Клуб игры на укулеле

Ури — Пошли пить кофе? Вопрос Олега застаёт меня врасплох. Замираю с рюкзаком в одной руке, с укулеле в другой, растерянно хлопаю глазами. — Кофе? Где? — Тут недалеко открылась новая кофейня, — он забирает у меня рюкзак и вешает на плечо поверх своей сумки. — И у них по случаю открытия второй напиток в подарок на этой неделе. Обожаю такие места, только обычно у меня бабла нет туда ходить. — У меня тоже нет денег, — хмурю я брови. — Говорю ж, второй напиток бесплатно. Пошли, хочу с тобой вместе сходить. — А вдруг там невкусно? — Ну вот и проверим. Обычно мне не нравится ходить в незнакомые заведения, тем более есть или пить что-то непривычное. Но с Олегом эта тревожность отходит на второй план. Его присутствие делает любую ситуацию чуть более безопасной. Не хотелось бы привыкать — в конце концов наши пути разойдутся, и что я тогда буду делать? Мы, как обычно, благодарим в один голос Анну Андреевну и затем покидаем библиотеку. Последние пару недель Никита и Марго приходят играть с нами. Они появляются всегда вдвоём, причём последними, а уходят первыми. Вот и сегодня ушли пораньше, а мы задержались, чтобы снова немного отработать синхронизацию боя и голоса. У Олега выходит лучше и лучше, но простой домашней практики не хватает, это чувствуется. Новая кофейня с вывеской “Бодрячком” находится в удивительно знакомом месте, на первом этаже хрущёвки. Напрягаю память и вдруг вспоминаю: здесь раньше был небольшой аниме-магазинчик. Я временами заходил сюда за карточками, которые бережно прятал меж страниц книг и тетрадей. Грустно теперь как-то. — Жаль, что “Семпай” прикрыли, — будто прочитав мои мысли, вздыхает Олег на подходе к крыльцу. — У меня почти все значки там куплены. — А почему прикрыли? — интересуюсь я в надежде, что он что-то знает. — Перенесли куда-то? — Да нет, с концами, — он разводит руки в стороны. — Ты знаешь, они ведь специализировались на завозе квир-литературы. Манга, манхва, книжки от “Попкорна”. Потом началась вся эта движуха, ну и… сам понимаешь. Кирдык. — Жалко, — бурчу я, зажёвывая щёку. — Ещё как. Ну ничего, переживём. И не такое переживали. Зайдя в помещение под звонок колокольчика, мы вдруг замечаем знакомое лицо за стойкой, и мою тревогу снова рассеивает. — Сонечка! — восклицает Олег, на что девушка громко шикает, приложив палец к губам. — Имей совесть, ты тут не один. И правда, из порядка двадцати пяти посадочных мест занято больше половины. Одни спокойно беседуют, потягивая напитки, другие работают с ноутбуками или планшетами. Кто-то пялится на нас — видимо, Олег и правда переборщил с громкостью голоса. — Ты чего тут делаешь? — он опирается локтями на стойку, пялится в ламинированное меню. — А ты как думаешь? Работаю, — усмехаетя Соня, протирающая вафельным полотенцем чашку. — Привет, Ури. — Привет, — я улыбаюсь. — Прямо после учёбы? — не унимается Олег и под шумок тырит из вазочки несколько пакетиков с сахарозаменителем. — Это мамин бизнес, — объясняет девушка. — Так что я подрабатываю здесь в свободное время, когда есть силы. Коплю на съёмную квартиру. Мама сказала, что позволит жить отдельно, если я смогу покрывать бо́льшую часть основных расходов. — Боже, как круто, — срывается с моих губ. Соня несколько секунд в упор смотрит на меня, потом снова улыбается и двигает меню к нам поближе. — Выбирайте давайте, что будете. Из двух напитков тот, что подешевле, будет бесплатным. Сегодня эспрессо просто потрясающий. — Хочу средний латте с чем-нибудь цветочным, — Олег слегка пихает меня плечом. — Ты какой будешь? — А можно не кофе? — неуверенно спрашиваю я, поджимая запястья ко груди. — Конечно, — Соня тычет коротким ногтем в зелёную рамочку. — Есть чаёчки, очень вкусные. От себя рекомендую жасминовый с клубничным сиропом, он у нас домашний. — А если… Олег распознаёт мою неуверенность и опускает ладонь на моё плечо. — Ты что обычно пьёшь? Дома там? — Чёрный чай с лимоном, — отвечаю я, немного удивлённый таким вопросом. — Сладкий? — Сладкий. — Сколько сахара? — Две с половиной… — Сам насыпешь, — он сгребает ещё несколько пакетиков сахара, а Соня улыбается. — Хорошо, я вас поняла. Карточкой платить будете или наличкой? — Наличкой, — Олег лезет в карман брюк и выгребает оттуда огромную пригоршню звенящих монет. Соня складывает на груди руки. — С одной стороны, мелочь в кассе всегда нужна, а с другой — мне будто бы страшно спрашивать, где ты это нарыл. — Не волнуйся, я ничего у младшеклассников не отжимаю, — смеётся парень. — А у