Приближаясь к точке росы

Иногда наш мир замирает. Это мгновение очень кратко, но его можно заметить. Одним людям это удаётся раз в жизни, а другим — очень часто. Заполняя бессмысленность бездеятельностью своим ежедневным восседанием на одной из лавочек близ центральной площади лагеря, мое тело внезапно, будто велосипедной цепью по хребту, пробрала дрожь — я зримо ощутил, что привычный ход событий начинает искажаться. Всепроникающий привычный летний зной начал медленно рассекаться порывами не ветра даже, а льда, лишь по недоразумению принявшего воздушную форму. Я смотрю на небо. Все странности, здесь происходившие, не перевесили этой. Так холодно летом не бывает. Сидя на лавочке, сквозь плотно сковывающую меня тревогу, я продолжал сосредоточенно разглядывать небосвод. Он не просто хмурится, нет, он медленно закрашивается облаками в пепельный, совершенно нетипичный для лета, цвет. И из всех причуд здесь, эта пугает почему-то совершенно чудовищно. — Семееен, Семеен! — зовет меня высокий и певуче-тревожный девичий голос. Я оборачиваюсь. Ко мне идет быстрым шагом Алиса, с ярко выраженной озадаченностью, проступающей на ее тонких чертах лица. Форменная рубашка более не подчеркивает вполне сформировавшийся бюст и не оголяет атлетический животик, которым я втайне всегда любовался. — Как же так быстро может похолодать? — спрашивает она у меня, потирая одну загорелую ногу о другую. И ножки у нее хороши. Вообще, присутствие и свободное общение с такой привлекательной девушкой обычно заставляло сильно нервничать. И я нервничал, если бы не отчетливое понимание, куда более глубокое, чем у Алисы. - происходит что-то не то. — Дождь собирается? — произношу я неуверенно. — Перед дождем обычно не так. — говорит мне Алиса, глядя на небо. — Чувствуется... что-то мокрое в воздухе. — Влажность повышается? Может быть, но не обязательно. — отвечаю я с сомнением. — Дожди разные бывают. Она смотрит на меня неопределенным взглядом. Обычно к этому моменту она наверняка сострила бы, но не сейчас. Похоже, ощущение серьезности таких непрошенных климатических поворотов в лагере ее сильно выбивает из колеи. Холодает ещё сильнее. По коже бегут мурашки. Алиса судорожно вздрагивает: — Никогда такого не помню. Так резко температура упасть не может. — говорит она, начиная мелко подрагивать. — Тебе стоит сходить одеться потеплее. — произношу я и оглядываясь. На площади мы одни. — Во что? — фыркает Алиса с усмешкой. — сейчас лето! — Во что угодно. Посмотри, поищи, попроси! — отвечаю я, стараясь придать твердость голосу. Алиса смотрит на меня с сомнением. Авторитетом в ее глазах я не пользуюсь и мои попытки убеждать она бы наверняка высмеяла. Но температура ощутимо понижается с каждой секундой нашего разговора. — Иди скорей! И заставь одеться Ульянку! — говорю я тихо, глядя ей в глаза. Она несколько раз озадаченно моргает, после чего, кивнув, уходит в сторону своего домика. Я же направляюсь к Ольге Дмитриевне. Обычно за похолоданием приходит и бодрящая свежесть.. Но не сейчас. Этот холод неестественно парализующий, похожий на мучительно долгую анестезию. Я шел, оглядываясь на редких пионеров, мелькающих в разных уголках лагеря, то там, то тут. На их лицах проскальзывает веселое недоумение, они дышат на сжатые кулаки, потирая их друг об друга. Никакой паники, никакой тревоги не чувствуется. Неужели это мой рассудок распадается? И я создаю панику из ничего на пустом месте? Да, моё положение безумно. Но может ли оно стать еще безумней? Однако порывы ледяного ветра хлестали столь свирепо, что на тревожно-мнительную самодиагностику воли не хватало. Только бежать и прятаться от ставшей мачехой природы. Кончик носа уже мучительно ломит от поглощающего чувства замерзания. Стихло привычный для летней поры гомон птиц. Идя быстрым шагом, я замечаю нечто, что начинает уже пробирать до жути всё мое сознание — начинается летний листопад. Словно срезанные, листья разносятся скальпельными порывами ветра, а деревья вокруг стремительно лысеют. Причем массово, обнажая тускло сереющее небо. В районе солнечного сплетения рождается снежный ком древнего ужаса. Ноги начинают заплетаться, наваливается странная тоска. Хочется лечь, вот прямо тут, у дорожки, на травку, свернуться калачиком и поддаться нарастающему желанию заснуть, чтобы потом все скапливающиеся чувства отчаяния, тревоги и страха растворились в нечетких воспоминаниях. Слабеют руки и ноги, а поле