***
Тем вечером, когда ты видишь Клаасье впервые, она стоит на сцене «Танцев-в-тряпье». Жёлтый свет обрамляет её силуэт, золотит блестящие светлые волосы. Она слегка покачивается в такт музыке и кажется внеземным созданием, сошедшим с витража; взгляды немногих посетителей, в том числе парней Харди, прикованы к ней и только к ней. Вместо привычного комбинезона — кокетливое розовое платье, в котором она выглядит почти девчонкой. С лёгкой, почти нарочитой небрежностью она напевает что-то из новомодного репертуара; и, быть может, этот низкий, с небольшой хрипотцой голос совсем не идеален (хотя тебе ли судить?), но ничего прекраснее ты в жизни не слышала. Когда она заканчивает петь, ты предлагаешь ей выпить. — Готов поспорить, ты ей отлизала, и на этом всё кончилось? — заговорщицки тянет Деннис, прикрывая рот ладонью, и делает глоток из чёрт знает какой по счёту банки. — Кто бы говорил, придурок, — ржёт Эжен. — Девки тащатся от моего члена, чувак. — Это тебе мамка сказала? Ален хохочет, обнажая гнилые зубы; Тит тоже смеётся. Глен супится и бормочет что-то вроде «хорош зубы сушить». Бедняга Глен, не тот предмет воздыхания ты выбрал. Тит подмигивает тебе и салютует банкой. — Это тело того стоит, парни. О, её тело. Золото и алебастр. В Элизиуме не хватит слов, чтобы описать красоту её гладкой, светящейся изнутри кожи, тонкого стана, мягкого пшеничного треугольника между ног. Вкус дешёвого виски, который кажется изысканно сладким на её губах. Для неё это не больше чем забава, эксперимент, способ утолить скуку, но тебе достаточно и этого. Её бёдра покрыты мурашками: из приоткрытой двери балкона сквозит холодный январский ветер. Ночной воздух пропитан терпким запахом алкоголя и пота. Ты погружаешь в неё пальцы, а она выгибается и стонет, прося ещё, и мир вокруг замирает; только какой-то из голосов нашёптывает, что что-то тут не так. Кто-то наблюдает — смотрит, щурится, истекает завистью и ненавистью. Да пусть хоть обдрочатся там. Сейчас она принадлежит тебе и только тебе. За неделю до того, как всё завертелось, вы сидите на кровати в её номере. Она меланхолично наливает в стакан очередную порцию водки и тут же опрокидывает её в себя, поднимая голову и открывая белую беззащитную шею. Ты в очередной раз одёргиваешь себя, чтобы не прижаться к этой шее губами, и продолжаешь потягивать пиво прямо из бутылки. — Руби, я сама разберусь, как мне общаться с мужиками. — Девочка, ты допросишься. Я всю жизнь провела с, как ты выражаешься, мужиками, и знаю, чего от них ожидать. Хорошо, если особо ретивые сами перебьют друг друга из-за тебя — но рано или поздно кто-то из них решит, что ты причина всех его бед, и тогда тебе не поздоровится. — То, что мы разок покувыркались, не значит, что теперь ты можешь учить меня жизни. Откуда бы тебе знать, что такое любовь мужчин… — она осекается, похоже, понимая, что сболтнула лишнего. Ты и не надеялась на что-то серьёзное после того, как она отшила тебя после единственного перепиха, но — больно. Бьёт под дых похлеще кулака. — Да пошла ты, — почти беззлобно выдыхаешь ты и, бросив последний беглый взгляд на кровать, уходишь. Тонкие пальцы побелели — с такой силой она стискивает в руке стакан. Вновь ты оказываешься в её номере только в ночь убийства — и тогда она умудряется в очередной раз удивить тебя. Ты не знаешь, восхищаться тебе или пугаться при виде хладнокровной, уверенной в своих действиях женщины, предлагающей — нет, приказывающей — разместить труп в вертикальном положении, чтобы скрыть истинную причину смерти. Тело, всё ещё тёплое, с раскрытым ртом и восковой кожей, кажется, не вызывает у неё никакого ужаса, да и вообще никаких особенных чувств. Потому что она ждала этого. Что прошлое рано или поздно догонит её. Она уверена, что выстрел предназначался ей. Знала бы ты, что в благодарность за помощь она натравит на тебя РГМ, обвинив в убийстве... Да брось. Ты реально готова была сама его грохнуть — каждый раз, когда видела, как они с Клаасье, смеясь, в обнимку выходят из её номера. Просто кто-то успел раньше, а то кто знает, что вышло бы... Да ничего бы не вышло. Ты не убийца. Но думать об этом было и правда приятно. После ночи с абсурдной сценой повешения ты слушаешь радиопереговоры на крыше, запасшись бутербродами и термосом