Когда он успел стать моим.

Я снова возвращаюсь воспоминаниями к тому забавному рыжему мальчишке, сумевшему открыть мою душу, прикрытую несколькими тоннами кирпичей и минимум двадцати тремя замками. Сколько бы я не выстраивал эти стены, лелеял и холодил, он порвал их. В буквальном смысле. Как однажды с нервов порвал мою любимую футболку. Я ему этого так и не простил. Зато он… прощал меня. Все мои грехи, высказывания терпел. Несколько раз даже допытывался, мол, может это из-за моего ментального состояния или семьи? О, Кайл, пошёл бы ты со своей психологией. Это был ты. Это всегда был ты. Ты — причина моих возвышений и падений. Ты — мои мысли. Ты — мой Бог, мой ангел. Ты… ты — это просто ты. А ещё ты мой. Когда только ты успел им стать… *** Стоял жаркий летний день. Нет, не один из самых жарких, но довольно тёплый и душный. Или я просто не помню. Эх, память поджимает… Закат наступал по пятам, боролся с неутомимым солнцем, что уже и не думала припекать, лишь полукругом сияло где-то над горизонтом, выглядывая из-за водной глади. Я сидел у озера, глубокого, в котором с лёгкостью можно было спрятать труп. О чём я только думаю? Вода была совсем чистой, кристальной, которой даже не касалась рука человека. Лагерь шумел совсем близко, но достаточно дальше, чтобы не слышать его назойливые звуки. Голоса друзей и плеск воды. А ещё шаги и дыхание той личности, которая посмела помешать моему покою. Хм, интересно, это мог быть кто-то помимо Кайла Брофловски? С каких это пор тебя интересует жизнь и душа простого смертного, даже и близко не такого святого, как ты? Он смотрел на меня. Смотрел пристально, с какой-то невыразимой серьёзностью и интересом, стоя чуть поодаль и наклонив голову набок. — Ну? — нетерпеливо спросил я, даже не поворачивая головы в знак своей незаинтересованности. Ох, как я не любил, когда кто-то вот так без слов просто пялился на меня, а более того, игнорировал. Ты лишь вздрогнул, взгляд перестал быть стеклянным, и вскоре засмущался. От таких перемен у меня даже закружилась голова, так резко ты поменялся в лице. — Я… просто… — детским лепетом пробурчал ты и, вздохнув, твёрдо заявил, — я хочу с тобой поговорить. О чём, дорогой Кайл? Что я смотрю на тебя везде: в классе, коридоре, на улице? Или что при любой возможности попросту сбегаю от тебя, и даже не прихожу на «наше» место для разговоров? Что, Кайл, что? Я мигнул на него и дал место на скамейке, где сидел. — Присаживайся. Он удивился, конечно же, такой гостеприимности, но ни слова не сказал (за что я ему очень благодарен) и неуклюже сел. Дерево под весом двух тел прогнулось, а я почувствовал по правую сторону от себя тепло. Тепло чужого тела. По коже прошлись мурашки. Тишина. На этот раз — нагнетающая. Воздух уплотнился, становясь всё более разгорячённым и терпким. Первым наше неловкое молчание прервал Кайл. — Так… — хрипло начал он, затем прокашлялся и, отвернувший в противоположную сторону от моего лица, промолвил, — я могу спросить? Я уставился на его затылок, точнее, невыносимую зелёную шапку-ушанку и выбивающиеся из-под неё мелкие кудри его волос. Ох, как мне хотелось сорвать эту тряпку с его головы и запустить руки в волосы… Я смотрел. Смотрел и смотрел, воссоздавая в голове выражения его лица в данный момент. Смущение? Раздражение, недоумение, страх? Возможно, даже ярость. Его плечи еле заметно подрагивали. Он резко обернулся и уставился на меня полу разъярённым, полу настойчивым взглядом. — Ты смотришь, — а ты, Кайл, слишком мил и одновременно серьёзен в этот момент. Чёрт, как привлекательно, — ты постоянно смотришь, Крэйг! Крэйг? — он очевидно заметил заминку в моих глазах, лёгкий испуг и разочарование, — это отвлекает… — закончил он свой выкрик. Он видел. Он видел и смотрел в ответ, скашивая взгляд на меня, будто я заразный или зависимый от него, словно от наркотика. Ты — мой наркотик, чёртов Кайл мать-его Брофловски. Он уставился мне прямо в глаза, в самую душу, как я до этого гипнотизировал его затылок. Зелень в его взгляде переливалась листьями дуба и клёна, мерцала под светом уходящего малого заката. Я люблю твои глаза, Кайл. Прямо я ему об этом, конечно же, не смогу сказать. Зато, наклонившись достаточно близко к его уху, да так что его глаза боязливо раскрылись, я прошептал одну лишь фразу: — Просто я люблю наблюдать, как ты смотришь на меня в ответ. Часами. Он мог смотреть на меня часами. Иногда это меня забавляло. Даже сейчас, когда Кайл, сорвавшись с места горящей всеми оттенками красного пулей, будто скамейка вдруг стала радиоактивной, залепетал пятками в сторону лагеря. На моём лице остался призрак довольной улыбки садиста, который только что ранил человека и наблюдает за его мучениями. Зелёная шапка теперь замаячила в группке других головных уборов: оранжевого капюшона, синей с красным и голубой с жёлтым шапок. Конечно же, наш рыжий мальчик всё им рассказал. По городу поползли слухи, а я приобрёл статус «короля-не-очень-правильной-ориентации» (коим всегда и был). По воде шли еле заметные круги. Лавка была пуста. Закат всё никак не заходил за пределы горизонта, пылая полукругом прямо на верхушках деревьев. Всё осталось, как прежде, а я снова стал приходить на «наше место» за школой. *** Когда он успел стать моим…