зрения мутнеет, выдохи покидают легкие все реже, тревога медленно сминается стекающим валом сладостного успокоения, что знакомо всякий раз, когда после тяжелого дня опускаешься в прохладную и чистую постель. Лишь упрямый комок непрерывно нарастающего жгучего страха, не дает мне лечь и погрузиться в сон прямо на улице. На продолжающих слабеть ногах я подбегаю к домику вожатой и открываю дверь. Никого. Никого совсем. Вещи на месте, а вожатой нет. В панике я дергаю ручки дверей и шкафов, судорожно осматриваюсь. Конечно, Ольга Дмитриевна не обязана быть здесь постоянно. Но воспоминания о том странном, зовущем чувстве лечь и заснуть не дают покоя и заставляют горло раздираться истерическими судорогами. Это небо, этот холод. И этот листопад. Нужно бежать, искать других, обсуждать, составлять планы, принимать решения. Среди этих странных петлей из времен и пространств должно же быть определённое поведение людей в минуты опасности, если они хотят выжить — собираться, организовываться, строить планы и действовать! Но яд малодушия плавно заполняет все тело и мышцы, и лишает всякой решимости. Я подхожу к кровати и слабыми руками откидываю одеяло на постели, ложусь и укрываюсь им с головой. На глазах выступают слезы. В этот момент никто не может ненавидеть меня сильнее, чем сам себя я. Постараюсь заснуть, а эти проблемы пусть разрешатся сами собой. Но позабытый голос чего-то, что называлось совестью, так просто покоя мне не дает. Там, за тонкими стенами этого домика, много людей и среди них женщины и дети вроде Ульянки, шепчет он. Растерянные и напуганные, не меньше, чем я, наверняка они рассчитывают на меня в минуту опасности. Странное изменение погоды не повод для паники, вроде бы. Да и у меня скорее приступ паранойи — эти мысли голове бегают испуганными тараканами, так я себя успокаиваю. На первый взгляд. Но никуда не девшийся жгучий комок в животе утверждает обратное. Да, это повод. Нет, это не приступ. И всё же, трусливо забившись в свою норку тревожной крысой, мне удается забыться недолгим и нездоровым сном . Я плыву по лодке на реке и она дает течь. Я в панике озираюсь, но берег ужасающе далеко. Начинаю выгребать воду, но она прибывает все интенсивней. Готовлюсь бросить и поплыть самому, но вспоминаю, что не умею плавать. Родители хотели научить, но я упорно этого избегал. Вижу холодную воду в лодке уже на уровне своих ступней. Я бросаю делать что-либо и готовлюсь к ощущению ледяной и всеподавляющей толщи воды на своем теле и погружению в забвение... — Просыпайся, Сёма, просыпайся пожалуйста. — меня спасает тихий и нежный голос с легким придыханием. Я открываю глаза, моргаю и поворачиваюсь. Ноги и кисти рук замерзают, в домике уже очень холодно. На кровати рядом со мной сидит очень хорошо знакомая девушка с двумя плотно заплетёнными косами цвета золотистого заката за спиной. Славя. В глотке резко сгущается воздух, становится очень сухо. Перед глазами колеблется мутная волна. Несколько секунд мучительного спазма и я начинаю долго и мучительно откашливаться, махая рукой в сторону Слави, чтобы она отошла. Она, вздрогнув, отходит, не сводя с меня своих больших глаз, сияющих цветом северных озер. Выражение лица испуганное. Наконец, приступ кашля проходит. Я, пытаясь отдышаться, внимательно вглядываюсь в неё. Она выглядела как самый странный человек, решивший разом надеть на себя все случайно выпавшее из шкафа с одеждой - непонятные брюки, явно мужские, обмотанные, какими-то тряпками голени ног, три или четыре разноразмерные рубашки, форменные. Впрочем, все это никак не оттеняло ее природное и чистое в своей простоте очарование. — Я так испугалась! Алиса сказала, что ты ушёл, когда это началось, к Ольге Дмитриевне... — Что началось. — внезапно перебил ее я. Уже привычно жгучий комок ужаса начал растекаться по всему телу. — Ты спал что-ли, все это время? Упала температура, начали падать листья и замерзла вода в речке. Летом?! Холод стал просто зверский, а потом... Начал падать снег. — произносит она взволнованно, но вовсе не истерично. Я подошёл к окну и посмотрел — кругом был классический зимний пейзаж. И продолжал падать снег.. Ложно умиротворяющая картина. — Было собрание. И все решили, в общем... — Славя замялась и взглянула на меня. Что это так блеснуло у нее в глазах? — что все взрослые ребята организуются и доведут остальных до райцентра. — тут Славя прервалась и судорожно вздохнула. — и они ушли. Почти