слепляющее волосы. Алиса обняла бессознательного охранника, пока шарилась по его карманам. Как она и предполагала — ничего колюще-режущего и электрически-противного. — Кидай его в кусты и валим, — предложил Либит, заматывая биту в джинсовку. — Нет. — Нет? — Нет. — Не-ет, — протянул Либит. — Почему не-ет? — Мне понравилось с ним обжиматься.***
Через десять минут после появления ребят с мертвецки пугающим ангелом наперевес, Хан признался, что в ужасе от их поступков. Хана растили с привитым недоверием к окружающим, но системе свойственно давать сбои. На его теле двадцать швов — как лет — и только потому, что ублюдка с соседнего двора поглотило любопытство: съест ли, в коем-то веке, собака азиата, а не наоборот. «Не бойся — не укусит», — крикнул пацан в дырявой отцовской олимпийке. И Хан поверил. Пёс плотоядно жрал. Пацан кровожадно ржал. Хану повезло, что пёс был без бешенства и не с отравленным языком. Сталелитейское дворовое веселье. — Кажется, я просил затарить квартиру продуктами, а не проблемами, — Хан не раздражён, но встревожен; за его ухом захабренный окурок самокрутки. Он завязал узел бинта на лбу Феликса, проверил пульс и терпеливо ждал объяснений. Алиса сидела на подоконнике — как двуцветная ведьма флоры — в цветах и разнотравье. Глотала портвейн и закусывала фруктовым льдом. Желудок побаливал, но она продолжала напихивать его алкоголем и мороженым — для неё это святая святых. В телевизоре за макушкой Хана орала заставка Губки Боба. Алиса дважды переключала, но Либит настоял оставить. Ян гремел кастрюлей, доской для нарезания овощей и ножи визжали металлом — готовил сборный суп из того, что утащила Алиса. Он тихонечко спросил: — Этот чел вообще очнётся? — Да фиг знает, — Либит совершенно без чувства вины пожал плечами. Он пялился в мерцающую картинку телевизора и неторопливо раскачивался на автомобильном кресле (его спёрли из старой отцовской девятки Миши). — Радуйся, теперь мы его нашинкуем на шашлык, а не тебя. Ян с каменным лицом обернулся на Либита, матерясь на латышском, когда проехался костяшкой пальца по тёрке и порвал кожу на лоскуты. Либит по-еврейски хихикнул, но кинул пачку пластырей с котами и перекись (эти вещи всегда у кого-нибудь под рукой, потому что стены в их гетто-квартире ежедневно красятся случайной кровью). Хан прикурил окурок об огонь сигареты Алисы и придавил виском бок холодильника. Его терпение истлело быстрее окурка: — Объяснения. — Спалил на краже, — коротко ответил Либит. — Пришлось действовать радикально. — О, очухивается, — туго заплетённая Алиса оторвала спину от окна и смело соскочила на пол. — Голова не болит? — Не шути в таких обстоятельствах, — осудил Либит. — Затылок не раскололся? Алиса выразительно вздохнула. Все поближе переползли к Феликсу и расселись полукругом. Тот разлепил веки и с кислой безэмоциональностью оглядел потолок кухни и нависшие лица. Наткнулся на Алису. Вязко проморгался и поразительно спокойно, для ситуации, поинтересовался: — Вы сектанты? — Местные сумасшедшие, — нагнал жути Ян. Либит, довольный язвительностью, подставил кулак, и мелкий, не глядя, врезался в него костяшками. — Ты выглядишь так, будто тебе настолько плохо, что аж хорошо, — подметил Хан. Феликс вопросительно моргнул. Взмокший лоб в бинтах потеплел от чьей-то ладони. — Температура, — констатировала Алиса, — но жить будет. — С вами? — туповато спросил Феликс. Что ж, теперь вопросительно моргали все остальные. Хан взял на себя ответственность и выкатил из глотки вопрос, застрявший на языках у всех четверых: — Тебе жить негде? — Вообще-то было где, но я уже чувствую себя безработным, а значит — бездомным, — Феликс приподнялся на локтях, считывая непонимание на задумчивых лицах, и развернуто пояснил: — Я жил в подсобке магазина. Тайно. Но благодаря вам двоим, — он укоризненно покосился на два лица: одно сверкает виной, другое просто хитро-кошачье, — я пропал со смены за пять часов до закрытия. А теперь скажите: числюсь я ещё работником? — Вряд ли, — синхронизация всех четверых заставила испугаться. — Трогательная история, но мы ничем помочь не можем. — Ты мне голову проломил, — сипло напомнил Феликс. — Твоя чудесная башка не раскрошилась, — Либит блеснул злым взглядом. Затем язвительным и очень-очень-очень злым: — так что давай, пирсинг в зубы и похуярил отсюда. — Замолчи, — шикнула Алиса, — в нашем городе животная жестокость на пике славы, но давай не будем уподобляться ублюдкам. Либит недовольно