старшеклассников? — История умалчивает. Расплатившись, Олег тащит меня в дальний угол кофейни, откуда только что ушли парень с девушкой. У стены стоит небольшой диванчик, напротив — пара стульев, между ними — маленький круглый стол. Место будто чуть обособлено от прочего зала стеллажом с книгами и парой напольных растений в горшках. Выглядит уютно. Сажусь на один из стульев — удобный. — Ты каждый раз как будто мысли мои читаешь, — говорю я, пока парень ставит наши сумки и чехол с инструментом к стене. — Разве? — Ага. С напитком выручил вот. Я так растерялся… — Да фигня это всё, — он садится напротив меня на диван и расплывается в улыбке. — Я давно заметил, что тебе сложно с… как бы это назвать… непривычными вещами. Ты к новому месту в классе до сих пор не притёрся. А в буфете всегда одно и то же ешь или совсем ничего. Мне становится немного стыдно за себя, но Олег сразу же продолжает, залипая в свой мобильник: — Да это норма, не парься. Не всем же с шилом в жопе бегать, как я. Так что не накручивай. Из раза в раз он делает так, что мне рядом теплее и теплее. Настолько, что я решаюсь задать “глупый” вопрос. — Олег, ты можешь… объяснить мне, что значит “шило в жопе”? Кажется, моё лицо сейчас сгорит. Готовлюсь услышать в ответ громкий хохот, но парень даже глаз от экрана телефона не отводит, отвечает спокойно: — Ну, это когда, типа, человек неугомонный и вечно приключений ищет, про него говорят тогда: “с шилом в жопе”. Или “с моторчиком”, суть та же. — О... Понял. — Обращайся. Соня приносит нам напитки. Мой чай слишком горячий, так что просто грею о чашку руки в ожидании, когда подостынет. Смотрю на Олега: он пялится в тикток, но без звука. Я давно подметил, что парень больше не пытается при любой возможности смотреть мне в глаза, как обычно делают это другие люди во время общения. — А тебе, кстати, от родаков не влетело в тот раз? Ну, что с оценкой по инглишу не получилось из-за осеннего бала, — спрашивает он, закидывая ногу на ногу. — Да им без разницы, на самом деле. Мама вообще про концерт не спросила, — мрачно сообщаю я. — И не извинилась за то, что забыла. Для неё это всё — просто баловство. Она мне твердит всё время, что музыка — ремесло бомжей и блядей… В ужасе прикрываю кулаком губы. Совсем расслабился, такие слова при Олеге говорить! А он отрывается от экрана, начинает смеяться в голос. Я теряюсь, подскакиваю, ладонями закрываю ему рот. — Прости, ну прости! Не смейся так громко, люди пялятся! — Не извиняйся, — он очень старается стать тише, хватает меня за запястье, прижимает мою ладонь к своей щеке, хихикает глупо. — Боже, почему ты такой милый… Ругайся чаще. Тебе так идёт. Он не хочет отпускать руку. Чувствуя, как горит лицо, сажусь к Олегу на диванчик. — Прости, — зачем-то снова бурчу. — Почему твои вообще так думают? — резко возвращается к вопросу парень. Наши ладони лежат на мебельной обивке одна на другой, и это слегка мешает правильно настроить поток мыслей в голове. — Да потому что дедушка был музыкантом. У него своя мастерская по починке гитар была. — Так круто же. Прибыльная? — Когда как, но вместе с пенсией хватало на всё, что нужно. Но эта мастерская сделала из дедушки что-то типа городского сумасшедшего. — С хуя ли? — Ну, знаешь, когда ты — классный мастер, то сарафанное радио хорошо работает. Знакомые приглашали знакомых, и в конце концов к нему часто стали заходить люди, похожие на фриков, особенно по мнению соседей. А он человек добродушный, ко всему открытый, так что с радостью вёл с ними дела. И это, так скажем, не очень хорошо сказывалось на репутации матери с отцом. — А они у тебя какие-то шишки, что ли? — Кто? — я хмурю брови, выбиваясь из истории. — Ну, птицы важные? В смысле… Какие-то известные люди? Депутаты, типа? — А, да нет, не депутаты. Мама работает старшим инженером у нефтянников, отец — в газете “Инфо-вести” главный редактор. — Ебануться-обосраться, — Олег тихонько присвистывает, вытягивая из кроссовка шнурок. — Ну тогда, в целом, понятно, почему их вся эта тема так триггерит. — А мне вот непонятно, — возражаю я и тянусь за чаем. Размешиваю ложкой сахар из двух саше, вымещая на нём раздражение. — Я никогда не собирался прямо в точности повторять дедушкин путь. Хотел поступить в консерваторию, заняться классикой, потом попробовать писать саундтреки к играм и фильмам. Это ведь и солидно, и красиво. А мама всё равно… — Бомжи и бляди, я помню. А какой из этих двух путей тебе ближе? — хихикает Олег. Я слабо бью его в плечо, а у самого