с кофе. Слушаешь и слушаешь, почти без перерыва. Днями и ночами. Антенна здесь действительно мощная, и тебе удаётся не пропустить момент, когда двум детективам из разных участков дают распоряжение явиться в Мартинез для расследования. Один из них — Гарри Дюбуа. Коп-открывашка. Агент Мадре, если слухи не лгут. Дыма без огня не бывает. Беги. Хотя он всё равно тебя найдёт. Чёртова забастовка. Кучка идиотов-марионеток, ни хера не знающих о том, что им нужно и кого они выбрали себе в лидеры, — и из-за этого тебе приходится бросить грузовик и засесть под завалами здания «Фельд», молясь, чтобы никто из тех, кому ты доверилась, не предал тебя. Особенно Томми – золотое сердце… Только тонкая душа поэта могла выслушивать истории об *особенностях* твоего мозга, как нечто само собой разумеющееся. Похоже, он воспринял это как метафору… или аллегорию — короче говоря, как нечто абстрактное и не требующее расспросов. Бедный малый, очередная жертва этой собачьей жизни и собственной преданности; с какой светлой грустью он рассказывал о покинутой семье. Его предательства ты бы не пережила в первую очередь. Сумрачный голос-паникёр, умоляющий спрятаться, в кои-то веки оказался прав. Пёс Мадре пришёл за тобой. Позже, крадясь через заросли камыша, вздрагивая от каждого шороха, ты стараешься не думать о том, почему этот чудной коп отпустил тебя. Потому что он увидел в тебе свою. Потому что он — такой же, как ты. Когда вдалеке раздаются первые выстрелы, в груди бьётся паршивое предчувствие. Первая мысль, к твоему стыду, не о парнях Харди или невинных постояльцах — а о *ней*. Не смей бежать туда и ловить чужие пули. Если тебе и суждено *уйти* — сделай это на своих условиях. И с тяжёлым сердцем ты продолжаешь путь. К счастью, карты, оставшиеся в грузовике, отпечатаны в памяти; ты выбираешься из Мартинеза окольными тропами и пережидаешь ночь в закутке тоннеля под районом отчуждения. Крадёшь ключи у дальнобоя, имевшего несчастье заснуть в местном захолустном баре, выезжаешь за ближайший поворот к югу… и видишь на обочине *её*. Дрожащую, как котёнок, вымокшую под ливнем, который не прекращался в городе с раннего утра. «…именно потому, что она является объектом всеобщего желания, её легко заменить» — сказала ты тому копу ещё вчера. Верила ли ты собственным словам? В тот момент — возможно. Её никем не заменить. Поначалу ты думала, что лучше бы пуля всё-таки вылетела из твоего верного Нахтвея, избавив тебя от выматывающих часов рефлексии. Но, пожалуй, оно стоило того, чтобы встретить *её* в последний раз и отправиться в это бесконечное путешествие вместе. Вы обе — заблудшие души, которые в какой-то момент просто устали бежать, и здесь не бывает никаких «если бы».***
Из воспоминаний тебя вырывает щелчок пластиковой крышки. Клаасье закидывает в рот уже третью таблетку прептида и, обхватив ладонью подбородок, делает несколько рваных вдохов. Воздух за опущенными стёклами напоен влагой и свежестью. Справа догорает пурпурный закат, кое-где прорезанный шрамами облаков; зажигаются первые звёзды. Ленивый темп баллады из приёмника вторит *её* дыханию. Именно в такие моменты больше всего хочется не исчезать и продолжать смотреть. Слушать. Дышать. Двадцать лет назад ты, тогда ещё худощавая черноволосая девчонка, часто проводила ночи на крышах Мартинеза. Терпкий табачный дым поднимался от твоих пальцев и исчезал в холодном воздухе. На горизонте растворялись призрачные верхушки сверкающих небоскребов Ла Дельта; ночной туман рассекали лучи коалиционных аэростатов. Звёзды были тусклые, равнодушные — такие же, как сейчас, годы спустя. Клаасье грациозно потягивается и зажимает во рту очередную сигарету. Ты молча протягиваешь руку. — Ты же не куришь. — Думаю, сейчас самое время начать. — Голос, который отвечает за низменные потребности, громко ликует внутри твоего черепа. Передавая сигарету, она на мгновение сжимает твою ладонь холодными пальцами. — И всё-таки, это... — слова вырываются из твоего пересохшего горла с явной неохотой. — Бегство, интриги, прятки твои... Всё это — чтобы в итоге оказаться здесь? Она изгибает губы в слабой улыбке и большим пальцем обводит косточку на твоём запястье. — Сегодня утром у гостиницы — недалеко от того места, где ты меня подобрала, — в которой я хотела переждать