Ярче бессмертия

Амарантус стоял рядом с зашторенным окном и осторожно прижимал к себе юношу, думая о чём-то не столь от этого юноши отдалённом. За окном стоял тёплый, уже сумрачный вечер, и небо, так не похожее на разозлённо-красное небо Инферно, тут было спокойным и тихим, обещая позже показать на своём тёмно-синем своде мерцающие звёзды. Рука мягко опустилась в тёмные кудри и погладила затылок, чувствуя под собой лёгкую дрожь. Энвер — так звали Истинного Амарантуса — всё ещё иногда не мог справиться с собой в присутствии демона — ласкового к нему, любимого, но всё ещё демона из самой глубокой бездны Преисподнии. Люди, говорившие, что нечестивые не знают жалости и сострадания, не умеют любить и не могут познать ничего человеческого, очевидно, не знали всего. Демоны действительно были невероятно жестоки в отношении людского рода, своих сородичей и даже собственных детей, кои появлялись крайне редко. Но и у демонов есть слабые места. Энвер вот был одним из таких мест для Амарантуса. Странное явление Истинности не имело исключений: демон мог быть чудовищем в отношении кого угодно, но только не того, с кем навсегда была теперь связана его жизнь. Сами Падшие, правда, не называли это так. Настоящую жизнь могли познать только те, кому когда-то была уготована смерть, а у них, бессмертных от природы созданий, не могло быть ни того, ни другого. У них просто была вечность. Поэтому найдя своего Истинного, Демоны разделяли с ним её всю без остатка. Сколь мученической и нежеланной ни была бы для кого-то эта вечность… Амарантус помнил тот день, когда его низвергли с небес вместе с его братьями и сёстрами за то, что они превознесли себя перед Отцом и возгордились. Помнил запах палёных перьев — самый первый запах, что он почувствовал в своей бесконечной «жизни»; помнил звериный, не узнанный собой же крик, разодравший горло, когда он ещё даже не достиг дна; помнил чудовищную боль, затмившую собой всё вокруг, и чувство, что выжгло в нём навсегда душу — ненависть. Казалось, что так ощущается смерть, но это было перерождение. Но в новой «жизни» не было ни Райских кущ, радушно принимающих каждого из детей Господа в своём саду, ни приветливо ласкающего лицо солнца, ни прекрасных трелей райских птиц и запаха цветов. Была тьма, боль и полчища монстров во мраке, уподобление которым было неминуемым, если не хочешь быть сожранным и поглощённым. Всё, что заставило Амарантуса тогда встать на ноги, превозмогая боль, была ненависть и желание мести, которое ядом расползалось внутри и заставляло с остервенением вгрызаться в глотки неведомым тварям, отравляя себя самого и выцарапывая себе путь на поверхность. После того, как он добрался до Инферно, Амарантус не помнил почти ничего, сначала просто упав у его границ, восстанавливая силы и с трудом залечивая раны, а затем, пытаясь понять, где он и кто он теперь. Лествица на небо навсегда была для него закрыта. Да он и не желал прощения, чтобы туда вернутся. После падения вся любовь и привязанность к Отцу испарилась. Просто исчезла. Амарантус знал, что это совершенно не потому, что сомнения в его душе, пока он ещё не предался гордыне, окутывали его, нет. Этого было мало для того, чтобы зародить в нём демоническую сущность. Бог отрёкся от него навсегда, лишая права быть услышанным и прощённым. Сам вырвал из него тот кусок сущности, в котором заключалась вся покорность и привязанность родителя к своему чаду. Теперь Амарантус мог искренне желать ему только мук. От него отказались и изгнали. Шло время, целые тысячелетия, проведённые за кровавыми войнами, страшными болезнями, которые создавали мучаемые жаждой чужих страданий жестоко покаранные дети небес. Казалось, ничто не может остановить их, дать им насытиться