все. — Кто остался? — спросил я сухим голосом. В глотке словно наждачной бумагой провели. — Ну ты, я, Виола, Алиса и Лена. — Славя часто дышала на пальцы рук, произнося имена между каждым вздохом. — И всё? — тон моего голоса звучал демонстративно небрежно, я очень старался не выдавать страх. — Да, остальные ушли. Это было несколько часов назад и Ольги Дмитриевны нет, а я... — тут Славя растерянно и негромко вздохнула и внимательно посмотрела на меня. — в общем, дороги занесены сугробами метров по пять высотой. Включая остановку. — она говорила это все напряженным голосом, глядя в одну точку. — Почему ты осталась? — спросил я, отойдя от окна. — Кто-то должен был присматривать за лагерем. Так просто все бросать все нельзя. — пожала она плечами, обмотанными каким-то свитером. Я сел на кровать и обхватил голову руками. — Что будем делать? — мне стало неожиданно противно от своих панически требовательных интонаций. — В столовой еды хватит надолго, на пятерых если. Но теплой одежды нет. И мы нашли печки, знаешь, которые буржуйки...— отвечала она мне сбивчиво, осторожно и обеспокоенно разглядывая мои неестественно бледные руки и ноги. Я же молча смотрел на неё и звуки ее голоса распадались, теряя смысл. В домике было весьма прохладно. Желание забиться в угол и вновь свернуться клубочком стало невыносимым. Только лучезарный взгляд этой, столь изящной даже в своей встревоженности, пионерки, позволял сохранять мне остатки самоконтроля. И Славя это уловила: — Семен, возьми себя в руки. — она требовательно повысила голос. — Ты должен пойти со мной. Мы решили собраться в медпункте, у Виолы. Мы должны... ну хоть как-то иметь общее понимание этих... да черт знает что это! — она вдруг заканчивает свои увещевания совсем нетипичной для неё репликой. — Почему остались Лена, Алиса и Виола? — подняв свое лицо спрашиваю я, надеясь отсрочить момент выхода на улицу. Славя помолчала, несколько секунд разглядывая, и вдруг резко схватила меня за руку: — Пошли уже! — бросила она на ходу. Я не хотел выходить. Неужели нельзя просто остаться и спать? Дождаться помощи. Ведь придет же кто-то, в конце концов. Но только не выходить, не чувствовать холод, не смотреть на всю эту странную картину. Ни теперь, никогда вообще. Но девушке рядом со мной силы воли было не занимать, она хотела, чтобы я шел и я подчинялся. А щадить мои чувства уже никто особо и не собирался. Быстро намотал на себя несколько слоев случайно найденной ткани и одежды и мы вышли из домика и отправились в сторону медпункта. Зрелище вокруг было невероятным, если помнить, что недавно здесь бушевало традиционное для лета смешение красок, звуков и запахов. Я, вздрагивая, шел за Славей. Сугробы были до колена, а холод, не столь уже обжигающий, опасно расслаблял, заставляя постоянно желать сна. Мы дошли до здания медпункта и Славя без стука открыла дверь. В помещении было относительно тепло — стояла печка, а на кушетках сидели женские фигуры — Лена, Алиса и Виола. Все трое закутаны в сложные комбинации летней одежды в два — три слоя. Все молчат, лишь искоса поглядывая на друг на друга. — Добрый день, пионер... — сочно протянула эту фразу Виола с непонятным выражением лица рассматривая меня, пока мы со Славей отряхивались от снега. — Что происходит? — этот предсказуемый до пошлости вопрос заставил обычно невозмутимую медсестру лишь нервно хмыкнуть. — Какой-то природный катаклизм неясного масштаба, сказала она, грея руки у печки. Лена и Алиса сидели вместе на соседней кушетке и судорожно потирали свои плечи. — И что с остальными? Ну, с лагерем там, сотрудниками. — продолжал я говорить, подходя к печке. — Они ушли... — задумчиво поглаживая пальцами высокий лоб, тянула фразы Виола. — Все? — я присел у печи и протянул руки. Тепла в помещении все же очень не хватало. — Да. — коротко кивнула медсестра. — А вы почему нет? — произнес я, оглядывая помещение. Несколько ящиков из столовой, бутылки с водой. Виола замолчала, бросив быстрый взгляд на Лену. Та кивнула еле заметно. Как и Алиса, она не смотрела на меня. — У Лены была истерика и обморок. Её привела Алиса. И мы решили не идти в метель, а дождаться помощи. Я вздохнул и продолжил греть руки. Славя, сидя рядом, протянула прямо к раскаленному боку печи свое лицо и чуть прикрыла глаза, явно радуясь пронизывающим потокам тепла. — Что случилось с тобой? — неожиданно раздался голос Алисы. — ты вроде первый почуял что-то неладное, мы