Иной

«Космос — это всё, что существует, существовало или когда-либо будет существовать», — сказал папа. Он говорил истории. Я точно не помню, о ком именно была эта история, но помню, что об учёном. Я спросил папу, что такое учёный, и он сказал мне, что это очень умный человек. Мне нравятся умные люди. Они много знают и красиво говорят. Я тоже хочу красиво говорить. И хочу быть умным. Папа сказал, что, если я буду стараться, когда-нибудь я стану умным. А ещё он говорил, что умный учёный был первым человеком, который смог заглянуть в бездну космического океана. Что такое бездна космического океана, я не знаю. Но я знаю, что такое океан — это когда очень-очень много воды. Мне нравится океан. Я спросил папу, что такое космос, и он сказал мне, что космос, это большая чёрная штука у меня над головой. И когда я поднимаю голову вверх, я вижу его. Космос. Люди зовут это небом. Днём оно светлое, а ночью — тёмное. Это я знаю. Я рассмеялся. А ещё я знаю, что ночью в небе горит много ярких точек. Как лампочки. «Это звёзды», — сказал папа. Мне нравятся звёзды. Они красивые. И папа говорил мне историю о том, как один учёный любил гулять со своим сыном по пляжу. И как они ночью вместе смотрели на звёзды. Они смотрели так же, как и мы с папой, когда гуляем. Тогда учёный показал сыну одну волшебную штуку, которую свет вытворяет со временем. И папа тоже мне её показал. — Отец, ты веришь в призраков? — сказал сын учёному. — Да, сын, — сказал учёный. — Правда? Никогда бы не подумал, — сказал сын. — Нет. Конечно, не в человеческих призраков, в них, разумеется, я не верю. Но взгляни вверх, мальчик мой, и ты увидишь полное небо призраков, — сказал учёный. — Что такое призраки? — сказал я папе. Папа рассердился и сказал, чтобы я слушал его и не перебивал. Я слушал. И не перебивал. — Звёзды? Я не понимаю, — сказал сын учёному. — Каждая из звёзд — это солнце. Такое же огромное и яркое, как наше. Представь, как далеко мы должны отодвинуть солнце, чтобы оно нам казалось таким же маленьким и тусклым, как звёзды, которых ты видишь? Свет этих звёзд движется очень быстро, быстрее всего на свете, но не бесконечно быстро. Свету звёзд требуется время, чтобы добраться до нас. Для самых близких к нам звёзд требуется годы. Для других, что подальше — века. Некоторые звезды находятся так далеко от нас, что нужна целая вечность, чтобы их свет добрался до Земли. К тому времени, когда свет этих звёзд доходит до нас, их самих уже нет, — сказал ученый. Когда папа кончил историю, я посмотрел на него и сказал, что ничего не понимаю. Папа сказал, что это ничего и когда-нибудь я обязательно всё пойму. Он погладил меня по голове, и я улыбнулся. Я люблю улыбаться. Это радует папу. Он сказал мне, что видеть — это не всегда значит верить и понимать, что ты видишь. «Многое не то, чем кажется», — он говорил. Звёзды в том числе. Он сказал, что нельзя заглянуть в космос, не заглянув в прошлое. Так считал умный человек — учёный. А ещё папа говорил, что за одну секунду свет преодолевает триста тысяч километров. — Сколько это триста тысяч? — сказал я папе. — Очень много, — сказал папа. — Почти как расстояние от Земли до Луны. Я много раз видел луну. Она большая и круглая. Иногда — это половина от круга. Луна светится. А ещё луна красивая. Потому мне нравится. Как большая лампа. Намного больше той, что в моей комнате. Папа сказал, что луна находится от меня на расстоянии одной световой секунды. Он сказал, что в следующий раз, когда я взгляну на луну, получится, что я загляну на секунду в прошлое. И я очень хотел посмотреть на прошлое, поэтому долго смотрел на луну. Но мои глаза устали, и я ничего не увидел. Я рассмеялся и