и заглушить яростную бурю, запечатанную в них. Но правы были те немногие из людей, кто говорили: «Пути Господа неисповедимы». Тот создал нечто странное, изгнав ангелов из их обители. Он отрёкся от своих неверных детей, но не лишил их в полной мере своей любви, найдя ей другую, гораздо более причудливую и непонятную форму. Он заключил этот сгусток света в том, кого сам же создал по своему образу и подобию — в человеке. Странный жест заботы? Демонам было бы плевать, если бы не один нюанс. Каждый, кто находил своего Истинного, человека, с которым его повенчали подобным способом, терял не только тягу к разрушению, но и волю, словно обретая в хрупком человеческом порождении новое божество. Чувствуя к Истинному безусловную любовь. Испытывая крепкую и ничем не отделимую привязанность. Это было бы проклятьем, если бы не сопровождалось поистине щедрым даром — внезапный покой, посещавший каждого Падшего, которому удавалось найти своего Истинного. Первый раз это, конечно, произошло случайно. Ни демоны, ни люди уже и не помнили, как это случилось, но с тех пор, как некоторые демоны нашли свой покой, заключённый в человеке, страсти на людской земле поутихли. Некоторые даже пустились искать Истинного по свету намеренно. Амарантус не искал. Он почувствовал, когда это было нужнее всего. Истинный Амарантуса оказался мальчишкой с даром целительства, к которому доселе обращался простой люд со своей хворобой, кою Энвер прогонял за доброе слово и просьбу помочь. Светлый и чистый, несущий в этот мир только благо, он был ангелом на Земле. Лучащиеся теплом карие глаза, однако, в их первую встречу были наполнены слезами, стекающим понапрасну по красным щекам. Измождённое пыткой тело, дрожало, а сила дара, несоразмерная с тонкой, бледнокожей оболочкой, в которую эта сила была заключена, не могла спасти Энвера от самой страшной человеческой болезни — жестокости. Задолго до встречи с Истинным в реальности, Энвер видел его во снах. Связь между Демоном и его Человеком существовала всегда, но давала о себе знать, когда последний появлялся на свет. Ещё в детстве Энверу начали приходить видения, где он, совсем ребёнком наблюдал за Амарантусом. Сам Демон его не замечал, а пугливый и застенчивый Энвер так и не показался ему, хотя к мужчине тянуло со страшной силой. Но мальчишка следил за ним из тени, запоминал черты лица, его выражение, когда Демон думал о чём-то или был недоволен. Много раз он гадал над тем, как же тот будет выглядеть с улыбкой: будет ли это клыкастый оскал или лик прекрасного незнакомца наоборот просветлеет и сделает его ещё совершеннее? Тогда же он рассказал своей бабке, седой и мудрой женщине о том, кого видит ночью, и получил строгий наказ: никому не говорить о таинственном незнакомце нечеловеческой красоты с украшавшими его голову рогами. Женщина тогда не сказала ему ни слова о древней легенде, что передавалась из уст в уста в узком кругу. Про Истинных, про Демонов, что теперь искали утраченную Божью любовь в своём Человеке. Она знала, что когда придёт время, Энвер сам обо всём догадается, а сейчас — чем меньше он знает, тем безопаснее ему будет житься среди глупых, суеверных людей. Шли годы, Энвер взрослел и соблюдал строгий наказ. Жилось ему несладко, но добрый и отзывчивый, он никому никогда не жаловался на судьбу. Своим даром он зарабатывал на жизнь и довольствовался малым — теми немногочисленными людьми, что благодарили его за исцеление и за ласковое слово. Бабка, почившая как только Энверу минуло девятнадцать, была права, когда предостерегала внука. Способность юноши почему-то вызывала в людях страх, а затем жгучую злобу, желание уничтожить то, что в их воображении им угрожало. Беззащитный и осиротевший, он не смог дать отпор