думали, что уже удрал. — с привычными насмешливыми интонациями в голосе обратилась она ко мне. Я посмотрел на свои руки. Да, мое поведение как-то нужно было объяснить, иначе выходило очень подозрительно. Но еще на пути сюда я изобретал правдоподобную легенду, хотя и не надеялся кого-либо всерьез обмануть. Противных даже самим себе трусов всегда видно издалека. — Мне стало очень плохо. — робеющим от натуги голосом начал я. — Голова кружилась, тошнило. Прилег на кровать и сам не заметил, как заснул. А там Славя меня и нашла. — удачно замаскировал свое ничтожество полуправдой. В конце концов, разве мне было хорошо и я радовался жизни, когда забивался под столь гостеприимно теплое одеялко? — Очень вовремя, — хмыкнула Алиса. — еще пару часов и ты бы... — ПРЕКРАТИ! — раздался внезапный, рвущий слух вопль Лены. Все посмотрели на неё. Она, забравшись на кушетку с ногами, крепко обнимала колени руками, с силой вжимая ногти в светлую кожу так, что было видно уже немало фиолетовых следов. Смотрела она на Алису и в глубине ее больших зеленых глаз горел страх. Наверное, она чувствовала тоже что и я. Виола с тревогой глянула на неё, а потом в окно. Сумеречными кистями медленно окрашивался весь открытый взгляду вид. — Наверное, они уже дошли. — сказала она, умело маскируя чуть скользящее напряжение. — А завтра придут за нами. И там разберемся, что за зима такая внезапная. — успокаивающие интонации ее глубокого голоса неплохо действовали на разум, притупляли все неотступно снедающее чувство тоскливой тревоги. Определенно удачная попытка своей обманчивой уверенностью успокоить нас — и саму себя. Она вздохнула, осмотрела нас беглым взглядом и продолжила: — Идите в домик напротив. — махнула она рукой. — и ложитесь спать. Там тоже есть печка. Еду с собой возьмите — она показала рукой на ящики рядом с выходом. — Вы серьезно? Нам лучше держаться вместе сейчас. — неуверенно начал я, но звуки моего голоса быстро погасли среди обращенных на меня лиц. Да, вполне однозначно сложившиеся мнение обо мне у них, лишало всякую речь убедительности. — Лене нужно побыть одной, чтобы успокоиться. — твердо произнесла Виола, вставая. Алиса пожала плечами и начала вставать, как вдруг в ее рукав вцепилась рука Лены — Не уходи. — слабый и почти умирающий голос девушки пугал сильнее любого крика. Она смотрела на Алису исподлобья. Та осторожно присела рядом, взглянув на Виолу. Та вздохнула. — Идите. — сказала она, глядя на меня и Славю. Очень странно. Мы вышли, взяв еды и воды и пошли в самый близкий домик у медпункта. Он был здорово утеплен, в середине стояла едва греющая воздух вокруг себя печка - буржуйка. Кровати были расстелены. Славя все это время держалась очень необычно, то глядя куда-то вдаль, то смотрела на меня. Я смутно ощущал ее потребность видеть во мне поддержку и волю в эти мрачные для всех часы. Мы шли, проваливаясь в сугробы, а я тоскливо размышлял, где эта девушка могла разглядеть во мне такие качества. Неужели не еще поняла, что я скорее балласт в этой ситуации и рассчитывать ей нужно только на себя. Входная дверь была едва прикрыта, печка в центре помещения была холодной. Я первым делом рванулся к ней, чтобы неумело пользуясь газетами, спичками и остатками какой-то мебели, наломанной на дрова, ее разжечь. Что угодно, лишь бы заставить отступить зудящее в конечностях чувство замерзания. — Здесь обсуждали детали общего сбора и выход. — сказала она, разматывая со своей головы и рук несколько хитро затянутых узлов ткани. — Долго это было? — я вертел головой, осматриваясь. Обычный лагерный домик. — Не очень. Снегопад всех напугал, вот и решили построиться и выйти. Мальчики ведущие и замыкающее. — она произнесла это, глядя в окно. Я вздохнул тяжело и почесал голову. Нет, ну не упрекает же она меня за мой сон. Ушли и ушли, в конце концов! Скоро вернутся. Чтобы проверить тех, кто остался. Ведь они знают же про нас! Но сопровождающая холод сонливость, неотвратимо подчиняющая все мысли, очень недвусмысленно подсказывала, что долго оставаться снаружи было нельзя. И дойти до райцентра пешком безопасно было невозможно. Панические мысли всплывали на поверхности сознания как силуэты тел утопленников, а внутренности туго скручивались чувством ужаса, как в первые минуты того листопада. Я сел на кровать, не раздеваясь, и задержал дыхание — пытался успокоиться. Здесь, рядом с печкой, мороз не ощущался так явно, как на улице, но и