сказал папе, что на луне ничего нет. Он улыбнулся, а потом спросил меня, знаю ли я сколько звёзд на небе? Я сказал, что не знаю. «Больше двухсот миллиардов триллионов», — он сказал. «Сколько это двести миллиардов?» — я хотел узнать. Я показал папе обе свои руки и сказал, что хочу сосчитать их все. Папа рассмеялся и сказал, что двухсот миллиардов триллионов — это очень-очень много и даже его пальцев не хватит, чтобы их все сосчитать. Я опустил руки. Но считать я умел. Папа всегда радовался, когда я считал. А ещё он радовался, когда я читал. И писал. Он говорил, что я очень многое умею и что я молодец. Я тогда тоже радовался. Ещё он сказал, что, когда я вырасту, я обязательно смогу сосчитать звёзды. Поэтому я хочу быстрее вырасти. Я пока ещё не могу сосчитать их все, но я знаю, что на руках у меня десять пальцев. А на ногах — ещё десять. А если сложить вместе — это будет двадцать. И ещё я знаю, что в неделе семь дней. А день — это двадцать четыре часа. Час — шестьдесят минут, а минута — так смешно! — тоже шестьдесят секунд. И через восемьдесят шесть тысяч четыреста секунд мне исполнится тридцать три года. Означает ли это то, что я уже вырос, папа? Когда мне было девять, у меня был друг. Звали его Мистер Туртол. Папа подарил мне его на день рождения. Мама тогда сильно злилась на папу. Она говорила, что я ещё маленький и многого не понимаю. Папа сказал маме, что Мистер Туртол научит меня ответственности. Что такое ответственность, я так и не понял. Но, думаю, что это тогда, когда любишь кого-то и делаешь ему хорошо. Я сказал, что люблю Мистера Туртола и хочу, чтобы ему было хорошо. «Я ответственный», — сказал я тогда маме. Мама сказала, что боится, что я могу сломать Мистера Туртола. Но как я мог его сломать? Я смеялся. Он же мой друг. А ещё у него есть очень твёрдая штука на спине. Как ракушка. Она гладкая и склизкая. Но красивая. Папа сказал, что это называется панцирь. Панцирь — какое смешное слово! Когда Мистер Туртол пугался, он прятался в панцирь. Но Мистер Туртол редко когда пугался. Я старался делать так, чтобы он ничего не боялся. Я брал его в руки, и мы вместе шли на улицу играть. Мистер Туртол любил капусту. Я тоже её люблю. Мы играли, что я положил капусту на траву, а он полз к ней. Мистер Туртол не был быстрым. Он ползал медленно. Но я сидел и ждал, пока он не доползет до капусты. Папа сказал, что я очень терпеливый. Я не знаю, что это такое быть терпеливым, но папа сказал мне, что это очень хорошо. И я улыбался. Когда папе было хорошо, мне тоже было хорошо. А когда Мистер Туртол доползал до капусты, мы вместе ели её. Нам с Мистером Туртолом нравилось играть вместе. И есть капусту — тоже. А иногда к нам с Мистером Туртолом приходили другие ребята, и тогда мы все играли в мяч. Я люблю играть в мяч. Я не помню, как именно называлась та игра, но другие ребята становились вокруг нас с Мистером Туртолом и бросали друг другу мяч. А мы с Мистером Туртолом должны были поймать его. Я очень старался поймать мяч, но он часто попадал в меня. И в Мистера Туртола — тоже. Было больно, но я смеялся, потому что остальные тоже смеялись. Играть всем вместе было очень весело. «Когда всем весело — это хорошо», — мама так говорила. И когда нам было весело, мне тоже становилось хорошо. Один раз, когда мы играли в мяч, пришёл папа. Он сильно разозлился на других ребят. Я не понял, почему. Папа прогнал их и сказал, чтобы они больше к нам с Мистером Туртолом не приходили. Потом он сказал ещё что-то, но я уже не помню, что именно. Я тогда сказал папе, что эти ребята — мои друзья и что нам весело вместе играть. И что когда весело — это очень хорошо. Папа грустно улыбнулся. Он