резко озлобившимся на него людям, что под знаменем Священной Инквизиции в один ненастный день собрались у его дома, и, связав, поволокли к местному храму. Ничего не понимающий, совершенно не способный сопротивляться, он видел только обезображенные гневом лица, чувствовал боль от грубых пинков и ударов, сжимался и просил остановиться, когда руки знакомцев оттягивали за волосы назад. Под сводом церкви, в полутьме, когда пастырь читал какую-то странную молитву, а собравшиеся вокруг люди кричали ругательства и проклятья, происходящее напоминало Энверу дурной сон, ночной кошмар. Когда голос пастыря смолк, он понадеялся на то, что всё закончилось, поднял с груди залитое слезами лицо, но ту же пожалел о том, что не родился слепым. Приближающий к нему мужчина держал в руках нож, а пастырь перевернул страницу своей странной молитвенной книги. Энвер думал, что ему милосердно перережут тонкую шею, закончив мучения, хотя он так и не понял, за что же с ним так. Разве не он помогал хворающим? Разве он не сказал за эти девятнадцать лет никому злого слова и не помыслил дурного? Разве он причинил хоть кому-то вред или нёс в себе опасность? Виноват Энвер был только в одном: не послушал старуху-бабку и рассказал предателю о своём сне и о том, что хочет скоро показаться в нём из тени и познакомиться с тем, кого видит ночью как наяву и кто так волнует его сердце. Сын пастыря, весёлый и добродушный, как казалось самому Энверу, оказался плохим другом. Ведь именно он уже через пару дней разболтал отцу о тайне юноши. Тот немедля собрал отряд из мужчин, что и так давно точили зуб на странного соседского мальчишку и задумал изгнать из того бесов. Избиение и чтение молитвы на непонятном языке были только первой частью этого «избавления», для того, чтобы закончить обряд, на коже одержимого нужно было вырезать ножом символы. Энвер забрыкался, постарался отпрянуть, но верёвки крепко сковывали запястья и лодыжки, а кто-то сзади держал за волосы на затылке, чтобы он не мотал головой. Как только в кожу вошло лезвие и прочертило первый символ, он вскричал от боли и страха, но рот тоже мгновенно зажали, не давая дышать. Где-то на десятом касании ножа, вспарывающего плоть, он понял, что теряет сознание и взмолился, сам не зная, кому, о том, чтобы всё это закончилось Именно в тот момент в зале появился он — Демон. Материализовался в столбе света и пламени, метнувшись к теряющему рассудок Истинному. Он услышал его мольбы, услышал голос своей Пары, просящей о помощи и так отчаянно нуждающейся в его защите. Связь с Истинным в точности обрисовала ему место, где он заточён, и Амарантус быстрее, чем успел этого пожелать, оказался в проклятом лоне церкви. — Глупцы! — воскликнул Амарантус со звериным оскалом — Вы хотели изгнать несуществующих бесов, а призвали настоящего демона! Древняя и мощная стихия волной отбросила всех от мальчишки на несколько метров, а тех, кто удерживал его, просто испепелила в несколько мгновений, заставив кого-то из толпы вскрикнуть от ужаса. Амарантус хотел бы вскрыть глотку каждому по отдельности с кровожадностью самого свирепого палача, заплатив за боль, нанесённую его Человеку, но тело на его руках волновало куда больше. Бечева, связывающая конечности, просто сгорела в один момент, но в ослабленном теле хватило сил только дёрнуться от страха, когда знакомец из снов подхватил и не дал упасть. Однако, в следующую секунду Энвер всё равно провалился во мрак забытья, лишь услышав, как загнанно дышащий, с безумными глазами Демон говорит: — Никому больше не позволю причинить тебе вред. Прости, прости, что опоздал…