не отступал окончательно, подобно опытному хищнику, терпеливо ждущему чуть поодаль, пока жертва ослабеет окончательно. Неожиданно, чья-то рука схватила мою. Чуть ниже локтя. Славя. Я мельком посмотрел в ее глаза и, не выдержав, отвел взгляд — уж очень близко она подсела и странно пристально смотрела на меня. — Мне очень страшно, Семен. — сказала она серьёзно. Тревожный блеск ее очаровательных глаз никого не мог оставить равнодушным. — Непонятно что происходит. На улице хочется лечь и заснуть. Это же будет смерть, да? — она спрашивает с волнением. Я киваю, стараясь отодвинуться. Даже посреди этого кошмара, ее красота меня смущает. Обычно таких девушек видишь мельком и они долго пребывают потом в воспоминаниях. Но Славя настырно продолжала игнорировать мое смущение. — Здесь прохладно, но я не хочу так просто сидеть и медленно замерзать. — она вздыхает. — хотя... можно все это изменить. — ее голос становится вкрадчиво-зовущим, ее теплая ладонь неторопливо обхватывает на мою. Кровь начинает жидким огнем бить в виске, в кончики пальцев втыкаются ледяные иглы. То, о чем Славя говорит и именно сейчас — этот мир так издевается надо мной, заставляя сходить с ума? — Ты же поможешь мне? — ее полные губы, отливающие цветом зрелой клубники, озарены ласковой улыбкой, а ровный подбородок чуть подрагивает. Щеки залиты здоровым морозным румянцем, на них нет ни единого изъяна, лишь сверкающая свежесть юности. Звуки чуть слышного, но отдающего громом в моих ушах голоса служат предзнаменованием чего-то грандиозного. Я отвожу взгляд, попутно теряя способность правильно сохранять дыхание На меня обрушивается шторм, когда девушка рядом без тени сомнения начинает медленно раздеваться, а я все так же сижу, не в силах заставить себя прервать это великолепное зрелище. Язык немеет. Как ей могли прийти такие мысли? И некуда отступать. Мы находимся на одной кровати, я — у самой стены, в углу, а она слишком рядом, уже аккуратно расстегивает пуговицы на рубашке своими тонкими и ловкими пальчиками. Волны паралича ломают внутри кости, холодеющая пустота сжимает грудь. Говорить я уже не могу, но руки еще свободны! Ладонью левой руки толкаю ее кисть, мешая расстегнуть очень важную пуговицу, которая позволяет ее рубашке пока скрывать нечто массивное, объемное и прекрасное. Славя удивленно смотрит на меня: — Ты не хочешь? — вопросительно поднимает брови. — или я тебе не нравлюсь, а? — наклоняет она загадочно голову набок с явно ироничной усмешкой. Да, никаких сомнений у нее насчет себя нет. Мне хочется раствориться в воздухе. Или проломить стену и убежать в лес. Теперь и холод со снегопадом не кажутся столь ужасными. — Не бойся, Сёма. — говорит она спокойно. Ничего плохого не будет. — она берет своей, полной жизненным теплом, рукой мою, и нежно водит большим пальцем по моей кисти. Ее лицо приближается к моему, ее палящая близость заполняет все мои чувства. В панике закрываю глаза и слышу проникновенный шёпот у самого уха: — Будет очень хорошо. Я открываю глаза и вижу Славю уже в одном нижнем белье. Легкий загар придаёт ее совершенной фигуре невыносимое для взгляда великолепие. Широкие бедра с плавными линиями, в которых нет ничего лишнего, скульптурно изящная талия, и до скрипа в зубах фантастическая грудь, отзывающаяся на каждое движение ее тела. Очередная волна паралича разбивается о мое лицо, когда Славе захотелось вдруг покрасоваться — Ну как, Сем? — спросила она, медленно проводя рукой по животу и груди, скрытой лифчиком. — теперь хоть нравится? А то ты сидишь и молчишь. Воздух вливается в легкие раскаленным свинцом. Освещения в домике нет, но окно широкое, а зимней лунной ночью светло. Славя наклоняется ко мне, лямки лифчика впиваются в ее плечи, с трудом сдерживая весьма увесистый груз. Ее лицо почти касается моего, голубые глаза будто поглощают все скудное освещение, легкое дыхание ласкает подбородок: — Раздевайся, Сёма. Мы должны согреть друг друга. Она осторожно прикасается своей рукой по моей щеки, потом шеи. Ее кожа в свете отраженной снегом Луны тускло сияет, делая всю картину почти неземной. Ее улыбка вновь обжигает взгляд и она сквозь ткань неожиданно бесцеремонно начинает щупать мои яйца. Это придало мне сил и я отодвинулся, забиваясь в самый угол кровати. Она, не растерявшись, резко хватает меня за края штанов и тянет на себя, победно подмигивая мне. — Хватит, Сёма. Неужели девушка должна все делать за тебя? — она