…
Ей и раньше снились кошмары. Монстры с лепестками вместо головы появлялись из-под кровати, разбрызгивали вокруг слизь и мерзко пахнущий желудочный сок. Комнату опутывали лианы, тёмные, лоснящиеся; и её опутывали, стискивали до треска костей. Макс просыпалась, давясь собственным криком, и поэтому не отвечала на бесконечные вопросы, что ей снится и что случилось. Кошмары, которые будили только её, в прошлом. Теперь она кричит, и мать влетает в комнату с одним и тем же выражением заторможенного ужаса на лице. Теперь Макс может сказать, что ей снится Билли. И огонь, в котором тот сгорает заживо. На самом деле, заснув, она убегает от тёмной человеческой фигуры. Или пытается её догнать. Конечно, она видит и другие картинки, гораздо более страшные. Но с кем она может их обсудить? Эл на другом конце страны, они переписываются так часто, как могут, пока телефонные звонки под запретом. Макс иногда кажется, что она отдала бы часть себя, чтобы услышать спокойный голос подруги. За ощущение её руки в своей отдала бы ещё больше. Но Эл на другом конце страны, в солнечной Калифорнии, лишившаяся сил после стычки с жутким монстром, приходящая в себя от потери Хоппера. Макс перечитывает письма подруги и иногда звонит Уиллу. Этого недостаточно. Лукас и остальные… они рядом, конечно. Ближе, но только физически. Макс не может представить себя, делящейся подробностями увиденного в страшных снах с Дастином, или, тем более, Майком. Сейчас для разговоров есть мисс Кэлли — тоже сомнительный вариант. На каждой встрече Макс лжёт об огне, когда представляет огромного монстра из человеческой плоти, способного отращивать новые и новые отростки, пожирающего её сводного брата целиком. При всём желании Макс не может говорить правду. Самое страшное, что Макс и не хочет.…
— Как бы ты описала ваши отношения с Билли? — У нас не было отношений. Мы оба ненавидели друг друга. Мы жили в одном городе, в одном доме. Никому из нас это не нравилось. — Вы говорили об этом? — Разве ненависть нуждается в словах?…
Макс никогда не считала себя наивной. Ей хватило времени и возможностей понять, насколько несправедлив и уродлив окружающий мир. Близкие люди разочаровывают быстро, а процесс наращивания эмоциональных мозолей остаётся болезненным и неприятным. Со временем не становится легче. Мать не советовалась с Макс перед тем, как выйти замуж повторно. И ладно бы она тащила в их более-менее налаженную жизнь ненужного отчима. Чужого сына, старше Макс на пару лет, она тоже тащила, и тоже не спросив. Когда Макс узнала об этом, она не разговаривала с мамой три дня, а потом смирилась, втайне размечтавшись, что тот сможет стать близким человеком. Макс всегда мечтала о старшем брате. Дружба с девчонками у неё не ладилась: те не катались на скейте и не понимали кайфа от побед в играх. Поэтому Макс старалась дружить с пацанами своего возраста или старше. Хотя находила странными правила этой дружбы. Что-то вроде вступительных экзаменов: прилагаешь много усилий, чтобы стать «своей», но не понимаешь до конца, на что подписываешься. Доказательство крутости — только первый шаг. Парни бесились, что какая-то девчонка каталась круче и била их рекорды, проявляли агрессию, хотя с теми, кто хотел ударить, Макс не связывалась. Так или иначе место среди друзей-парней выгрызалось и выцарапывалось; они забывали, что Макс — девчонка. Стало бы проще, обрежь она волосы, но Макс любила сложные задачи. И длинные волосы тоже любила: приятное ощущение, когда те развевались на ветру при крутом спуске, она не променяла бы ни на какую дружбу. Может, она обманывала себя, и дружбой совместные прогулки с парнями вовсе не являлись. Старший брат Макс не помешал бы. Не как защитник, как человек, который всегда на её стороне. Надёжный тыл. Он смог бы объяснить те правила, которые она сама не успела разгадать. Возможно, он научил бы её драться. Возможно… Как много этих «возможно». Но старшим братом Макс стал Билли. Робкие планы Макс понеслись псу под хвост. Она представляла Билли иначе. Не таким смазливым. Не таким колючим. Билли с проколотым ухом и насмешливым взглядом вызывал смешанные чувства. Он явно не обрадовался появлению сестрёнки; он откровенно скучал на вечере, на котором их родители пытались играть в нормальную семью. Он смотрел по сторонам и не смотрел на Макс. Ей не то, чтобы хотелось завладеть его вниманием, но он вызывал