Смирение

Кавех знает имя своей любви.  И имя ей - вдохновение. Его сложно поймать, оно течёт сквозь пальцы, драгоценное, как мора, и горячее, как пески пустыни. Оно теряется в базарном шуме, скользит по корешкам покрывшихся слоем пыли книг дома Даэны и исчезает в шелесте страниц. Медленно погибает в давящих стенах академии.   Муза посещает внезапно, находится в кувшинах с вином, дразнит багровой каплей в уголке тонких губ, в тот момент, когда Аль-Хайтам припадает ртом к изящному горлышку.  Кавех знает имя своей любви. И имя ей - искусство. Муза манит его, вычленяет трезвость из его разума и придает глазам безумный блеск. Призывает запечатлеть. Кавех повинуется, дрожащими от выпитого пальцами сжимает кисть, на кончике которой сосредоточено все его вдохновение. Весь смысл жизни обедневшего Творца. Он чувствует, как краски стынут на бумаге, как таинство становится негласной истиной, доступной только двум. И этой комнате. А потом лопатками нащупывает пол, взгляд мрачных глаз с каждой секундой тяжелеет и до Кавеха доходит. Имя его любви - страх. Он звенит в ушах и велит спрятаться, когда Хайтам берет в руки наполовину пустой кувшин. Который через секунду рассыпается осколками в полуметре от его, Кавеха, головы.  Рубашка испорчена вином, но это не страшно. Гораздо хуже выглядит сейчас Хайтам. Его одежда в багровых каплях и в голову приходит внезапная, паническая мысль.  Это не вино.  Это кровь.  Ужас овладевает его телом сиюминутно, пагубно влияет на способность здраво мыслить. Кавех отползает от надвигающегося мужчины, осколки впиваются в его ладони и он, шипя от боли, поднимает руку в защитном жесте и видит, как стекает по запястью кровь вперемешку с вином. И его трясёт. Хайтам невменяем. Он садится на него сверху, придавливает к земле и отсекает любую надежду на спасение. На спокойное разрешение возникшей ситуации. Удар приходится точно по лицу, с такого расстояния промах недопустим. В его глазах плещется хмельная ярость и он не находит ничего лучше, чем выместить её на содрогающееся под ним тело. И Кавех смотрит в неверии, пытаясь понять, отчего же он всё-таки дрожит.  Ведь он Творец. И не признать, как его Муза прекрасна в гневе, не может. Кавех знает имя своей любви. И имя ей - смирение. Тревога отступает, ей на замену приходит немая покорность. Он не знает, что сделал не так, чем вывел из себя Музу, но если Аль-Хайтам что-то делает, значит, так оно и должно быть. Кавех перестаёт терпеть удары, когда в его бёдро требовательно упирается что-то твёрдое, а над ухом Хайтам тяжело и настойчиво шепчет о том, как ненавидит его рисунки и чтобы завтра же вся художественная приблуда оказалась за порогом его дома, иначе вместо них на помойку отправится сам художник. Кавех сглатывет ком, кивает.  Значит, так оно и будет.