***

Лучи закатного солнца скользнули по оконному витражу, отбрасывая на пол разноцветных солнечных зайчиков. Свет многоструйным водопадом блестел на ткани белоснежного одеяла, отчего с непривычки наверняка любому пришлось бы прищурить глаза. Поднявшись выше по ткани, свисающей с кровати, само солнце, казалось, тронуло лицо спящего юноши и погладило его по бледным щекам; сгладило тонкие, так и оставшиеся недвижимыми брови; стыдливо коснулось пепельно-карминных губ, которые ещё пару часов назад были разбиты, и на них виделась алая кровь. Сейчас же на теле мальчишки не было ни единой царапинки, которая напомнила бы о том, что произошло с ним чуть меньше суток назад. Энвер очнулся один. В незнакомой и богато обставленной спальне. Не сразу получилось вспомнить, как дышать, и он закашлялся. В лёгкие хлынул воздух, а в голову — обрывки воспоминаний из храма, ужасная пытка, что так странно и непредсказуемо закончилась. Если бы не естественная реакция в виде кашля, то он подумал бы, что уже умер, а это всё — странное подобие загробной жизни. Как только удалось прийти в себя и отдышаться, осмыслив, что он всё ещё жив, Энвер ощупал себя под рубашкой — не с его плеча — и не обнаружил на груди ни ран от рун, что чертил на нём кто-то ножом, ни даже шрамов. Всё-таки страшный сон? Он уже умер? Или всё же?.. У дара Энвера было всего одно исключение — он не мог вылечить самого себя, а потому вывод был прост. Его вылечил кто-то другой, да притом в кротчайший срок. Где тот знакомец, что спас его? Неужели это он, тот, что из сна? В груди почему-то заклубился страх, Энвер в панике вскочил с кровати, желая найти выход из комнаты, но, качнувшись на подведших его ногах, уцепился за подоконник и, устояв, выглянул в окно — совершенно незнакомый пейзаж. Резко захотелось снова увидеть того мужчину. Казалось, что только это может утихомирить иррациональный, взявшийся из ниоткуда страх в самой глубине его души. Но, стоит только Энверу заметить Его боковым зрением, как он вздрагивает и не падает только потому, что сильные руки Демона оказываются быстрее и удерживают его. Как? Откуда тот появился без малейшего шороха и так внезапно? — Тише-тише, — читая всё в глазах возлюбленного, шепчет Амарантус — Я почувствовал, что ты проснулся, и пришёл, — поясняет он без промедлений, и Энвер почему-то успокаивается от его слов. Будто чувствовать чьё-то пробуждение на таком уровне и мгновенно после этого появляться — нечто естественное. Но также быстро и непонятно, как его охватила паника, теперь его заполняло спокойствие. Каждая частичка тела подстраивалась под размеренное дыхание и голос существа напротив — не человека, теперь Энвер точно понял. Одно его присутствие и взволнованный, внимательный взгляд заставляли сердце биться в нужном ритме, а бешено вращающийся калейдоскоп мыслей в голове — замедлиться. Энверу показалась, что он впервые в этой жизни по-настоящему задышал. Мужчина осторожно вновь поставил его на ноги, хотя так и не отпустил руки с талии — а Энвер этого и не хотел — и выдохнул, отстранившись на пару сантиметров. — У тебя много вопросов, я знаю, милый мой, — склонив голову набок, ласково прошептал Амарантус, обволакивая томным голосом — Но прежде всего: я не хочу тебе зла. Ты уже знаешь это, но прислушайся к себе — и ты почувствуешь это сам. Энвер не сразу понял, что мгновенно послушался странного совета, и сейчас же неверящим взглядом заскользил по лицу Демона. Он… он почувствовал! Не понял, не осознал — это было именно чувство. Но оно не было похоже ни на одно ранее испытанное. Это было не доверие, не принятие и не то, что хоть как-то поддавалось описанию. Энвер просто знал, казалось, с самого рождения, что этот странный мужчина никогда не сделает ему больно. Просто он не обращал на этот факт внимания до этой минуты. И тёплая улыбка, в которой растянулись губы мужчины, лишь