покосился на Алису. Локти Феликса разъехались по сторонам и он свалился обратно на подушку с торчащими перьями, колющими в шею. Закрыл глаза, заведомо прячась от шума ещё не рухнувшей дискуссии между обитателями квартиры. На улице поднялся воющий ветер. Форточка методично хлопала, а футболки на бельевых верёвках, развешанные по всей кухне, разноголосо шелестели над головами. Челюсти прищепок скошены. Хан раздвинул тишину очевидным: — Алиса права. — Согласен, — поддержал Ян. — Ой блять, делайте что хотите, — фыркнул Либит, отшатываясь от дивана, — только потом не вопите, если вдруг белобрысый вас ночью зарежет в глаз, — и завалился обратно в автомобильное кресло, тихо ругаясь, потому что бежали финальные титры Спанч Боба. Ну и ещё немножечко из-за того, что его не поддержали. Феликс с самой белой (и больной) головой в квартире, усмехнулся с годами натренированной лёгкостью: — Ты сам веришь в то, что говоришь? — Отъебись, — недружелюбно посоветовал Либит; его лицо побледнело от раздражения. — Следите за спинами, там могут оказаться ножи. Он вспыхнул спичкой, когда услышал очередную усмешку Феликса, но под пристальным взглядом Алисы внешне притих. Либит со зловещим немым осуждением отодрал себя от кресла и, подцепив полупустую банку пива с пола, направился к выходу из квартиры, крикнув на прощание: — Досвидошь, не приду сегодня. И с грохотом хлопнув дверью, выбросил себя в подъезд, а затем в ночную — темень. Такая у Либита натура, но все давно смирились, потому что так легче. Его острые реакции выворачивали наизнанку, а желание защитить близких доходило до абсурдности и инфицировало мозг. Хан мельком глянул на Алису. Алиса — на Яна. Ян покосился на кастрюлю. Шатко подлетел к плите, кинул лаврушечку в бульон, приказывая следить за супом, и, стянув анорак с бельевой верёвки, сбежал вслед за Либитом. — Чувствую себя максимально хуёво, — Феликс задумчиво барабанил пальцами по животу и считал пятна чего-то красного на потолке. У кого-то не слабо брызнуло из вены. — Сейчас заварю тебе ромашковый чай. — Нет. Спасибо, но нет, не надо. И я не из-за температуры, — перебил Феликс и осторожно принял сидячее положение, держась за голову (чтобы не развалилась). Он, дважды сбившись, насчитал двадцать три красных пятна, паутину без паука и одну непонятную надпись. — Забудь, — успокаивал Хан. — Он импульсивный, но отходчивый. — Его равнодушие иногда пугает, — призналась Алиса. Она осторожно залезла на диван, уселась рядом с Феликсом и прижала ноги к животу. Виновато улыбнулась: — И его бита. Она тоже пугает. — Но он прав, — протянул Феликс. Его веснушки мистически мерцали в свете лампочки Ильича. — В этом городе не выжить без равнодушия. Ублюдком может оказаться любой. И Феликс прав. Все это понимали, но молчали, даже согласно не кивнув. Сталелитейск пахнул кровью, сырым мясом и смертью подростков. Пестрил ножевыми ранениями, вывихнутыми шеями и совсем немножечко пробитыми головами. Город зырил через дырки в черепах нечеловеческим взглядом, но очеловеченно-жестоким. Даже когда за окном мелькало солнце — оно лучами, как игрушечным ножичком, резало уголки губ, превращая рты в жуткие рассечённые оскалы. Сталелитейск замуровывал в бетонных лабиринтах фаршевидные лживые улыбки. Хотелось залезть в голову стен, чтобы узнать, почему этот город проклят. Алиса, Либит, Ян, Хан и Миша долго учили себя доверять друг другу. А верить Феликсу — вынужденная мера, вызванная чувством вины и нежеланием быть воплощением ублюдочности. Они не жестокие, не сумасшедшие, а заражённые обыкновенным желанием жить. И каждый из них сейчас молился всем известным божествам, чтобы не пожалеть и не найти в своих спинах предварительно наточенные клинки. Ими ведь можно убить. Так же как и пепельницей, кисточкой, чеснокодавилкой, тканью, соком, удлинителем, лаво-лампой, библией. Предательством. Им непривычно провожать вечер втроём в компании незнакомца, который неожиданно ювелирно вписался в их жизнь. Он так натурально смотрелся здесь. Его квартира. Его город. Его мир. В треснутом стекле чайника запищала брусничная заварка и бултыхались останки лимонов. Хан судорожно ждал, пока Алиса доварит суп. Феликс протыкал взглядом свои пальцы, нашинкованные кольцами. Стоило поварёшке лязгнуть по бортику кастрюли, как язык Хана сразу же покрылся шершавыми ожогами. Феликс даже не шелохнулся. — Тебе надо поесть, — Алиса налила суп Феликсу в самую лучшую тарелку из икеи. Её любимая — голубая как