интерес. Высокий, красивый, умеющий себя подать, привлекающий взгляды при первом же появлении развязными жестами, в намеренно расстёгнутой рубашке. Билли был провокацией в чистом виде. Макс хотела быть провокацией тоже. Она с удовольствием подружилась бы с ним, показала, как круто катается на скейте, в какие игры любит играть. Ей показалось, что у них есть шанс стать неплохой командой. Да, Макс всё же умудрялась оставаться немного наивной, учитывая то, что ей пришлось пережить за короткую жизнь. Билли плевать хотел — на скейт, игры и неё саму. По непонятным причинам он остался честным и сказал об этом прямо, когда они остались за столом вдвоём. Сказал так просто, будто озвучивая давно понятные мысли, которые она, тупая рыжая девка, не догнала самостоятельно. Макс назвала его гандоном и отвернулась.…
— Он действительно назвал тебя тупой рыжей девкой? — …У него был говорящий взгляд.…
Пару месяцев после того, как они съехались, Сьюзан продолжала тешить себя мыслью, что дети станут нормально общаться. Макс не так, чтобы торопилась её переубедить. Она наблюдала за Билли, подозревая (или надеясь), что самодовольные манеры, вызывающее поведение, жесты, громкие слова и наплевательское отношение к правилами не более, чем ширма, за которой прячется нормальный человек. Билли далек от нормальности; гораздо дальше, чем сама Макс. Наверное, он мог благодарить за это семью, в которой рос. Но вряд ли стал: за подобные фортели в отношении невинного ребенка, которым он когда-то был, не благодарят. За них, скорее, мстят и не прощают. Макс могла оправдываться: она действительно долгое время не замечала, что происходит на самом деле. Могла, конечно. Но не стала; не тогда, когда поняла, что косвенно и её руки в крови; что всё, чем изводил её Билли в течение недолгой (и одновременно казавшейся бесконечной) совместной жизни — часть того, что его отец делал с ним из-за неё.…
— Билли причинял тебе физическую боль? — Иногда он сжимал мои запястья. Очень сильно. Иногда он вёл себя как сумасшедший, превышал скорость, когда я была в машине с ним. Но чаще он доканывал меня словами и криком. Повторял один и тот же вопрос, раз за разом, повышая и повышая голос, пока я не отвечу. — Ты рассказывала маме? Может, отчиму? — Нет. Зачем?…
Не зная всего, из двух зол — Нил или Билли — Макс предпочитала второго. Что-то вроде инстинкта, шестого, седьмого или двадцать седьмого чувства, единственно верно работающая интуиция. Мать она списала со счетов сразу: та во всём подчинялась новому мужу, будто не замуж вышла, а стала собственностью. Как Билли не стал её братом, так и Нил не удосужился стать отцом. Он даже на отчима не тянул, просто огласил вслух долбанный список правил проживания в доме. Макс не спорила; Макс ненавидела правила и не собиралась им подчиняться, но надеялась, что Нил не будет добиваться их соблюдения. Он и не добивался. По крайней мере, от Макс. Билли не выглядел неловким. Макс замечала ссадины и синяки, замечала, что иногда Билли морщится, когда тянется за солью или сахаром за столом. Замечала и то, как пялится на него в эти моменты Нил. Нил видел, что она всё делает неправильно, а потом методично избивал родного сына. Уверенный, что Билли, получив очередной урок, научит жить по правилам и младшую сестру. Макс не догадывалась о прелестях иерархии их семьи; в какой-то степени это оставалось удобно: закрывать глаза и винить во всём одного человека, бессознательно отменяя причины и подменяя понятия. Билли вёл себя как сумасшедший, орал, унижал её, заставлял идти пешком, если она опаздывала, хотя сам ехал впереди на черепашьей скорости. Макс ненавидела Билли. Билли ненавидел Макс. Нил избивал Билли из-за промахов Макс. Круг замыкался, а она считала, что ей достался конченный брат с психическими отклонениями, который день за днём, превращал её жизнь в ад. Что же. Она тоже делала из его жизни ад. А после, узнав, не могла понять, почему он молчал. Узнай подоплёку происходящего раньше, Макс могла бы остановиться. Попытаться слушаться Нила. Попытаться понравиться Билли. Из них могла бы получиться хорошая команда. Они смогли бы сопротивляться одному эмоциональному инвалиду вместе. Ведь смогли бы? Скоро Нил узнал, что Макс тусуется с парнями. Ничего особенного, совместные разговоры и прогулки. Но он, чёртов сексист, помешанный на контроле и строивший в семье патриархат, не верил в