подтвердила правдивость этого. Энвер почувствовал непреодолимое желание коснуться Его лица и не стал сопротивляться. Собственная рука мягко коснулась щеки, погладила, а мужчина в свою очередь прикрыл глаза и потянулся вслед за этим движением, блаженно выдыхая. Энвер неверяще ощущал под ладонью тёплую кожу, постепенно осмысливая, что происходящее — реальность, не очередной сон, а это касание — самое приятное, что он только испытывал в своей жизни. Он знал того, кто сейчас так благоговейно прижимался к его руке, казалось, целую вечность, но одновременно с этим не знал о нём ничего конкретного. — Можно вопрос? — боясь потревожить безмятежность своего собеседника. Демон кивнул, облизнул губы, будто готовясь вынырнуть из сладкого марева прикосновения своего Человека, и открыл глаза. Красные зрачки, напоминавшие разбавленное вино, сверкали насквозь в необычном освещении комнаты. — Меня зовут Амарантус. — не дождавшись, пока тот озвучит вопрос, представился он удивлённому Энверу. Как Он понял, что именно это мальчишка хотел спросить? — Это значит «бессмертный» на моём языке, — с улыбкой сообщил он, вновь заглянув в глаза Энверу. — И это правда? — ничуть не смутившись, задал он следующий вопрос — Что ты бессмертен? — и убрал свою руку от щеки Демона под слегка разочарованный вздох, положив её на плечо Амарантуса. — Чистая правда, — подтвердил он — Ты уже и сам догадался, что я не человек, верно? — следует кивок — А уже знаешь, кто? Энвер задумался, но на ум не пришло ничего кроме слов самого Амарантуса во время страшного обряда: «Призвали настоящего демона!». На секунду Энвер испугался и даже вздрогнул! Конечно, он слышал в детстве, когда посещал воскресную мессу в храме, что за пределами человеческого бытия, наверху, на небе есть ангелы, а внизу, глубоко под землёй, в огне и чадящих смрадом пещерах — демоны. Вспомнил даже то, как пастырь описывал их: у кого-то имелись рога и клыки, но лицом и телом они были совершенны. Пастырь призывал всех не вестись на их прекрасный и обманчивый облик, пугая тем, что внутри этих существ зияет уродливая пустота, которую они жаждут заполнить любыми способами, забрав у человека его душу. Энвер и сам удивился, почему за столько лет не сопоставил слова пастыря с образом Амарантуса — имя было приятно перекатывать на языке. Наверное, потому что за всё то время он не почувствовал от него холода или настоящей опасности. Конечно, что-то внутри всё равно вызывало опасение, но то ли любопытство, то ли то самое безусловное знание, что Амарантус не причинит плохого, не давали ему оттолкнуть от себя Демона ни в мыслях, ни сейчас, уже физически. — Ты демон, — уже зная, что ответ правильный, произнёс он и, чуть погодя, спросил снова — А где же твои рога, что я видел во сне? Амарантус в целом выглядел слегка иначе, чем во снах Энвера и той ночью в храме, когда спас его. Помимо того, что выражение лица его было намного мягче, на голове действительно не обнаружилось массивных и уже привычных Энверу рогов, а при улыбке не показывались острые клыки. Это не смущало юношу, перед ним был всё тот же мужчина, которого он знал, но он действительно никогда его не видел таким… приближенным к человеку. — А ты так хочешь их увидеть? — с усмешкой спросил Амарантус, и уголки его губ дрогнули в самой искренней улыбке — Я думал, что ты испугаешься, и поэтому убрал их и… остальное. — что остальное, Энвер понял сам. — Но до этого же никогда не пугался, — заметил он, показывая всем своим видом, что ничуть не расстроен отсутствием этих частей образа демона, но и совсем не против увидеть их как-нибудь позже. — Тогда почему же не показался мне во сне раньше, хороший мой? — грустно спросил Демон — Встреться мы раньше, я бы смог