медленно вползает на кровать, приближаясь ко мне, касаясь ног, и очень пристально рассматривает мои трусы. Вполне здоровая реакция на текущие события у меня не случается. Чувствуя себя слабее и ничтожнее, чем когда-либо в жизни, плотно закрываю обеими ладонями свой пах. Хочется лишь оттолкнуть ногами демоницу в облике Слави, схватить штаны и бежать. Лес, река, остановка — не оборачиваясь, куда угодно, лишь бы не переносить это унижение. Но на лице Слави нет ничего демонического, лишь спокойствие и сочувствие, хотя она и игриво наклоняет голову. — Прекрати, Сем, я хочу помочь тебе. Ты почувствуешь себя лучше. — она мягко кладет свои теплые ладони на мои, начиная поглаживать из большими пальцами. Ее лифчик почти касается моих колен, а на губах нет ни следа улыбки. Я делаю судорожный, прерывистый выдох, и расслабляю руки. Славя их убирает и медленно стягивает трусы. Зрелище предельно невыносимое. Самая красивая девушка, сотканная из всех возможных в мире грёз и мой маленький, сморщенный, бессильно висящий член. Но ни тени усмешки не промелькнуло на ее классически прекрасном, сияющем в окутанном полумраком тесном помещении. От нее исходили волны терпеливого, созидающего тепла, за которым люди сколь часто гоняются, столь редко же их и находят. Она плавно и осторожно опустила свои изящные пальчики на бледную кожицу самой бесполезной части моего тела и стала, слегка надавив, осторожно массировать, сопровождая это частым и жарким дыханием из своего широко открытого рта. А потом взяла мой член в свою руку полностью и, начала делать характерные движения вверх-вниз, хорошо знакомые мне в непрерывно зияющей одиночеством жизни. Несколько секунд ничего не происходило и я живо себе представил, как Славя отстранится, разочарованно пожав плечами, и просто ляжет на соседнюю кровать, отвернувшись к стенке. Это было бы смертным приговором, безусловно, поскольку чудовищно болезненное, буквально потрошащее изнутри чувство стыда более не позволило бы и минуты находиться с этой девушкой наедине. Куда приятнее медленно быть пожираемым холодом во тьме, чем заметить хоть один ее разочарованный взгляд. Я живо представлял это несколько очень тягостно текущих секунд. Но моё тело выбрало жизнь. И я почувствовал начавший яростно нарастать пожар в моём паху, охватывающий постепенно всё тело и чистый фонтан восторга в душе, размывающий всю липкую грязь бессильных сомнений и колебаний. Член откликается на ласки внезапной эрекцией и начинает быстро расти в руках Слави, все так же продолжающей упорно стимулировать его нежно-сжимающими прикосновениями. Её лицо начало расплываться в улыбке, когда она увидела окончательный размер, застывший у нее в руках, а в глазах, прежде лучившихся спокойным и безбрежным добродушием начали мелькать искры вполне животной страсти, прежде совершенно незнакомые. Она подняла голову и её лицо внезапно оказалось очень близко с моим. Две секунды она всматривалась мне в глаза, пропитывая их своей бесконечной синевой, а после я почувствовал согревающую мягкость ее губ на своих. Она была чрезвычайно близко и напряжение её сосков проступало сквозь ткань лифчика, растекающегося по моей груди. Сердце стучало неугомонно и несколько секунд я разделял горячий вкус ее поцелуя и слюны, которой она обволакивала мой язык. Лицо начало нестерпимо пылать и когда она неожиданно отстранилась, я почувствовал наотмашь режущую тоску на душе. Но Славя отодвинулась чуть поодаль, деловито убирая свои толстые косы за спину. Я невольно подался вперед, не желая терять ощущение тепла ее тела. Да и колом стоящий, столь прилежными стараниями Слави член, делал мои желания простыми и иссушающе острыми. Девушка пристально разглядывала меня из полумрака, медленно поглаживая своими руками грудь и плотно сведенные ноги. — Что, Семен, чувствуешь себя бодрее? — она спросила с доброй улыбкой, но на ее глазах был уже алчный прищур и блестело нетерпение, придающее нечетким очертаниям силуэта Слави космическое очарование. — Да. — неожиданно хрипло отзываюсь я, чувствуя для себя странно незнакомый приступ чувств. — намного. — Я рада. — произносит она ласково. — дальше-то будешь делать все сам? — произносит она совершенно без вызова в голосе. Я хватаю Славю за ноги выше согнутых колен. Ощущение согревающий мягкости ее кожи разжигает внутри странную агрессию к этой столь доброй и щедрой на ласку девушке. Славя глубоко, но чуть слышно вздыхает носом и