You are my sunshine

Он никогда не был религиозен, считая Бога куском древнего дерьма, которое ты не видишь, но вот оно, где-то благоухает. История прямо как с сусликом. И, возможно, ему не стоило быть столь категоричным. Уэйд искренне считал, что проклят. Серьезно. С самого, мать твою, рождения. Как только в его жизни начиналось что-то светлое и хорошее, то спустя время всё превращалось в кромешный пиздец. И, чаще всего, он совершенно никак не мог изменить судьбу. Сколько бы не пытался, эта самая судьба, как обидчивая сука, поворачивалась к нему своим стремным задом, давай лаконичный ответ. Хер тебе, Уэйд Уилсон, а не сносная жизнь. Про нормальную он даже не просил. Всё началось ещё с детства. Уэйд смутно помнил, как жил до семи, но в самых дальних уголках его памяти осталось несколько светлых воспоминаний, которые он бережно хранил. Одно из них выделялось больше других. Там была… мать. До того, как рак решил сжечь ее дотла. Немного уставшая, после очередной ссоры с отцом, попыток оградить маленького Уэйда от криков и желанием дать ему мало-мальское детство. Словно они обычная семья, а он обычный ребенок. Маленький ночник мигал тусклым светом, откидываюсь причудливыми бликами на стены. Уэйд, как завороженный, наблюдал за скачущими кляксами света, а мать устроилась возле кровати, сидя на коленях. Ладонью всё ещё поглаживала Уэйда по волосам и он ластился к этому теплу, ощущаю себя дивно счастливым. — Мама… мамочка, спой мне, пожалуйста. И я сразу-сразу усну, обещаю! — немного сонно пробормотал Уэйд. — Могу поклясться! На мизинцах! — пролепетал он, протягивая маленькую ладошку с оттопыренным пальцем. Женщина лишь мягко улыбнулась, обхватывая чужой мизинец своим. — Хорошо, мое солнышко. Но ты пообещал! — после чего пригрозила ему пальцем, только вот Уэйд всегда знал, что не усни он, та не будет ругаться. Но даже так — он пылко кивнул, укутавшись в одеяло, немного поерзал, найдя удобную позу, и уставился в потолок, куда причудливыми тенями падал свет. — You are my sunshine, my only sunshinе,. — голос у матушки тихий, полный нежности в каждом слове, каждом вздохе. Уэйд закрывает глаза, полностью отдавшись этому чудесному чувству, когда всем телом ощущаешь, что ты любим, нужен. — You make me happy when skies are gray… — робкая улыбка озаряет лицо. Матушка всегда говорила, что песня о нём, о её любимом и единственном солнышке. — You'll never know, dear, how much I love you, — Уэйд знал, как она его любит. И всей душой обожал в ответ! Женщина продолжала напевать, но делала это всё тише, замечая, как Уэйд клюет носом и спустя несколько минут вовсе засыпает. Поднимается беззвучно, рассматривая детское лицо. Совсем крохотный, ее единственный лучик света. Улыбка играет на лице, пока она склоняется, чтоб оставить невесомый поцелуй на лбе. — Спи спокойно, Уэйди. Никто нас не разлучит… Но колесо фортуны определенно не было на их стороне, подкидывая самый дерьмовый приз. Выигрыш, разрушивший и без того шаткую иллюзию нормальной семьи. Он помнит, словно этот день выжгли на его сетчатке. На улице было дождливо и Уэйд, не имея возможности прогуляться, сидел возле окна, наблюдая за бесконечным потоком капель. Как ударяются о землю, точно маленькие бомбы, разбрызгивая болото вокруг. Как ветер буйно хлещет ветви деревьев, отчего те кланяются ближе к земле, в немой мольбе прекратить. Уэйду было тоскливо, а внутри, словно предчувствуя что-то непоправимое, плескалась странная тревога; так бывало, когда отец приходил домой пьяным, но сейчас его не было и малыш не понимал — почему так волнуется. Матушка вот, рядом. Готовит его любимые блинчики! Даже купила кленовый сироп, но сказала, что отцу ни слова, иначе он не обрадуется. А Уэйд, как истинный герой, пообещал держать эту тайну до конца жизни! Никто-никто не узнает об этом сиропе. Никогда! Только он, она и