сказал, что они не мои друзья и я не должен позволять так с собой обращаться. — Посмотри на свою одежду, Али! — сказал он. Я посмотрел и испугался. Одежда была порванная и грязная. Она была испачкана в земле. Мяч тоже был грязным. Это он запачкал меня и мою одежду. Я сразу подумал, что мама будет ругаться. Она всегда ругалась, когда я пачкался. И я заплакал. Но папа сказал мне, чтобы я не переживал. Он сказал, что это не страшно, и он поможет мне всё постирать. Я перестал плакать, и папа погладил меня по щеке. Она тоже была грязной. И руки папы стали грязными. Папа улыбнулся, и мы пошли домой. Весной, когда мне было десять, мама отдала Мистера Туртола другому мальчику. Он жил рядом с нами, в доме напротив. Мама сказала мне, что так будет лучше, но я не понял, почему. И мне было очень грустно. Мне не хватало Мистера Туртола. Мистер Туртол был моим другом. Мы любили весело играть. Я плохо помню свою маму. Я не помню её глаза. Но помню глаза волка, который смотрел на меня из клетки, когда мы ходили в зоопарк. Я тогда сильно испугался, и мама меня успокаивала. Она говорила, что мне нечего бояться. Она говорила, что волк находится в клетке и что он ничего мне не сделает. Но я всё равно боялся. Он был страшным. И глаза его были страшными. Лицо мамы я тоже плохо помню. Она говорила мне, что волки охотятся стаями. И что делают они это, чтобы выжить. «Это естественный отбор», — сказала мама. — «Сильный пожирает слабого. Слабому в этом мире не жить. Так заведено, и этим мир животных отличается от нашего, человеческого.» Потом мама долго смотрела на меня. Мне не нравилось, когда она так делала, но я не понимал почему. «Я тоже хочу быть сильным», — сказал я тогда маме. Я думал, что понимаю их. Этих волков. Мама любила читать книгу. Она везде брала её собой. Книга была маленькой и чёрной с белым крестиком на ней. Мама говорила, что эта книга очень важная и прочитать её должен каждый. Я тоже хотел прочитать, но ничего не понял, и мама рассердилась. Она рассказывала мне истории из этой книги. Одна история была о мужчине. У него было странное имя, но я забыл какое. Помню, что я смеялся, когда первый раз услышал его. И мама опять злилась. Она говорила, чтобы я сосредоточился. Я не знаю, что такое сосредоточиться, но смеяться я перестал. И мама успокоилась. Она сказала, что этот мужчина очень особенный. Что когда-то давно к этому мужчине со странным именем явился Бог и попросил его построить большой-большой корабль. Бог попросил мужчину собрать на этом корабле всех птиц и зверей, какие есть. Мужчина со странным именем послушался Бога и сделал всё так, как тот ему говорил. Он построил большой-большой корабль и позвал туда всех птиц и зверей. Через семь дней на землю полил сильный дождь. Он лился очень долго, и случилось наводнение. Мама сказала, что наводнение — это когда очень много воды вокруг. Я рассмеялся и сказал, что, когда много воды — это океан. Мама опять рассердилась. Она говорила, что наводнение продолжалось сорок дней и сорок ночей. «Умножилась вода, и подняла ковчег, и он возвысился над землёю и плавал по поверхности вод. Истреблено было всякое существо, которое было на поверхности земли, остался только Ной и что было с ним в ковчеге.» Когда мама кончила историю, я заплакал. Мама опять рассердилась, потому что я ничего не понял. Я спросил маму, почему Бог так сделал. Почему он всех убил. Мама ответила, что это не так и Бог никого убивал. Он помог всем спастись. Бог предупредил человека со странным именем, и человек выполнил просьбу Бога. Ещё она сказала, что у каждого в жизни своя ноша. Грех, который был совершён и который нужно искупить. Я не знаю, что такое грех и