одну руку просовывает себе под лифчик, а другой медленно скользит по животу вниз к бесстыдно раздвинутым ногам. Это затормаживает мои движения, а воздух вокруг пламенеет. Я не могу действовать дальше, глядя как Славя вполне очевидно провоцирует и дразнит мою отнюдь не полностью исчезнувшую робость. Ее пальцы под лифчиком слегка сжимают твердо обрисованный сосок, а вторая рука вползает под ткань её трусиков и начинает там приглашающе раздвигать нечто тщательно доселе сокрытое. Тяжелеющая волна крови отливает от мозга вниз. На её розовом лице от напряжения лице читается нетерпение. Своей ладонью она полностью в её трусиках, на них проступают пятна влаги. — Давай, Сем, согрей меня! — разносится ее призывно вкрадчивый шепот сквозь почти поглощенный внешним хладом воздух домика. Я хватаюсь пальцами за тонкую ткань обеими руками и медленно тяну их по ногам Слави. Она охотно мне помогает, уверенно и грациозно поднимая и вытягивая их рядом с моими плечами. Общая длина ног и полнота объемов мелькнувших бедер делает напряжение моего члена совсем мучительным. От кожи разносится едва уловимый аромат луговой травы, а равномерный загар по всем видимым укромным местам тела возбуждающе мне намекает, что Славя немало времени проводила обнаженной. Она, снова игриво улыбнувшись, весьма нагло кладет свои крепкие голени мне на плечи и сильнее телом продвигается ко мне, упираясь своими крупными ягодицами в мои колени. Да она везде загорелая, черт возьми! И задница, и ляжки, и даже лобок, который она не перестает поглаживать. Где она была столько времени голая под солнцем? Сколько маняще запретных зрелищ мною было пропущено? Славя стягивает с себя лифчик, обнажая свои впечатляющие размеры, и качественный, равномерный загар и на них. Груди слегка растекаются, но сохраняют форму. Соски напряжены, один из них она продолжает бережно поглаживать, словно пытаясь умиротворить. Я присоединяюсь к ней, наслаждаясь нежной мягкостью, охватившей мою ладонь и проникающему жару ее тела. Она убирает свои пальцы с соска и начинает ласково поглаживать мое предплечье. Другой рукой она ловко хватает мой член и тянет к себе, начав головкой водить по своим половым губам, глядя на меня с насмешливым задором и откровенным бесстыдством. Сладостно щекочущая судорога ощущается всем тазом. Я подаюсь вперед, осторожно начиная проникать своим как никогда ранее распаленным половым органом на всю ее глубину. Волны нарастающего триумфа разливаются внутри. Количество жидкости - ее успевшей натечь смазки и моего предэякулята обостряет чувства и облегчает проникновение. Славя похотливо раздвигает ноги еще шире, поддаваясь упоительному млению, заполняющему ее целиком. Так прекрасно я еще никогда себя ощущал, но главное - сладкое ощущение близости наполняет все сознание. И Славя томно прикрывает глаза и облизывает губы, а потом резко подается всем корпусом вперед, обхватывая руками мою шею, а ее ноги с неожиданной силой скрещиваются на пояснице. Мы начинаем учащенно дышать в унисон. Я прижимаюсь к телу Слави, слепо обнимая, и целуя везде, где возможно, наслаждаясь новыми вкусами и запахами. Порой неосторожно грубо мну её тело в объятиях, но она только сильнее прижимается ко мне, сладко вздыхая, всякий раз, когда движением таза я загоняю крепко ощущаемый ей член. При этом она активно мне помогает, с силой нажимая мне ногами поясницу в нужный момент. Неспособность насытиться до конца сладкой нежностью глубины её влагалища, распаляет мое агрессивное желание продолжать все яростнее пронзать ее, радуясь ее чутким подрагиваниям на каждое особенно резкое продвижение по внутренней части ее киски. Я упорно повторяю свои движения, не замечая времени, пока с особым восторгом не замечаю, как Славя уже закусывает губу и закатывает глаза. Вздохи судорожно распирают ее грудную клетку. Она выгибает спину и перед лицом мелькает в ритме моих проникновений ее массивные сиськи, чей вид всегда согревал кровь, но был до сих пор тщательно ею скрываем. Хотя не очень тщательно, судя по равномерному загару. И где ж она так гуляла-то? Скрип кровати приобретает угрожающе-плачущий тембр, но мне плевать, ведь сейчас для меня существует только эта девушка. А вот с улицы нас, наверное, слышно хорошо... Славя убирает свои руки с моей шеи и перестает меня обнимать. Вместо этого она обхватывает поручни кровати позади нее и до предела выгибает свою спину, откидывая голову далеко назад. Дышать