эта баночка. И блинчики. Женщина рассмеялась, наблюдая за монологом сына, ощущая очередной прилив радости от того, каким он растет. Болтливый до нельзя, но такой добряк. Сердце грело теплом… … боль зародилась внезапно, заставая ее врасплох. Лопатка звонка падает на пол. Женщина успевает лихорадочно выключить плиту. Валится, больно ударившись головой о край стола и протяжно стонет от новой волны обжигающей боли у самого сердца. Руки бездумно сжимают ткань передника, пока легкие отчаянно желают сделать вдох. Она плачет, думая о сыне и понимает, что ребенок, должно быть, напуган. Поэтому силиться встать, хотя бы на колени, но тело подводит, дрожит от спазмирующей боли в мышцах. Женщина не знает, сколько прошло времени, она до сих пор лежит, ощущая остаточную боль, что вспыхивает искрами на желание подняться, а потом чувствует осторожное касание маленьких ладошек и тихие всхлипы вперемешку с сморканием. — Мамочка тут, мамочка рядом, малыш. Сейчас… сейчас, не плачь. — вялая попытка ухватиться за детскую ладонь. — Шшш, тише, Уэйди, тише. Я в порядке, — пытается улыбнуться. — Сейчас я немного полежу и мне станет легче, хорошо? — очередное усилие и благодаря помощи сына удается прислониться к ножке стола. — В-вот… вот так, да. Видишь, уже лучше? Глаза, словно налиты свинцом, а ресницы тяжелые-тяжелые после пролитых от боли слез. — М-матушка… мама! Ма… мам-мочка… — голос ребенка дрожащий и полон страха. Малыш держит ладонь и трясется от ужаса произошедшего. — Что мне сделать? — спрашивает, начиная рыдать навзрыд. — Я всё сделаю! Всё-всё. — Уэйд упрямо стирает слезы кулачком, пусть те и льются без остановки. Женщина с трудом открывает глаза, взгляд в расфокусе, но удается ухватиться за сгорбленную фигуру сына. Гладит его ладошку, которой он сжимает ее и вымученно улыбается. — Телефон. Уэйд подрывается, мечется по комнате в поиске сотового устройства и находит возле дивана. А после мчится к матери, осторожно держа телефон в руках. — Вот! — показывает всё еще сидящей на полу маме. — Какой же ты у меня молодец, — женщина склоняет голову немного вбок, словно ей тяжело держать ту ровно, и сдержанно выдыхает. — Позвони в скорую, ты же помнишь номер? И адрес? Уэйд быстро-быстро кивает, зажмурившись. После чего набирает 03 и вжимает трубку в ухо, слушая мерные гудки. Женщина на том конце доброжелательна и убеждает, что бригада скоро приедет и всё будет хорошо, его мама в безопасности и всё благодаря ему. Но Уэйд несогласен… он ничего не сделал! Только смотрел, как она падает, как плачет и стонет от боли. И ему самому стало дико больно и страшно. Уэйд вдруг ощутил, что в этот момент всё изменилось и солнышко от них отвернулось. Не знал, не мог понять почему, но чувствовал всей своей душой — как прежде не будет. Матушку забрала скорая. Он тоже поехал. Уэйд плохо помнит саму поездку. Только глухие стоны матери, свой плач, утешающие слова врача и оглушающий визг сирен. В больнице было сухо, пахло спиртом и медикаментами, вокруг суетились люди в белом. Много людей. А Уэйд вдруг ощутил себя совсем маленьким-маленьким и добела сжимал руку матушки. Женщина потрепала его по голове, полусидя на кровати. К ее рукам тянулись системы, мерно капая. — Теперь всё хорошо, правда? — голос Уэйда сломался где-то посередине. Она лишь улыбнулась. Снова. — А как же иначе? Я не смогу оставить тебя, солнышко. Ты же помнишь? — мягко высвободила руку, которую он сжимал и потянула к нему мизинчик. — Поклянемся? Уэйд воодушевленно кивнул и обхватил ее мизинец своим. Мальчик убедил себя поверить в эту клятву. Отец появился позже. Уэйд ожидал криков и брани, пьяного дебоша. Но мужчина… был напуган и взволнован. Движения слегка дерганые, но осторожные, когда он касался жены. Будто произошла непоправимая трагедия и он, словно утопающий, пытался ухватиться за догорающий кусок спасательной