концепцию дружбы между парнями и девчонкой. Если он вообще был способен верить во что-то хорошее между людьми в принципе. А потом в Макс всё равно, что бес вселился. Билли возил и забирал её из школы. На крутой синей камаро, на которую он заработал сам: подработкой в автомастерской и сделкой с Нилом на хорошее окончание средней школы. На Билли обращали внимание: и девушки, и парни. Макс долгое время оставалась невидимкой и странной: не находила общих тем с девчонками, а с парнями дружила больше. Её появления рядом с Билли стали своеобразным светом софитов. Внезапный интерес старшеклассника к своей персоне она расценила не иначе, как своеобразный опыт. Макс действительно верила, что интересна ему, как личность, не такая, как те, кого он встречал раньше: с ярко-розовым блеском на губах, с подведёнными глазами, искусственные создания, подделывающие даже собственный смех. Макс не собиралась заходить слишком далеко. Сначала, по крайней мере, точно. Старшеклассник, Нейт, не сказать, чтобы ей особенно сильно нравился. В его взгляде крылось что-то мерзкое, но Макс, не привыкшая к комплиментам и ничего плохого не видевшая в разнице в возрасте, наслаждалась, хотя и недоумевала, ведутся ли на эти слова остальные девочки. На самом деле, ей хотелось прощупать границы дозволенного. Макс не отдавала себе отчета в том, чьи границы пробует на прочность: свои, Нейта… или Билли. Она видела, как тот смотрит на них с Нейтом. Она думала, что старается не попадаться с Нейтом ему на глаза, но при этом всегда попадалась. От робких неумелых комплиментов Нейт быстро перешел к поцелуям. Макс переоценила себя и свою силу. К счастью, совершенно случайно (по крайней мере, она надеялась, что случайно), рядом оказался Билли. Когда Нейта увезли на скорой со сломанной рукой, а Макс и Билли ждали у кабинета директора, Макс боялась даже посмотреть в его сторону. Несколько минут назад она узнала, что Билли способен убить человека. Из-за неё. От этой страшной, тяжёлой мысли, внутри становилось тепло. Тепло исчезало, когда Макс понимала: так же легко Билли может убить и её.…
— После этого вы переехали в Хоукинс? — Его собирались исключать. Это был единственный подходящий выход. — Он обвинял тебя? — Он только об этом и говорил.…
Билли обожал Калифорнию. Океан, своих друзей, свою прекрасную и разнообразную жизнь. Сломанная рука Нейта всё изменила. Разговор с Нилом за закрытыми дверями всё изменил. Макс даже и этот разговор смогла пропустить, пришла в себя, когда случайно подслушала разговор Сьюзан с Билли. Мама стучалась к приемному сыну глубокой ночью; Макс, спавшая весь день после происшествия, проснулась, подумав, что стучатся к ней. — …давай я обработаю… — шептала Сьюзан, стоя у двери и постоянно оглядываясь на собственную спальню. Туда, где спал Нил. — Свали нахрен, Сьюзан. Он не захлопнул дверь перед её лицом. Макс много позже подумала, что он не мог встать с постели. Сьюзан не рискнула зайти внутрь. Утром Нил отвез Билли в больницу. Оказалось, у того сломано ребро. После этого случая они переехали в Хоукинс. Макс верила, что не всё из-за неё. Мнение Билли явно отличалось, поэтому она старалась как можно реже попадаться ему на глаза. И Нилу. Обречённый на провал план, потому что она жила с ними. Затишье, наступившее после переезда, длилось недолго. Последовавший за ним взрыв разрушил всё. Нил умел находить причины, чтобы снять стресс. Макс недоумевала: она не замечала очевидного. В Хоукинсе она либо стала внимательнее, либо Нил окончательно перестал скрывать свои отсутствующие воспитательные навыки. Это всегда происходило за закрытыми дверями. Нил говорил: методично, внушительно, спокойно. Он делал паузы между словами — внушительные, долгие паузы, достаточные, чтобы набрать в лёгкие побольше воздуха, размахнуться и ударить. Билли не издавал ни звука. Сьюзен в такие моменты закрывалась на кухне, смотрела в окно, хотя там ничего интересного не происходило. Макс спрашивала у её сгорбленных плеч, как давно она знает. Кажется, Сьюзан знала всегда.…
— Ты была там, когда всё случилось? В молле? Тебе снится этот момент? — Иногда. — А другие кошмары, какие они? — Разные. Начинаются по-разному. В машине. В бассейне. А потом мы оказываемся в молле… и всё горит.…