начинает уже ртом тяжело и хрипло. Хватка её ног же не ослабевает, не позволяя мне поменять позу как-либо. Я упираюсь руками в кровать, пытаясь вновь навалиться на Славю, чтобы лучше контролировать темп фрикций, но она мне не даёт этого сделать. Продолжается наше слияние, девушка уже с трудом вздыхает сквозь плотно сжатые в предвкушении зубы. Внезапно раздается страшный треск ножки кровати и матрац чувствительно шлепается об пол, заставив развратную пионерку больно удариться головой об металлический поручень и громко охнуть. Кровать сломана. Мы в шоке смотрим несколько секунд друг на друга, в ее глазах мелькает нечто похожее на бешенство, после чего она с неожиданной силой грубо толкает меня в грудь руками, наваливается всем весом вперед, на меня, а коленями крепко сжимает мои бока, начиная всей массой опускаться на мой член, явно не позволяя этому инциденту прерывать жаждущие страсти эротичные движения своих крепких бедер. В полумраке я едва вижу, что ее лицо краснеющее, косы неугомонно болтаются сзади, а над полуприкрытыми глазами сосредоточенно сведены брови. Руками она опирается на мою грудь, больно сжимая кожу до синяков. Но эта боль лишь обостряет мои желания. Всё, теперь наше соитие я теперь никак не контролирую и лишь могу мять руками очень приличный зад Слави. Он всегда притягивал влажные взоры, но теперь я его единственный полновластный обладатель. Мои пальцы тонут в мягчайшей массе, и я чувствую новое желание перевернуть девушку на живот, чтобы рассмотреть и заняться ее попкой как следует. Но сил на такой рывок у меня нет, ведь Славя вцепилась в мое тело страстной хваткой и не обращает никакого внимания на мои трепыхания. Ее глаза зажмурены, а челюсти все так же плотно сжаты. Девушку распирает изнутри нарастающее ощущение оргазма. Ее грудь почти застилает мне весь обзор, своими ритмичными покачиваниями гипнотизируя и вызывая отчаянное желание вновь прикоснуться к ней. Славя упорно продолжает каждым движением бедер и таза погружать меня в пучины удовольствия, пока вдруг ее пальцы не сжимают мне невероятно больно грудь, а ее влагалище особенно плотно сдавливает мой член. Славя вздрагивает несколько раз, откидывая голову с протяжным вздохом, и я, поняв что ее пик пройден, тоже наконец позволяю себе расслабиться и, подобная рождению сверхновой, вспышка заполняет мой разум, а сперма начинает течь в Славю потоком. Она приходит в себя, поглаживает низ живота и с усталой радостью улыбается: — Ты молодец, Сёма... большой молодец. — говорит она, слезая с меня. Я закрываю глаза и чувствую сначала ее частое дыхание, а потом и язык на своих губах. Славя утомленно, но с искренней нежностью целует меня, а потом ложится рядом и кладет голову мне на плечо, глубоко и часто дыша. В полумраке видны лишь тени и контуры, но исходящее от нее тепло почти зримо и осязаемо. Мы лежим, прижимаясь друг к другу на развалинах кровати, за стенами бушует ледяной ад, но теперь желание жить проступает особенно остро. Я поворачиваю голову набок, чтобы тоже поцеловать Славю и сказать еще не родившиеся пока слова, но она уже мирно спит, вновь став строгой в своей аккуратной красоте пионеркой. Мы даже не перешли на целую кровать и провели всю ночь на развалившейся, среди матраса, простыней и подушек. Наконец-то тот леденящий ужас внутри растворился полностью. Я долго смотрел в потолок, боясь потревожить мою неожиданную любовницу, хотя мне очень хотелось поесть, да и поменять положение для сна. Но она и здесь взяла своё, мерным сопением убаюкав меня, и я провалился самый здоровый и крепкий сон за последнее время. Проснувшись рано утром, я осторожно освободился из удивительно крепких объятий все также величественно прекрасной в своем спокойном сне помощницы вожатой и подошел к окну. Воздух был пропитан столь опасной сейчас прохладой. Как и прежде, расстилался зимний пейзаж, срывался редкий снег, но было и нечто, сдавившее волнением грудь — прилипающие к стеклу снежинки начинали медленно таять. Я развернулся и посмотрел на удивительную в своей не иссякающей жажде жизни обнаженную Славю. Конечно, впереди были и слова благодарности и поддержки, а также неприятности и проблемы. А пока же, я просто взял с целой кровати старое одеяло и осторожно укрыл продолжавшую спокойно спать девушку. Мир неуловимо замирал, позволяя мне лучше разглядеть чуть трепещущие во сне веки и неуловимую, начавшую только рождаться улыбку на уголках ее губ.