планета, как кровь осьминога. На дне надпись "умница" — Либит любовно выцарапал гвоздём, когда Алиса страдала булимией. Голубой — не любимый цвет Алисы. Она вообще мало какие цвета приветствовала, но её часто преследовал белый: мелки, подоконники, шрамы, простыни, сияние волос Феликса. — Проснись и ешь. Тебе нужны силы и всё такое. Полумёртвый от лихорадки Феликс не сразу сообразил, что обращались к нему. Он царапал скатерть и выглядел бестелесным. Рассеяно помотал головой: — Меня подташнивает. — Не хочешь лечь поспать? — хрипло спросил Хан, теряя изо рта картошку. — Или поблевать? — Нет, — Феликс отцепил взгляд от масляного блика в бульоне. — Может, лучше познакомимся? Челюсти прекратили жевать макароны-буковки. Феликс, наблюдающий за Алисой, скрыл улыбку в чашке с брусничным чаем. Её глаза необычно блестели аквамарином, когда она чем-то любовалась. Магической мятой — когда растеряна. Серо-бирюзовым — злилась. Когда Феликса лихорадили вирусы, он становился слишком наблюдательным. А ещё когда ему кто-то нравился. Чаще всего Алиса смотрела на него аквамарином. Мило. Но сейчас её радужка пахла мятой, поэтому Феликс закономерно поинтересовался: — Я что-то не то сказал? — У нас это не принято, — распаковал секрет Хан, — мы даже между собой не знакомились, всё узнавалось по ходу дружбы. Алиса кивнула: — В этом есть своя дружеская изюминка, но это не значит, что мы не будем ничего рассказывать тебе. Вот смотри: например, я уже знаю, что ты не любишь ромашковый чай или ромашки в целом. Это странно, ведь ромашки, веснушки — лучшие подружки. Так, вроде, поётся. — Алиса сделала глоток чая, пережевала лимонные лохмотья и продолжила поражать: — Ты не любишь перематывать пальцы пластырями, — она кивнула на руку Феликса, — у тебя царапина на большом пальце, и она свежая, но ты наклеил его на скулу, хоть там и нет раны, либо она уже давно не кровоточит, что в прицнипе лишает смысла носить там пластырь. Ещё недавно у тебя был секс, либо драка, но я больше склоняюсь к первому, потому что костяшки не разбиты, а шея в царапинах от ногтей и в еле уловимых синяках от пальцев. Возможно, тебя придушивали. Как-то так. Феликс поперхнулся чайным кипятком и натянул на кадык ворот рубашки, застёгивая все пуговицы. Хан понимающе хлопнул его по спине. Это интересная история для рационалиста. Феликс не против услышать что-нибудь провокационное. — А я вижу, что ты тоже внимателен к деталям. Заметил аномалию глаз Алисы со сменой цвета под настроение, и тебя это очаровывает. Взгляд Феликса теннисным мячиком прыгал от Алисы к Хану. Туда-сюда. — Ты умело скрываешь страх или вообще ничего не боишься, — продолжал Хан. Алиса, случайно залипшая на линялую стенку позади Феликса, вышла из песнопений в голове. Вздохнула и переключила внимание на себя: — Тебя удивила... — ...твоя прямолинейность, а не ваша внимательность. Так же как и Хана первый раз. — Ага, — мигом среагировал Хан; он вооружился средством для мытья посуды и потащился с горой тарелок к раковине. — Расскажешь, как узнал? — Сами узнавайте. — Уже знаем, — синхронизация теперь не такая пугающая. Феликса, в прицнипе, больше ничем и не удивишь. Три потрясающие головы: расколотая, отрезвевшая, синевыкрашенная болтали на кухне под тихое покашливание музыки из видевшего динозавров радио. К волосам Алисы липнул свет, потому что любил её. Взгляд девчонки клеился к губам Феликса, потому что нравились, и в сердцевине личности зудело желание целоваться в ключицы. Три сказочные головы играли в карты: Хан мухлевал — это заметил Феликс. Феликс путал черви и пики — это подметила Алиса. Алиса ненавидела играть в карты — это знал Хан и видел Феликс. Девчонка закидывала в себя горсти разноцветных драже и запивала сливочным йогуртом (эх, скелетоны), Хан сыто крутил сквозь пальцы вервицу и разнёс в дурака пятый раз. Феликс боролся с желанием пересесть поближе к Алисе, чтобы сидеть плечом к плечу. Им правда весело друг с другом. Они сближались. Три интересные головы синхронно повернулись в сторону сжатого коридора. В нём стояло два истощённых человека, слабо напоминающих Либита и Яна — они обрушены внутрь своих скелетов. Хан перестал жевать молочную шоколадку с апельсиновой начинкой и предупредил: — Гонцов с плохими новостями убивают. У Либита из глаз лезло стекло. Опомнившись, он вытер нос тыльной стороной руки и выстрелил в три мистические головы: — Миша мёртв. Брикет супа и пакет сырников гнили в кустах возле заброшенного бассейна.