Макс не пыталась извиниться. Узнав правду, она на многое смотрела иначе, но Билли изводил её, как его изводил Нил, и в этом механизме ей не удавалось найти ни одного элемента, который оправдал бы его полностью. Это смягчающее обстоятельство, но по факту, Билли продолжал вести себя как мерзавец. А потом Билли чуть не убил Стива. Одна из самых страшных ночей для Макс. Один из самых долгих дней: встреча с монстрами из другого мира и мальчиком, тело которого захватил другой монстр. В рейтинге жутких тварей Билли лидировал, потому что он оставался монстром, с которым она жила, которого боялась и которого уже не пыталась оправдать. Он наслаждался каждым ударом, который наносил Стиву. Он походил на отца больше, чем отдавал себе отчёт. Нил был чудовищем. Появись у Макс выбор сделать всё иначе, она бы поступила бы так же. Вколола непонятно что прямо ему в шею, едва не сделала бы его калекой с помощью биты с гвоздями, забрала его чёртову машину. Макс ни о чем не жалела.…
— В твоих снах он говорит с тобой? — Нет.…
Странным образом то, что она сделала в ту ночь, пошло на пользу их отношениям. Он перестал вести себя так агрессивно. Разговаривать, впрочем, тоже перестал, ограничиваясь приказами «не опаздывай», «не стреляй глазами», «держи своего чёрного парня подальше от дома». Возможно, Макс выполняла требования. Возможно, поэтому Нил успокоился. Пару раз Билли даже прикрывал её. Когда встречал их на прогулке с Лукасом, он смотрел на неё жалящим взглядом. «Вконец охуела?» Макс старалась расставаться с Лукасом подальше от дома и возвращаться туда в одиночестве, счастливой и одновременно уставшей от счастья, пытаясь показать, что нет, не охуела. Оставалось непонятным, понимал ли Билли, как много она делает для него. На летних каникулах Билли устроился в городской бассейн и Макс, конечно, перестала туда ходить. Смотреть, как он щеголяет голым торсом, как провожает заинтересованным взглядом полураздетых девиц, будто сошедших с постеров со стен его комнаты, как плоско и тупо заигрывает с посетительницами, ей не нравилось. Особенно понимая, что он делает с ними после. Не только в машине, в отеле или где угодно, но и дома, когда нет Нила или Сьюзан. Макс интересовалась механикой отношений между мужчиной и женщиной. В её распоряжении имелись женские журналы матери и наблюдения за Билли и его любовницами. Неизвестно, что из этих двух факторов сломало её представления о любви больше. Макс встречалась с Лукасом, целовалась с ним, держалась за руки и иногда позволяла себя трогать и трогала в ответ. Почти невинно, почти целомудренно. На память приходили счастливые стоны, раздающиеся из-за закрытой двери в спальню Билли. В голове вспыхивали сотни вариантов того, что там происходило. Макс и хотела бы не представлять, но из дверей комнаты девушки практически выползали, довольные, светящиеся и сытые, похожие на кошек, которых покормили, постригли и помыли. Макс буквально воротило от их фигур, да и от самого Билли, довольного и расслабленного, иногда даже подмигивающего ей. Это было противно. И интересно. И захватывающе. Это работало против реальности. Как будто сексуальная жизнь Билли задавала планку для ещё не начавшейся сексуальной жизни Макс. Планка эта оказывалась настолько высокой, что лучше не начинать спать с Лукасом, зная, что будут разочарования и воспоминания о чужих счастливых стонах из-за стены. Ей нравилось, как Лукас прикасается к ней. Ну, большей частью. Но у них не находилось возможности уединиться по-настоящему, и поцелуи в тёмном углу, сопровождаемые ощупыванием друг друга сквозь одежду, выглядели детскими и нелепыми, казались скорее стыдными и не слишком-то возбуждали. К тому же Лукас, уважающий Макс, смущался и робел, не уверенный, что не спешит, поэтому ей приходилось делать первый шаг, показывая, что да, и вот так тоже можно. Так развивались их отношения с самого начала; Макс поцеловала первой, но ей не нравилось быть первой всегда. Ей казалось, она не разобьётся, если Лукас проявит интерес к ней с большим пылом, нежели будет терпеливо ждать, пока она разрешит. С другой стороны, Макс нравилось выглядеть в его глазах смелой. И всё же Макс не могла не сравнивать. Не могла остановиться в собственных ожиданиях. Ей нравилось размышлять о людях. Например, Билли выглядел нетерпеливым и чаще грубым; наверняка он брал то, что хотел, без спора. Не то чтобы Макс мечтала о нём в этом плане. Макс в принципе старалась о нём не думать. Летом они не ездили вместе в школу, вставали в разное время, жили