тебя защитить, — во взгляде и голосе не было ни малейшего намёка на злость или упрёк, только бесконечное, тяготящее сожаление и вопрос. Амарантус до последнего не верил, что Истинность сработает на нём настолько мощно, хотя все собранные им до того знания указывали на это. Обретение Истинного прерывало и заканчивало самые кровавые войны, спасало целые народы от уничтожения, заставляло Смерть сжалиться и отступить от двух нечаянно нашедших друг друга влюблённых. Примеров, что были увековечены в легендах, была масса, но Амарантус, со свойственным всем демонам скепсисом, не поверил древнему, слишком слащавому преданию. Он не мог даже вообразить, что боль от вида того, как мучается его Истинный, будет в тысячу раз сильнее, чем от падения с Небес. Не мог поверить, что кто-то может казаться столь прекрасным и очаровывать даже будучи избитым и душевно сломленным, словно ангел, а не обычный человечишка. Не осознал сперва, что это существо, его нежный мальчик на уровне присутствия рядом вызывал в нём любовь столь сильную, что она не знала преград, стыда и гордости. Всё тёмное, что было в нём, и то немногое светлое, что осталось от ангела, теряло вес перед той властью, что имел над ним совсем невольно его Истинный. И сейчас, стоя перед этим хрупким созданием, он знал, что готов отдать всего себя, вытерпеть любую пытку и поклясться в чём угодно, лишь бы его Человеку больше никогда ничто не угрожало. Лишь бы он никогда больше не видел кровь на этой бледной коже, не заживлял со слезящимися глазами страшные раны и не убирал некрасивые пятна синяков с безупречного тела возлюбленного, что так и не открыл глаз, пока он, склонившись над ним, корил себя за неверие. Корил только самого себя. — Прости, я сам не знаю, почему, — честно признался ему юноша, ловя этот виноватый взгляд и чувствуя, как собственное сердце ноет, подобно чужому, запечатанному под широкой грудной клеткой. Ещё одна странность — он поразительно чётко ощущал все эмоции Демона, будто к нити его собственных переживаний добавилась, сплетаясь, нить Амарантуса. Наверное, поэтому его слова о том, что рядом с ним — безопасно, подействовали на Энвера так быстро. Он не просто так воспринял их за чистую монету. Он почувствовал ту спокойную и обволакивающую ауру, что находилась внутри мужчины и которую, очевидно, он сам в нём и рождал. Странное, очень странное, но вместе с тем незнакомо-правильное чувство. — Я боялся, но, — Энвер задержал дыхание, пытаясь подобрать слова, и взор Демона в одну секунду стал глубок и нежен, помогая в этом — Но это совсем не тот страх, что я ощущал перед кем-либо другим. Не как недавно в храме, и перед теми людьми, — невольно погружаясь в пережитый ужас снова, пролепетал Энвер, в то время как его глаза повлажнели. Амарантус без слов прижал Энвера к себе, прежде чем сказал что-то или даже пожелал сказать. Пусть сначала его Истинный успокоится, вновь почувствует, что он тут, под крылом того, кто будет защищать до последней капли крови. И пусть этот кто-то — чудовище по человеческим меркам, прежде всего он — его Истинный. Однако, несмотря на безусловную и безграничную любовь, между Истинными могли быть определённые барьеры. Минуя то, что они подходили друг другу как две части одной души и мгновенно подстраивались друг под друга — такова была природа, они не могли нарушить этим ранее установленный ход вещей. Люди всегда боялись демонов. И это тоже было частью их естества. Нередко из-за этого Люди намеренно скрывались, бежали, ещё даже не встретив своего Демона, но уже предчувствуя скорое свидание. Хоть то и не несло для них никакой опасности. — Я понял, о чём ты, — прошелестел он, размышляя о том, как же всё-таки сложна природа Истинности — Ты боишься