Распахни крылья

Это было похоже на яркую вспышку озарения, такую настоящую, живую, что он даже испугался, как пугается человек всего непонятного. В один миг ему захотелось одновременно и скрыться, разрушив эту пока ещё тонкую и волнующую связь, и остаться, открыться навстречу неизведанному, заставлявшему его трепетать, чувству. Правда последнее было слабее. В начале. Он ещё не знал, что почти перестанет быть тем, кем был сейчас. А даже если бы знал — ничего не смог бы сделать. У Эрагона была неплохая жизнь, обыкновенная, на большее он и не расчитывал никогда, всецело довольствуясь ею и беспокоясь лишь о брате и дяде, да пропитании и работе на их ферме. Он любил землю, как и учил их Гэрроу. Ухаживал за нею, по детской привычке помня, что отдавать всегда нужно немного больше, чем брать. В земле струилась жизнь, которой она делилась со всем остальным, что касалось её. Как мать она отдавала своим детям кров, пищу и собственное тепло. Эрагон не знал матери, да и суеверным он не был, но как и все жители Кавархолла чтил то, на чем жил и чему посвящал свою жизнь. Он всегда тихо радовался, видя, как растёт урожай их совместными усилиями: Гэрроу, Рорана, его и самой земли. Он разговаривал с землей, читал её немые рассказы о каждом существе, оставившего свой след на ней, да и сам он не раз любил чувствовать её поверхность огрубевшими ступнями. Эрагон любил небо, особенно по вечерам, когда тело привычно ныло от работы и в душе появлялось приятное чувство выполненного долга. Глубоко вздыхая, он вместе с семьей, чаще молчаливо, взирал на солнце, спускавшееся вниз, к кронам деревьев, словно оно тоже уходило на заслуженный отдых. Раньше с Рораном они любили забираться на крышу их маленького домика, болтая ногами в воздухе, смотря на большие мягкие облака и греться под лучами заботливого светила. Часто они прыгали друг на друга сверху, воображая себя какими-нибудь необыкновенными воинами, умеющими летать и поражающие врагов с одного удара. Долго детская непоседливость не длилась: оба росли ответственными за себя и понимали, что тратить время на развлечения им некогда. Но племянник Гэрроу всё равно иногда вспоминал сказания Брома о Всадниках, покоряющих бесконечные просторы неба верхом на сказочных драконах. Круг общения Эрагона сужался до Рорана и Гэрроу, а часто пропадая на охоте, парень привык слушать, а не издавать звуки самому. И поэтому не редко в общении с односельчанами ограничивался одной-двумя вежливыми фразами. Ему хватало природы и своих родственников, тоже не отличавшихся сильной разговорчивостью. Вылупившийся дракончик был удивительным. Таким отличающимся от всей его жизни, таким сказочным, что Эрагон в первое время верил, что спит или наоборот — наконец-то проснулся, частично оживляя свои детские фантазии. Он и не сразу заметил, сколько времени посвящает этому волшебному существу, но поняв это не слишком удивился: любой бы на его месте вел себя точно также. А затем всё завертелось, замельтешило, закружилось подобно обвалу камней срывающихся с вершин гор Спайна, с которых это и началось. Череда бесконечно одинаковых дней прервалась, резко меняя направление. Всё ожило и задвигалось и вот время полетело, как стрела, которую нельзя было остановить не иначе, чем подставив своё тело под смертельный удар. От этого уже нельзя было уйти. Эрагона разрывали смешанные чувства: боль утраты, бессилие, невозможность посоветоваться с кем-либо родным ему. Страх накрыл его с головой и лишь Сапфира бережно успокаивала его с какой-то странной заботой. Он был благодарен ей за поддержку, действительно чувствуя себя лучше, даже ощущал, как его душа откликается такой же подобной отзывчивостью. Но в те дни новый Всадник не мог или даже не хотел понимать подобной связи, у него было тяжело на сердце и слишком правильные и мудрые слова дракона пугали его. Хотя его существо и тянулось к ней, ища утешения и совета от того единственного, что у него осталось. К тому же какой-то частью сознания он понимал — не окажись тогда яйцо Сапфиры в том же месте, что и он, и не возьми он его с собой — подобного не случилось. Дочь ветра видела его сомнения, понимала чувства, пытаясь разделить все выпавшие на долю её напарника несчастья. Она мучилась от его метаний, действительно не зная, как утешить бурю в его душе. Она выбрала Эрагона, когда он коснулся её яйца, знала, что отныне посвятит себя ему — оставалось и самому племяннику Гэрроу понять, что также и он посвятит себя ей. Бром оказался их связующим звеном и остался, наверное, первым и последним существом после Эрагона, которому Сапфира доверяла почти полностью и с которым хотела общаться. Остальные, может, и вызывали в драконихе некоторое уважение и приязнь, но оставались лишь мельтешащими двуногими, отнимающими у её Всадника время, нервы и внимание к ней самой, что, безусловно, раздражало. Эрагон менялся, он давно уже был другим: время шло иначе, расставляя другие приоритеты взамен некогда размеренным мыслям, подобным редким облакам в чистом небе. Он двигался вперёд и она была с ним. Всадник видел недоверие на лице брата, пытавшегося узнать его, видел страх жителей их маленькой деревушки. Сюжет его жизни разворачивался с такой быстротой, что молодой человек успел позабыть его начало. Всё остановилось столь же резко — и он растерялся. Ведь новый Эрагон не был привычен к тихому течению жизни. Он искренне любил близких друзей, был рад их общей победе, но… Слишком многое для них произошло здесь. «Это правильное решение, Эрагон. Пора начинать новую жизнь на новом месте». Холодный ветер с гор Спайна пробирал до костей, но уже привычный к нему Всадник закрыл глаза не поэтому. Сапфира коротко мотнула головой и поймала крыльями воздушный поток, переходя с безмятежного полета на опасное соревнование с ветром. Она громко и яростно зарычала, выпуская струю яркого пламени в воздух. «Открой, открой глаза, Эрагон!» — она вытянула шею, ныряя вниз, к земле, словно намереваясь разбиться. — «Распахни крылья вместе со мной!» Глаза его широко открылись, обозревая мир с выделяющимся синим оттенком, чтобы увидеть стремительно приближающуюся поверхность, почувствовать потоки воздуха и услышать завывание бессильного против них ветра. Они как штопор свободно резали пространство, проходя его насквозь. Дракон громко и торжественно протрубил, а Эрагон ликующе расхохотался, поднимая руки над головой.