однажды в июле

Тот июль пах ванильным кремом и бисквитом, дешёвым красным вином, которое красит зубы голубым, и вишневым пивом, табачным дымом с примесью сативы. Тот июль впервые за несколько лет был по-детски беззаботен, и это пьянило больше тёплых ночей и разговоров вполголоса наедине. - Сюда. Но здесь всё было иначе. Начиная от скрипа половиц и тараканов, иногда прячущихся под посудой с недельными остатками пищи, разбросанных лезвий с запекшейся коричневым коркой и влажным запахом гниющего на границе с лесом дома. Казалось, что солнце гасло в этом месте, и стоило только свернуть с сельской дороги вдоль полей к красным постройкам на возвышенности, через тело проходила неприятная дрожь, и пальцы тут же белели от холода. - Вы здесь живёте? - Да, типа того. Среди плакатов знакомых групп, прибитых к деревянным панелям мебельным степлером, книг, разбросанных по полу вперемешку с одеждой и гитарными струнами, чашек с кофе, выпитым не меньше недели назад, рукописей, ножей, гильз по столу, паутины высоко под потолком, целых клубов из пыли, волос и сора в углах, дальше - вверх по лестнице, через маленький коридор и ещё одну комнату, из-за беспорядка кажущуюся сюрреалистичной версией жилого пространства, с гирляндой под потолком и граффити на стене. Оно было похоже на знак, предупреждающий о том, что примерно на этом моменте следует остановиться – пентаграмма, какие-то надписи. В комнате Пелле воздух был тяжелым, всё те же плакаты на стенах вперемешку со странными фото с полароида, но если приглядеться, то среди них можно отыскать что-то, что не захочешь увидеть случайно. Он плюхается на матрас, аккуратно застеленный новым пледом в клетку – единственное, что выбивалось из общей обстановки, уже перебирая в руках кассеты. Что-то безымянное, что-то с самодельной оберткой, всё на шведском или норвежском. Находит нужную быстро, вставляет в магнитофон. Звук черкающей зажигалки, дым поднимается вверх от самокрутки, затем – шелк! – тишину ломают до осколков ударные. Офелия протягивает самокрутку, и Пелле берет ее, затягивается, задерживает дыхание дольше обычного, потому что знает, что помимо табака завернуто внутри. - Ты похожа на чертову принцессу вампиров, Офелия. Пелле запинается, речь тягучая, как патока, но слова вылетают быстрее, чем успеваешь додумать. Кожа светится в вечернем рыжем свете, и кажется, что всё в комнате пылает. Офелия смеется. Запах парфюма с цветочной горечью. - А ты на кого похож? - Я? – взгляд вдруг отрывается от лица и золотых волос по кровати, бежит по потолку, - Я же мертвец… - Ты знал, что мертвецы служат вампирам? - Это не так. – возвращается обратно. - Теперь ты мой слуга, Пелле. - Нет. - Смотри, я тебя заколдую. Офелия шепчет, поднимая руку над лицом Пелле, играет пальцами, будто и вправду ворожит. Узоры мехенди извиваются, гипнотизируя. - Это не сработает. - Почему же? Уже сработало, смотри! - Перестань. Его рука холодная, действительно как у мертвеца, шершавые подушечки пальцев, ободранные костяшки. - За-кол-до-ван. – шепчет, чеканя по слогам, не сводя глаз. Тарахтенье мотора машины, подъехавшей к дому, голоса, обрывки фраз на норвежском. Стук в стекло один раз. Второй. Звуки вытягивают из сна неохотно. Это что, камни? В спальне совсем темно, только очертания тел, предметов. Душно, как перед грозой. Что-то через открытое окно падает на пол. - Придурок, ты зачем закрыл дверь?! Стук! - Пелле! Открой дверь! Он поднимается медленно, голова разрывается от пустоты, и она давит изнутри на черепную коробку, грозясь проломить её. На ощупь в темноте, не торопясь, он исчезает за дверным проемом в ещё большую тьму. Где-то в коридоре слышится щелчок выключателя. - Твою мать, Пелле! - Пелле! Офелия осторожно, слегка сторонясь, подходит к окну, стараясь спрятаться в тени, выглядывает на улицу. Сгустившиеся сумерки прорезает желтый свет фар, направленных