глаза так и щурятся в улыбке. Нет, ну не дурак ли? — Никакой. — Ну тогда какой же из тебя музыкант? Вздыхаю, пробую свой чай. Надо слаще. Осторожно высыпаю ещё пол-саше, закручиваю чайный водоворот, опять делаю глоток. Вот теперь идеально. — Ты ведь любишь поговорить. Я не совсем понимаю, задал ли Олег мне вопрос или просто озвучил догадку. Он сидит, чуть сгорбившись, вяжет из шнурка ряд причудливых узлов. — Ну… Вообще-то люблю, — решаю ответить на случай, если это всё-таки был вопрос. — А почему обычно молчишь? — Если я начну говорить так, как хочу, то никогда не заткнусь. Снова озвученный вслух спустя много лет, этот факт заставляет меня слегка улыбнуться. — А это плохо? — Знаешь, что такое “гипервербальность”? — В душе не ебу, вещай. — Вряд ли я смогу тебе научно объяснить. Только как сам это чувствую. — Да класть я хотел на научный язык, мне ты интересен, а не заумные словечки. Обнимаю собственные плечи. Как же странно отпускать ситуацию и честно говорить о том, что так долго оседало внутри! — Это, наверное, похоже на внутренний голос, если упрощать. Он очень громкий и очень болтливый, ни на секунду не затыкается. Подумаешь о чём-то одном — он разовьёт это в пять тем, причём одновременно. И чем громче он говорит, тем сильнее я чувствую. Грустные воспоминания, там, или радость, или тревога, или злость — всё становится очень сильным. Когда выпускаешь это наружу, просто разговариваешь вслух — легчает. Когда долго не выпускаешь — сходишь с ума по-настоящему: не выходит ни на чём сосредоточиться, даже на самых простых вещах, типа, знаешь, мытья посуды. Ты пытаешься сделать что-то одно, думать о чём-то одном, и это физически больно, без преувеличений. — Ого… Охуеть, — Олег ёрзает на месте, дёргает ногой в расшнурованном кроссе. — Слушай, не знаю, можно ли так говорить, но частично я тебя понимаю. — Да? — мои брови непроизвольно приподнимаются. — Ну да. Типа… Ты ведь знаешь, что такое СДВГ? — Синдром дефицита внимания и гиперактивности? — Он самый. Будем знакомы, — он нервно усмехается, пока в моей голове складываются два и два. — В детстве как поставили, так и не перерос. Вот за что, а за проблемы с вниманием я шарю хорошо. Если мне какая-то штуковина не интересна, ни в жизнь нормально её не сделаю, как долбоёб буду тупить и забуду в конце концов. — Про клуб игры на укулеле ты ни разу не забыл… — в груди на секунду что-то замирает. — Потому что это лучшее, что со мной происходило, — Олег усмехается и вдруг опускает голову мне на плечо. — Ну и как ты выживаешь вообще с этим внутренним голосом? Ты тихий, так-то. — Жизнь вынудила, — я жму свободным плечом. — Когда совсем плохо — вру про дополнительные занятия и сбегаю в дедушкину мастерскую, он мне ключ оставил. Запираюсь и говорю часами, пока не полегчает. Это почти правда. Тот факт, что в маленьком саманном домике, расположившемся на окраине города, хранится коллекция аккуратно уводимого у родителей из-под носа по праздникам алкоголя, неплохо глушащего ”голос”, решаю оставить неозвученным. — Пригласишь как-нибудь посмотреть? Мастерскую-то? — Не знаю… Может, когда-нибудь. Молчим мы недолго. Олег вдруг просит: — Расскажи ещё. — О чём? — О чём-нибудь. О чём хочешь. Про дедушку расскажи. И я начинаю рассказывать. Про то, как мы пересматривали десятками раз одни и те же мьюзиклы, а потом пели их по ролям. Про то, как дедушка влюбился в молочницу с рынка, написал для неё песню, а та оказалась глухая. Про день, когда он подарил мне укулеле, и как нам обоим тогда досталось от матери. Про то, как он, пьяный, вручил мне пачку презервативов, морщинистый огурец и заставил тренироваться надевать защиту, чтобы я “не породил случайно ещё одну свою мать”. Про все дедушкины книги, которые приходилось прятать от родителей тщательнее, чем Библию в немецких концлагерях. Не знаю, как долго говорю: может, минут двадцать, а может, и все два часа. Олег меня не перебивает, лишь иногда задаёт вопросы и смеётся. В конце уже едва разборчиво тараторю, но он, чёрт возьми, всё равно слушает. Я замолкаю на середине предложения, потому что из ниоткуда вспыхивает внутри знакомое чувство уюта. Будто бы дедушка здесь. Его нет, и это очень грустно. Грустно — но не сейчас. — Всё норм? — Олег, видимо, напрягается из-за моего внезапного молчания. Я нахожу его руку рядом и сжимаю в своей посильнее. — А можно… Можно, я буду тебя Олежей звать? Он трёт ладонью лицо, отворачивается — не могу отследить направление взгляда. — Ко… Конечно, да. Зови… как нравится.