ноша, но, когда спросил маму, спас ли человек со странным именем волков на своем большом-большом корабле, она ничего не говорила. Потом мама сказала, что её искупление — это я. Что её ноша — тоже я. И что если в этой жизни она сделает всё правильно, то обретёт возможность покоиться в раю. Тогда мама расплакалась и ушла в комнату, и в ту ночь мне приснился волк. Большой и чёрный. Очень страшный. Этим волком был я. «Я двигался со стремительностью попутного ветра. Перебирая всеми четырьмя лапами по рыхлой мёрзлой земле, проносился через разрастающиеся кустарники лесного пространства. Кривые ветки острыми шипами, словно до блеска заточенными лезвиями, впивались в толстую кожу свисающего брюха. Паутинными переплетениями царапали, оставляя после себя неровные следы. Я бежал. В отсутствии света. Поглощенный густым покровом ночи. Моё дыхание, прерывистое и неравномерное, сопровождалось липким хлюпаньем вытекающей слюны. Адреналин, густой и жгучий, маслянисто растекался по жилам. Я рвался вперед, окруженный одиночеством глухой темноты. Ощущал обжигающий пар влаги, воздуха, что вдыхал и тут же выплёвывал с остатками накопившейся слизи. Я нёсся, опоясанный дремлющими просторами леса. И дымчатые клубки поднимающегося тумана обжигали свежестью. Едкой. Беспристрастной. Будто пыль, оставляли позади гнилую духоту. Отражались покалывающим эхом, непрерывной мощью пульсации сердца. Некогда упавшие на землю ветки приятно хрустели под тяжестью громадных лап. Словно вдребезги переломанные кости, ласкали слух до тех пор, пока на кончике языка, длинного и шершавого, не чувствовался уже хорошо знакомый вкус. Металлический и солёный. Заветно желанный. Вкус крови. Я дышал шумно и прерывисто. Слишком громко для прирожденного убийцы, созданного природой. Слишком тихо для щуплого, ещё жизни не видавшего щенка. Но всё ещё продолжал бежать. Двигался вперед. Я гнался. Преследовал её. Испуганную и уязвимую, быстрыми неуклюжими шагами ковыляющую прочь от меня. Старающуюся увернуться, ускользнуть. А может, спрятаться или потеряться среди колючих ветвей величавых елей. Главное — избежать встречи со мной. Судьбоносной. Бескомпромиссной. Не оставляющей надежды на какое-либо продолжение. Но я-то знал, я ведал наверняка. Всем своим звериным естеством ощущал неминуемость предначертанного исхода. Словно инстинкт — единственно верный, единственно правильный путеводитель, которым, подобно гулкому вою во время полной луны, был награждён свыше. Ещё со времён подлинного начала. До времён неизбежного конца. И я жаждал этого. Всей своей хищной сутью и развитым обонянием. Жаждал её. Вдыхал запах её пота, густого, сладкого, будто окунаясь в упокоение отцовской любви. Чувствовал вкус страха. Страха, что каменел в ней внутри вен, заставляя мешкать, заставляя замедляться. Ошибаться. Приближать эту неминуемость нашей встречи. Встречи, где сильный всегда пожирал слабого. Я осознавал свою свободу в манящей потребности ощутить горячую вязкую жидкость истерзанной плоти на остриях заточенных клыков. Позже — извилистой струйкой та стекала бы по косматой серой морде, образовывая кровавую лужу посреди мятного луга. Предвкушал возможность вцепиться пожелтевшими зубами в это мясистое бедро. Разорвать в клочья сухожилия. Я видел её сквозь темноту, изредка разбавляемую лесной флорой. Отчётливо различал тонкий девичий силуэт, всеми силами стремящийся прочь от меня. И нагонял. Эти длинные волнистые волосы, что колыхал ветер в такой непосредственной близости. Они манили меня. Я ускорился. Прихрамывая, она двигалась вперед, ослепленная беспросветной тьмой, старалась не споткнуться о выступившие на поверхность корни деревьев. И будто ощутив