прямо на дом. Загорается свет на первом этаже. Несколько молодых людей в черных кожанках направились ко входной двери, и с заглохнувшим мотором двор едва ли не снова погружается во мрак. Два маленьких огонька возле машины. Кто-то курит. Хороший кадр. Сюрреалистичный беспорядок приобретает более приземленное подобие, комната впускает в себя свет коридора, оголяя разбросанную одежду, гитару на прожжённом диване, жуткое граффити… Офелия спускается по лестнице нарочито быстро, но тихо, слышит запинающийся, но всё еще тягучий голос Пелле, кто-то отвечает на норвежском. Замедляется, и окончательно замирает, когда видит гостиную и тех, кто находится в ней. - А, твоя подружка, Пелле. Замечает Йорн, и Пелле оборачивается, нервно запускает пальцы в светлые волосы. На кухне горит свет, кто-то громко разговаривает, звон посуды. - Мы купили пиво, вы будете? Шведский и норвежский похожие языки. Офелия понимает оба, но до конца не верит кинематографичности перед глазами. Туман индики сходит неохотно. Словно отмахнув дым, Офелия слегка покачивает головой, стеклянный взгляд приобретает некую живость. - Я думала поехать домой, пока автобусы ходят. - Как хотите. – Йорн обходит Пелле, присматриваясь к нему, направляется в сторону лестницы, заранее спрашивая девушку, - Я пройду? Прохладнее всего было возле леса рядом с проселочной дорогой. Он пугал Офелию мелькавшими в своей темноте образами, где поваленные ели были уродливыми ведьмами, и Пелле не смел направлять туда свет фонаря. Они шли рядом, даже слишком близко для друзей, но как иначе, если от грома дорога начинает сужаться, а темно-синий лес теснит со всех сторон, как только кончились поля. - Ты не взял зонт кстати. - Ты тоже. - Кое-кто из нас точно в заднице, но кажется мне, что это буду не я. Пелле смеется. Раскат грома напоминает о неминуемом ливне, но шаг не ускоряется, хотя нервы натягиваются сравнимо гудящим под напряжением проводам над их головами, теряющимся в чернильной листве крон деревьев. - Я как-то умер, ты знаешь. - Чего? - Почти. В школе. Меня побили практически до смерти, еле откачали. Несколько дней был в коме. - Они были наказаны за это? Те, кто побил тебя? - Что-то типа воспитательной беседы в отделении полиции. - И всё? - Мы же типа… Детьми были. - Это всё равно очень жестоко. - Да, знаю, но история в другом. – он оживился, - Сейчас мне это кажется немного нереальным, но когда я отключился, мне снилось, что все вокруг умирали, и каждый раз, когда я начинал думать о том, что всё вокруг меня – реально, мой мозг начинал давать сигнал, что я сплю, делая сон еще более сюрреалистичнее, но со временем я снова привыкал к этому, и так до тех пор, пока не понял, что именно сейчас я обязан проснуться. Я думал, что прошло минут пятнадцать с тех пор, как я потерял сознание. Оказалось, три дня. Внутреннее кровотечение. - О, вау! Вернее, звучит как пиздец, на самом деле. Я читала, что это что-то типа околосмертного опыта. Недостаток кислорода в мозгу, остановка сердца, прекращение кровообращения. Тебе повезло вернуться. - Дерьмово. Девичий смешок. Раскат грома. Что-то знакомое, не так ли? Несколько десятков шагов до выхода с лесной дороги на главную. Медленно по асфальту – свет фар последнего автобуса до Осло, легкое тарахтение мотора. Офелия едва ли не подпрыгивает на месте, и они оба бегут вслед за уезжающим автобусом в надежде, что водитель их заметит, добегают до угла, завернув, рассчитывая увидеть только пустую дорогу. Но автобус замедлил ход почти до полной остановки, ожидая опоздавших. Офелия бежит, не сбавляя темпа, машет рукой на прощание, оглядываясь назад, уже догадавшись, что Пелле замедлил ход. - Увидимся, Пелле! Спасибо! - За что? – он озадачен, но тут же добавляет, - Позвони мне, как приедешь! - Ладно! Офелия запрыгивает в автобус, который тут же набирает скорость, растворяется в июльском дожде.