по разным расписаниям. Удобно делать вид, будто они уже живут в разных городах. Но… Макс слышала стоны за стеной в самое неподходящее время, видела, как Билли тренируется в гостиной, видела, как он корячится над машиной, приводя её в порядок перед каждым свиданием, видела, как он выходит из комнаты, намарафеченный, пахнущий одеколоном и предвкушением, а потом наблюдала, как он возвращается, растрёпанный, с расфокусированным взглядом и полуулыбкой на красивых губах. Она слышала, что говорят о нём девчонки. Видела, что даже те, кем он попользовался один раз и бросил, жаждут повторения, плюют на собственную доступность, на то, что говорят о них самих. У Макс же слюнявые поцелуи с Лукасом и неумелые прикосновения, похожие на щекотку, не способные вызвать хоть что-то похожее на счастливый стон. Она не представляла, что нужно сделать Лукасу, чтобы из горла выдалось нечто похожее; а ведь эти стоны казались приглушенными и часто обрывались, как будто там, за стенкой, пара пыталась быть тихой. Макс радовалась, что Билли больше не срывается на ней. Но выбирая между прошлыми срывами и игнорированием сейчас, Макс вряд ли выбрала бы текущее состояние дел.…
А потом Билли забрал истязатель разума.…
— Ты скучаешь по нему? — Не по нему. По жизни, которая была до. — До его смерти? — До его появления в моей жизни. — Твоя мама продолжает выпивать? — Иногда. Уже не так, как раньше.…
Письма Эл из Леноры — подробные, написанные на нескольких листах забористым неуверенным почерком, похожим на почерк ребенка, который изо всех сил давит на ручку. Макс перечитывает каждое письмо не по одному разу, складывает в специальную коробку, чтобы позже достать и перечитать по несколько писем сразу. Эл пишет всё равно что из другого мира, где светит солнце, где тепло, где Уилл рисует вместе с нею картины, где в новой школе Эл грустит, потому что рядом нет Макс. Они обе рисуют альтернативную реальность, в которой сбегают с уроков вместе, или вместе идут на обед, или на местный матч, берут общие проекты по литературе, которую не переваривают… Эта картинка — яркая и заряженная счастьем — никак не совпадает с серой унылой реальностью. Макс пишет в письмах имя любимой певицы и песню, которую Эл непременно нужно послушать, а потом вычеркивает название, рвёт лист и переписывает заново. Не потому, что боится, как Эл посмеется над её музыкальным вкусом. Потому что в этой песне так много того, что Эл наверняка поймет неправильно… иногда Макс думает, что и она понимает текст неправильно, перекладывая берущие за душу строки совсем не к тому человеку. And if I only could, I'd make a deal with God, And I'd get him to swap our places, Be running up that road, Be running up that hill, Be running up that building, Say, if I only could, oh... И если бы только могла, заключила бы я сделку с Богом, и с ним поменялась бы местами, чтобы он перебежал ту дорогу, взобрался на тот холм, преодолел то здание, Если б только я могла… Она отдает себе отчет, что всё это — неправильное, ненастоящее, выдуманное. Билли — не тот, кого она вспоминает теперь. Билли был монстром, Билли мучил её, заставлял страдать, срывался на ней, причинял боль, не защищал, потому что являлся источником её бед и несчастий. Она не может отправить это, потому что Эл — умная, догадается и поймет. Эту неправильность нужно спрятать от Эл, как и от остальных, кто остался здесь: от Лукаса, на которого она не может смотреть, от Дастина, который, может, и не разгадает сразу, от Майка, которому, в общем-то, фиолетово на Макс. Она старается держаться к ним поближе, скорее, по привычке. Чтобы вспомнить, что она жива, что есть люди, которые помнят настоящего Билли, которые смогут напомнить об этом ей самой. Билли был монстром. Эл пишет, что скучает по Партии, по Макс, по их разговорам и прогулкам. Эл признаётся, что плачет из-за Хоппера, потому что рана до сих пор тревожит. Макс поддерживает её через расстояние, пытаясь представить, как обнимает подругу за плечи, как гладит по спине, разделяя боль. В письмах Макс имя Билли не встречается ни разу.…
— Если бы во сне он мог говорить с тобой, как ты думаешь, что бы он сказал тебе? — Что уходит, и больше никогда не вернётся.…