моеё приближение, наконец оглянулась. В изумрудных широко распахнутых глазах отразился вовсе не страх. Не страх я в них увидел. Обречённость переливалась чернилами ясного облегчения. Осознанием грядущей кончины, этой неминуемой погибели. В моей же собственной паре ониксовых зрачков молнией вспыхнула искра торжественного безумия. Стук неравномерно бьющегося сердца приглушённо гудел в ушах, будто отчитывал время. Тем самым приближал её ко мне. Была ли эта жажда продолжения жизни или очередное осознание замкнутого цикла существования, где дикая природа всегда возвышается над безграничностью сострадания? Я не мог сказать. Мне такое было неведомо. По рождению мне не суждено было думать или анализировать. Делать выводы. Во мне жарким голосом звериной природы главенствовало право беспрекословного инстинкта. И очевидным оставалось только одно — сильный был уже близко. Совсем рядом. А предначертанным казалось отсутствие возможности решать — совершить ли последний рывок или нет? Один мощный толчок лапами. Ещё только один. Втянув побольше воздуха в раскалённую, истерзанную ожиданием грудь, я разинул пасть, оскалив зубы. Тяжёлый язык вывалился наружу, и сочно стекающая слюна блеснула в промежуточном свете пурпурной луны. Ещё рывок. Один-единственный, последний рывок.» Я проснулся. Я был потным, и от меня неприятно пахло. Я понял, что испачкал свои штанишки. Они были влажными, и от них тоже плохо пахло. Мама разозлилась, и я опять заплакал. Она всегда ругалась, когда я пачкался. Мама говорила, что я уже большой мальчик, а большие мальчики не пачкают свои штанишки. И большие мальчики не плачут. Я сказал, что больше не буду пачкать, и перестал плакать. Потому что я хочу быть большим. Как мама. Я хочу радовать маму. И хочу быть умным. Как папа. Я хочу радовать папу. Но лицо мамы я не помню. И глаза мамы я тоже не помню. Я помню глаза папы. Такие же, как у меня. Карамельные. Очень красивые. Карамель я тоже люблю. Она очень сладкая и вкусная. Вкуснее капусты. А Мистера Туртол — мой друг. Вместе нам хорошо. Я очень много пишу. И очень много читаю. Папа говорил, что, если я хочу быть умным, как он, мне нужно много читать и писать. Потому я пишу каждый день. Я не умею писать красиво, но девушка в белом халате говорит, что у меня хорошо получается. И я улыбаюсь. Она тоже мне улыбается. Она красивая. Я читаю каждый день. Сегодня я прочитал десять страниц. Столько, сколько у меня пальцев на руках. Это смешно, и я смеюсь. Я почти ничего не понимаю из того, что читаю, но папа говорит, что понимать неважно. Важно стараться, а я очень стараюсь. Я терпеливый. Папа сказал, что если я буду стараться, то у меня обязательно всё получится. Я очень хочу, чтобы у меня получилось. И хочу, чтобы у других тоже получилось. Теперь у меня много друзей. Они такие же, как я. Мы живем вместе, и нам очень весело. Иногда мы играем в мяч. Но не так, как раньше. Эту игру называют футбол. Очень смешное название. Игра тоже очень смешная. Мы смеемся, когда играем, и нам очень весело. А когда весело — это хорошо. Сегодня мне сказали, что я больше не увижу папу. Я не понял почему, но мне сказали, что он больше не сможет прийти ко мне. Мне стало немного грустно. Но я больше не плачу. Я сказал маме, что больше не буду плакать. Я плохо помню маму. Я давно её не видел. Не знаю почему. Это было много лет назад. Но я очень люблю смотреть на небо. Сегодня оно чёрное и чистое. Когда я поднимаю голову, я вижу космос. И в нём светят много-много ярких точек. Они как лампочки. Это звёзды. Сегодня я насчитал целых тридцать три. И я слышу, как в лесу, где-то далеко от меня, воет волк. Я думаю, он одинок. Инопланетянин среди своих.