пару дней и хоть немного собраться с мыслями, остановилась мотокарета с затемнёнными стёклами. Мне повезло… — на этом слове она издаёт нервный смешок. — Я стояла под навесом соседнего ресторанчика с кружкой кофе. Портье посмотрел на протянутый из мотокареты лист бумаги и указал на окно моего номера. Я убежала переулками — в чём была, без вещей. Когда они придут за мной в следующий раз — вопрос времени, поэтому... если мне суждено *уйти*, то я предпочитаю сделать это на своих условиях. Ландшафт вдали начинает плыть и растворяться, становясь чистой тригонометрией. Содержимое головы беснуется, голос подают уже более древние структуры мозга; хор сливается с рокотом колёс за окном и напевным треском радио. Может, чудеса случаются. Может, там, на другой стороне — другая жизнь? Может, добраться до конца дороги и *не-родиться* — это и шанс на *перерождение*? Звёзды были тусклые, равнодушные; но однажды бледное пятнышко вдруг отделилось от небосклона и белым лучом прочертило тёмно-синее матовое полотно. Тогда черноволосая девчонка подняла глаза к небу и загадала желание. Размытая, но простая человеческая мольба о любви и покое — спустя двадцать лет ты наконец поняла, что это значит.***
Аэростаты рассекают воздух над Ревашольским портом. Завидя тебя, она улыбается и вскидывает руку; закатное солнце путается в её светлых волосах. — Куда направляешься? — Туда же, куда и ты. — В ответ она лишь пожимает плечами. Весь Элизиум открыт перед вами. Мирова, Земск, Деора, а возможно — кто знает? — даже Орания, которая не ограничивается Вредефортом. Вы оставите прошлое позади. Арендуете крошечную, но уютную мансарду. Она напишет мемуары, а ты изобретёшь аудионаркотик на основе Серости. КРОШЕЧНАЯ, НО УЮТНАЯ МАНСАРДА – За окном загораются газовые фонари, в лужах отражается их неверный свет. Она старательно пишет что-то в блокноте, иногда обводя языком кончик ручки; когда она наклоняется к бумаге, чтобы разглядеть буквы в тусклом свете лампы, глаза скрываются за тёмной чёлкой. Она ещё не знает, что по случаю её двадцать девятого дня рождения ты раздобыла добротную пишущую машинку. Ты сделаешь что угодно, лишь бы она могла и дальше писать. Что угодно, лишь бы у неё не было поводов уйти. Когда ты тихо подходишь к ней и целуешь в макушку, она вздрагивает, но в следующий миг уже смеётся. Ты ведёшь пальцами по её бокам; она взвизгивает и выпутывается из твоих рук. «Руби, не сейчас. У меня оформилась отличная мысль, надо записать». Ты прижимаешься щекой к её волосам и шепчешь: «Прости. И тебе снова нужно покрасить волосы». Она фыркает. Красить волосы Клаасье (как и единственной называть её так — для остальных она теперь Адель) для тебя отдельное удовольствие. Она каждый раз возражает, что давно не ребёнок и может справиться сама, но пропускать пальцы через её тонкие, когда-то светлые пряди, обнимать ногами её плечи, когда она сидит перед тобой, такая беззащитная и доверчивая, хохотать в унисон над её попытками испачкать тебя краской — это дорогого стоит. После ужина вы забираетесь в постель. Снаружи завывает ветер, капли дождя врываются в приоткрытое оконце на покатой крыше; в углу едва слышно шепчет радио. В тёплом, приглушённым вязаным абажуром свете лампы ты ласкаешь её тело, как в последний раз. Клаасье вычерчивает языком узоры на твоих ключицах, что-то шепча и в конце концов сбиваясь на бессвязные вздохи, когда ты запускаешь руку между её ног. Она ластится, как кошка, взмывает вверх, выгибается, и ты с трепетом любуешься тем, как подпрыгивают её груди с аккуратными розовыми сосками. Лукаво улыбаясь уголком губ, она тянется к тумбочке. «У меня тоже есть для тебя подарок». После ты лежишь без сна, прислушиваясь к её размеренному дыханию у плеча. Дождь по-прежнему стучит по карнизам и тротуарам; тесная комнатка кажется целым миром, последней обителью тепла и уюта. Баюкающий шёпот голосов сливается с рокотом колёс за окном и напевным треском радио. 35610974855384… с далёкими птицами петь заодно… Х-х-з-з-з-с-с-с… СООБЩЕНИЕ МОРАЛИСТСКОГО ИНТЕРНАЦИОНАЛА… КРИТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ... СРОЧНО ПРОЙТИ В УКАЗАННЫЕ ПУНКТЫ УКРЫТИЯ… х-х-х-х-х-с… 2013’78… tänavavalgustuse rivid kõrguvad tee kohal… laternad tuhmuvad. Maailm on liigestest lahti. Over and out.