Макс может пафосно признаться, что её жизнь разделилась на «до» и «после» именно в тот момент, когда Билли, истекающий кровью, сфокусировал на ней взгляд. Ей нравился цвет его глаз — холодный голубой, так подходящий к светлым волосам и коже. Если бы у Макс спросили, она не стала бы отпираться и призналась, что Билли — её типаж. Или, может, стал её типажом, потому что умудрился стать и не стать настоящим сводным братом. Никого Макс не знала одновременно так плохо и так хорошо, как Билли. Опасного. Агрессивного. Сходящего с ума по поводу и без. Помешанного на спорте. Курящего прямо в комнате. Мрачного. Одновременно — того, кто называл её соплячкой и сажал на первое сидение вне зависимости от того, кто ехал с ними в машине: чокнутые дружки или улыбающиеся девушки на одну ночь. Из-за её выкрутасов он терпел побои чаще, чем раньше, но на неё никогда не поднимал руки. Сжимал запястья, хотя это, может быть, одно и тоже… Он никогда не закладывал её отчиму. Он называл Лукаса «чёрным», потому что знал, как взбесится Нил, если увидит Макс. Возможно, сам он не был расистом. Хорошим человеком тоже, но, стоило ей впервые дать отпор, как он переключился на драки в городе, на ремонт авто, на работу в бассейне, на любовниц, которых внезапно стало в разы больше, чем раньше. А ещё он иногда смотрел на неё. Впервые она заметила этот взгляд перед Осенним балом. Сначала ей показалось, что это — победа, признание, что она заслужила спокойствия. Возможно, это означало начало конца между ними: Билли не просто отстал от неё, Билли предпочел исчезнуть из её жизни уже тогда, когда они вместе жили. Умирая, он попросил у неё прощения. Единственное слово, которое она услышала именно от Билли. Она не успела ничего сказать в ответ. Он перестал дышать; дыра в его груди оказалась чёрной и в одно мгновение втянула в себя любые слова и мысли, оставила кровь на руках и мощное бездыханное тело, распростертое на полу. — Он спас меня, — шептала на ухо ей Эл, покачивая в объятиях, как маленького ребенка. Макс смотрела на профиль сводного брата; остальной мир расплывался перед глазами из-за слёз. Ни на похоронах, ни позже, она не смогла заплакать.…
— Если бы во сне ты могла заговорить с ним, чтобы ты сказала? — Мне нечего ему сказать.…
Она не ходила на кладбище. Не приносила цветы к его шкафчику в школе. Отмахивалась от соболезнований, которыми её атаковали. Не отвечала на бесконечные вопросы. Отвергала любую помощь. Нил ушёл. Мать начала пить. Они переехали в трейлерный парк, заняли крохотный дом с картонными стенами, и после очередного кошмара мать, взбудораженная криками, выпивала ещё несколько рюмок. Иногда Макс тоже хотелось выпить. Иногда — умереть. Она долго лежала на кровати без сна, боясь, что вновь окажется в молле и будет молча наблюдать, как монстр бьёт Билли в грудь, пытавшегося спасти Эл, которую даже не знал. Когда кошмары стали невыносимыми, она рассказала о них мисс Кэлли. Получила рецепт на таблетки, благодаря которым ложилась в кровать, не умирая от ожидания неизбежного ужаса, ждущего на подкорке сознания.…
— Как ты думаешь, почему он тебе снится? — Потому что и после смерти хочет мучить меня?…
Месяцами Макс не притрагивалась к коробке, которую сама же и собрала перед тем, как уехать из дома, купленного Нилом. Она не помнила, как собирала в неё мелочи, до которых могла дотянуться — всего понемногу, чтобы никто не заметил, чтобы никто не подумал, будто ей что-то нужно на память. Пока на столе лежит чистый лист бумаги, Макс переползает на пол, тянется за коробкой, надёжно спрятанной под кроватью, чихает из-за пыли. Ей не слишком нравится идея написать письмо Билли. Зато она вспоминает о коробке, о которой, к счастью, удалось забыть. Её руки трясутся, когда она вскрывает её. Внутри — наспех сорванные плакаты полуобнаженных женщин, кассеты Metallica, Black Sabbath, и других групп, чьи песни звучат как бряцание металла и шум с подвыванием голосов на заднем фоне. Макс ненавидит такую музыку, но сегодня вставляет первую попавшуюся кассету в плеер — Scorpions. Билли сходил с ума, когда не смог попасть на их шоу в Калифорнии, а потом бесился, узнав, что они скоро уедут в какую-то глушь. Может, не в последнюю очередь из-за музыки. Макс рассматривает сваленные в коробку вещи уже мёртвого Билли и думает, что никогда не знала его. Что значили для него и песни, и кассеты — всё это? Она уже никогда не получит ответов на вопросы, которые сейчас решила задать. Ей вспоминается то, что не удалось забрать. Медальон. Она никогда не видела Билли без него — тот точно