веревки. Как Уэйд узнал, у матери рак. Это плохая, очень-очень злая болезнь, которая редко дает шанс. Но само слово шанс мигало зеленым светом, давая робкую надежду. Отец начал много работать, отдавая все деньги на лечение. Прекратил пить, проводил время с женой. И, как иногда слышал Уэйд, плакал. Почти беззвучно, на грани шепота. А еще просил прощения, много, очень много раз. Только вот… рак решил, что этого мало. Всего мало. Ему было недостаточно, что матушка чахла, передвигалась только на коляске и почти не ела. Плевать, что у нее облезли волосы и она стыдливо прикрывала голову платком. Плевать на отчаянные молитвы Уэйда. Отец, от этих безуспешных попыток, замкнулся и стал злее. Начал пить. Гораздо больше, чем ранее. Кричать на Уэйда дома, бить его, винить во всем, извергая слова, которые ранили детское сердце. — Если бы не ты… жалкий, тупой кусок дерьма! Если бы ты не родился! Ебанная ж ты мразь… С ней бы всё было хорошо! Понял, маленький ублюдок? Это твоя вина! Только твоя! — мужчина кричал без остановки, избивая сына. А малыш Уэйд только и мог, что скрутиться, прижимая голову к груди, прикрыв ладонями, в попытке защититься. Он не хотел, чтоб матушка увидела синяки и волновалась. Потому что ей итак больно, она страдает каждый день, борется, чтоб остаться с ним. Мама обещала, что не оставит его! И он тоже должен постараться. Когда Уэйд снова наведался к матери, она ему спела. Голос её был тише обычного, совершенно вымученный, но как же она старалась звучать легко. А малыш слушал, глотая слезы. Улыбался от уха до уха, лишь бы матушка не переживала ещё и за него. Женщина протянула ему руку с оттопыренным мизинчиком и солнечно улыбнулась. — Никто нас не разлучит? Уэйд пылко схватился своим мизинцем, рьяно трясся ладонью. — Никто! Это было последнее, что женщина успела сделать, прежде чем закрыла глаза навсегда. В тот день Уэйд рыдал у её кровати, пока совсем не утомился, проваливаясь в утешающую пустоту. А проснулся от очередных криков. Вероятно, отец принес его домой. Разум, все еще пустой и разбитый. — Из-за тебя! Она умерла из-за тебя, ты меня понял, сука? — мужчина визжал, размахивая очередной банкой с алкоголем. — Кивни, если понял, кровосос ебучий! — Но Уэйд молчал, отказываясь принимать такие жестокие слова. И, что ж… Его отец был убедителен, избивая изо дня в день, проклиная, вбивая чувство вины за смерть матушки. Каждый. Чертов. День. Однажды, Уэйд уверовал. Решил, что так и есть. Он был плохим сыном, он плохо среагировал, когда ей стало плохо. Должен был быстрее. Всё из-за него… Уэйд ненавидел себя и терпел побои, принимая как наказание. Это была первая потеря в жизни. И тогда Уэйд искренне считал, что хуже не будет. Но никто не научил Уэйда, что забегать с выводами так далеко не стоит.

***

Ванесса появилась в жизни внезапно, словно обжигающее пламя, снося все баррикады, построенные Уэйдом вокруг его израненного сердца. Грубо и бескомпромиссно сбивая защиту. И, впервые, за почти десяток лет, он ощутил себя счастливым. Окрыленным любовью. Плевать, что она, вроде как, проститутка. Он тоже, мать твою, не шелковый ботаник в очках, а сраный наемник. Так что, наверное, всё в балансе? Отношения были сладко-горькими: много секса, много ссор, снова много секса. Они пылкие, бросались оскорблениями словно ядовитыми кинжалами, но так же быстро отходили, сплетаясь воедино, словно никогда и не происходили эти конфликты. И всё было нормально, даже хорошо. Уэйд наконец-то подумал, что судьба решила его пожалеть, дать шанс на спокойную, в его ритме, жизнь. Но, нет. Нихуяшеньки нет. Судьба показывает ему средний палец, высовывая, словно коробочку с секретом. А секрет там самый что ни на есть дерьмовый. Диагноз мигает в голове тремя мерзкими буквами. И нет, это не хуй, хотя лучше бы хуй. Рак забрал его мать. Теперь решил забрать и его.