имел большую значимость, возможно, бóльшую, чем весь собранный ею хлам. В последний раз она видела его, когда Билли умер. Оставил ли Нил эту вещицу в гробу? Или забрал с собой? Или выкинул в ближайший мусорный бак, когда получил вещи Билли? Макс не знает. Но именно о медальоне она хотела бы знать. Бездумно она нажимает на плеере «плей». В ушах взрываются барабанная дробь и гитарный проигрыш, солист выкрикивает «Here I am, rock you like a hurricane» и Макс, дёрнувшись, ставит кассету на паузу. К горлу подкатывает тошнота; Билли затёр до дыр эту пленку бесконечными прослушиваниями. Особенно зная, что у Макс от этой мелодии болит голова. Но она не из тех, кто сдаётся просто так. В упрямстве, иногда суицидальном, они с ним похожи. Она зажимает клавишу перемотки. Следующая песня Билли не нравилась, но, настолько помнит Макс, в ней больше музыки и смысла. Билли в присутствии Макс её пропускал, а потом и вовсе записал себе подборку любимых песен разных групп. Эта в подборку не попала. На перемотке кассета шуршит, Макс не знает, достаточно ли промотала и медлит перед тем, как вновь включить. У Билли не было музыкального вкуса. Билли был плохим человеком. Билли мучил её. Почему она сейчас пытается вспомнить то, что успела придумать о нём уже после смерти? Но… он попытался извиниться перед нею. Если он видел её, умирая на залитом его же кровью полу молла. Макс отводит взгляд. Конечно, Билли видел её. Последний осознанный взгляд, последние сказанные им слова. Что бы он сказал, будь у него немногим больше времени? И… что бы она хотела услышать? «Плэй». If we'd go again All the way from the start I would try to change The things that killed our love Если бы мы могли пройти Весь путь с самого начала, Я попытался бы изменить Всё, что убило нашу любовь. Макс швыряет найденное обратно в коробку вместе с собственным плеером. До ближайшей урны она идёт почти на ощупь, едва видя что-то вокруг из-за слез.…
— Возможно, тебе стоит написать ему письмо. — Письмо? — Это терапевтическое занятие. В письме ты можешь высказать ему всё, что не смогла сказать при жизни. Может, попрощаться. Может, попросить прощения. — Мне не за что просить прощения. Из нас двоих монстром был он.…
В новом письме Эл предупреждает, что хотела бы обсудить всё лично, но ей запрещено даже разговаривать по телефону, не то, что возвращаться в Хоукинс. В нескольких строчках она повторяется, что не хочет сделать всё хуже, но она так долго думала об этом написать, так часто вычеркивала уже написанные абзацы… Макс вынуждена сделать паузу, ходит по комнате и посматривает на бумагу, как на ядовитую змею, которой должна позволить себя укусить. Эл пишет, что ей снится Билли. Не в кошмарах, хотя начинается всё, как кошмар. Она либо в изнанке, либо в хижине Хоппера, где одержимый Билли угрожал, что убьет всех, кого она любит. Билли ждёт её там — как в реальности, но не в реальности. Он всегда молчит. Молчит и смотрит. Он выглядит, как тогда. И он… плачет. Эл пишет, что не рассказывала раньше, но Билли угрожал ей со слезящимися глазами. Эл вспоминает, что Уилл, будучи одержимым, мог управлять телом не всегда и частично. В глазах Билли Эл видела так много боли… Эл пишет, что простила его, давным-давно простила. Пишет, что Билли спас её, пишет, что она увидела в его прошлом даже больше, чем хотела, что она узнала слишком поздно, как он стал тем, кем она встретила его в первый раз. Эл пишет, что Билли, возможно, не был хорошим человеком. Эл спрашивает, почему Макс никогда не вспоминает о нём в переписке. Это тайна? Ей слишком больно? Ей не станет легче, если они попробуют это обсудить? Эл пишет, что ей становится легче, когда она разговаривает с кем-то о Хоппере. Пишет, что задумала страшную вещь: она собирается рассказать целому классу, что Хоппер — её герой. Это школьное задание, но Эл знает, что каждый раз, когда она разговаривает о Хоппере, ей становится немного легче. Макс не может ответить на это письмо.…
— Возможно, он снится тебе, чтобы ты смогла его отпустить? — Я его не держу.…
Макс мысленно набрасывает ответ для Эл. На самом деле, ей есть, чем поделиться. Но, когда она садится за стол и берёт ручку, слова застревают внутри. Ей страшно рассказывать то, что она скрывала так долго. О том, как, едва похоронив собственного сводного брата — человека, не бывшего её родственником, который эмоционально насиловал её каждый день, — стала придумывать другую его версию. Идеальную версию старшего брата. Того, кто защищал её. Того, кто любил её. Того, без кого она не представляет своей жизни. Билли не был таким. Ни одного дня. Макс не знает, почему так скучает по нему. Почему её сердце разбито. Почему Билли снится ей — и уже не только в кошмарах? В действительности, она не может ни говорить, ни писать об этом. Может, она начнёт рисовать? Возьмет у Уилла пару уроков и на бумаге изобразит чёртову мешанину чувств, которые душат изнутри, потому что она не в состоянии ни осознать их, ни переварить? Да она даже остановиться на них не может, настолько они болезненны и ломают внутри несущие конструкции одним существованием! Что с ней случится, если она каждое сможет назвать настоящим именем? Макс не станет рисковать собой и тщательно выстроенным вокруг себя мирком. Будет тешить себя язвительными рисунками, в которых проживает мучительные и стыдные эмоции, не осознавая их. Иногда она мечтает, что станет настолько дерзкой, что сможет нарисовать. И долго выбирает, что именно останется на белых листах бумаги. Его пальцы на запястьях? Которые сжимаются и тянут её, но она не чувствует боли, только тепло, распространяющееся по телу? Билли, который смотрит на неё так, будто она принадлежит ему, но без привычной угрозы? От этого взгляда Макс буквально не может стоять, поэтому следует за его рукой, подходя ближе и ближе, уже так близко, как будто намерена впечататься в него, стать его частью. Во сне эти желания не пугают. Ощущаются естественными, как дыхание. Её внутренности сведены сладкой судорогой. Когда Билли наклоняется к ней (её заводит не такая очевидная, как в реальности, разница в росте), когда прикасается губами к шее, языком вырисовывая узоры за ухом и спускаясь ниже, внутри рождается стон. Тот самый счастливый стон, который в настоящей ней так и не родился. Наверное, потому что она перестала пытаться его из себя извлечь. Макс ничего не может сделать с этими снами, мыслями, желаниями. Билли мёртв, а она даже на могилу не сможет сходить — кажется, потеряет сознание, когда увидит надгробие. Но Макс ничего и не хочет делать. Её не устраивает текущее положение дел. Но Билли мёртв. Она хранит хотя бы иллюзии о нём.…
— Что, если причина его отношения к тебе — не ненависть? — …Это не имеет смысла. — Насколько я могу судить, твоего сводного брата не научили любить кого-то иначе. Его тотальный контроль, нестабильные эмоции, желание подчинить могли быть не следствием того, что он хотел избавиться от тебя или причинить тебе боль. — Чего же он мог хотеть? — Возможно, он только так мог выразить то, что ты ему важна. — Это бред. Он ненавидел меня. Я ненавидела его. Никаких двойных смыслов. — Макс, что ты чувствуешь, когда отсекаешь эти… двойные смыслы?…
Когда Векна проклинает её, Макс всё-таки пишет письма. Не одному Билли — каждому, кто стал ей дорог и близок за несколько лет её жизни. Раскладывает письма по конвертам, чувствуя на себе настороженные взгляды ребят. Подписывает каждый конверт. Действия автоматические, не требуют усилий и размышлений. Ей хочется застрять в этом моменте, в подвале Уилеров, за столом, среди законченных бумаг. Не думать о прошлом и будущем. Просто сидеть, пялясь в одну точку до скончания веков. К сожалению, жизнь никогда не давала ей того, в чём она нуждалась. Поэтому она пытается обмануть время и развозит письма по адресатам или местам, где те смогут найти предназначенные им конверты. Объятия с Векной, прикинувшимся её матерью, не входят в планы. Зато Стив, видя, как её трясёт, не отказывается и поворачивает в сторону кладбища. Ей нужно оставить последнее письмо. Макс не говорит и не думает, что оно — самое важное. Весь ужас в том, что она этого письма так и не смогла написать. Положила в конверт пустую бумагу, которую разворачивает перед надгробием. И вновь не может сдержать слёз, уже во второй раз за последнее время. Слова, которые она так и не смогла подобрать, даются тяжело, болезненно. — Я придумала тебя и наши отношения, когда ты умер… Правда?..…
Под ледяным порывом ветра Макс поднимает глаза от выбитого на надгробии имени. Вокруг темно и туманно; это не то кладбище, на которое она пришла минут пять назад, чтобы сделать последнее в жизни признание. Вдалеке, в клубах тумана замирает знакомая фигура. Макс моргает и делает шаг вперед. — Билли? fin