меня, потому что я демон, а ты — человек, и я чувствую твой страх тоже, — начал он, погладив юношу по волосам. Дыхание его всё ещё было частым, а щёки покраснели, хоть Амарантус и не мог этого увидеть, то ли от стыда, то ли от подступивших слёз, то ли от всего разом. Чувств было слишком много. А сам он весь был таким горячим, что Амарантуса обдавало жаром через ткань собственной белой хлопковой рубашки. В собственных руках, прижатый к его телу, Энвер казался ему ещё меньше, чем когда он просто видел его со стороны. Но только этот кроха заставлял его чувствовать себя целым, из-за чего так не хотелось расплетать рук и отстраняться. — Потому что мы всегда теперь будем чувствовать друг друга, что бы ни испытывали, и не сможем скрыть это; ни я от тебя, ни ты — от меня. Мы называем это Истинностью, — пояснил он, пока Энвер впитывал его спокойствие и безмолвную заботу, прижавшись и замерев — Всё, что ты чувствуешь сейчас — и страх, и тягу ко мне, всё это естественно. Но Истинность сильнее демонической сущности, поэтому со временем ты привыкнешь и перестанешь бояться меня. — на этих словах Амарантус провёл рукой по затылку и позволил себе зарыться носом в пахнувшие полевыми цветами волосы. — Так ты чувствуешь всё то же, что и я? — уточнил он, прикрывая глаза и, с тем же выражением наслаждения на лице, потёрся щекой о мощное плечо, вдыхая запах от сильной шеи. Окутанный теплом, ласковым шёпотом и руками, он почему-то моментально доверился. Это оказалось так просто! — О да, чувствую, — ухмыльнулся Амарантус, а затем обозначил причину своего смеха и лукавой улыбки. Когда тот чуть толкнулся бёдрами вперёд, Энвер с сумасшедшим стыдом понял, что стал снизу твёрдым, а затем, с не меньшим стыдом понял, что и Амарантус — тоже. Вот только если такая реакция тела смущала Энвера и заставляла его щёки гореть, то Амарантус смущения не испытывал. Поэтому именно он сделал то, чего Энвер очень сильно захотел в ту секунду, но не осмелился получить самостоятельно. Рука проскользнула от поясницы вверх, найдя идеальную нишу между лопаток, а Энвер неосознанно прогнулся в спине, следуя за чуткими пальцами. Ему ни на секунду не позволили отвести взгляд, пока лицо демона приближалось к нему, а дыхание становилось всё ощутимее и, казалось, вот-вот сольётся с его собственным. Чужие губы были так близко, а рассудок становился всё мутнее. И в эту секунду Энвер с особой чёткостью осознал — он хочет ощутить их на своих. Амарантус коснулся уст своего Истинного, и всё мироздание для него на мгновение утратило любую значимость. Теперь была только мягкость губ и еле заметное чужое дыхание приоткрытого в томлении рта. Энвер несмело потянулся навстречу и обвил руками его за шею, прислонившись грудью и полностью отдавая себя и своё тело в распоряжение этим жестом, давая разрешение и делая свой первый шаг к Амарантусу. Теряясь в ощущениях, Демон слабо выдохнул из себя последний воздух и, наконец, поцеловал своего возлюбленного по-настоящему: накрывая его губы своими, слегка напирая и толкаясь языком во влажную изнанку чужого горячего рта, забираясь длинными пальцами под одежду и бесстыдно оглаживая спрятанное под ней гораздо более чувствительное, чем у него самого, тело. Он был нежен, но и напорист в то же время. Вёл себя ровно так, чтобы Энвер плыл от этого в ленивом потоке зарождающейся страсти и не испугался, что совсем не умеет плавать. Амарантус был совсем не прочь научить. Узнав поцелуй на вкус, Энвер решил попробовать ответить и сплёлся языком с тут же поощрившим это старание языком любовника. Амарантус застонал. Каким бы ни был Демон искушённым в любовных делах, сколь умелым соблазнителем бы ни являлся, сам он не мог сопротивляться чарам своего Истинного, что одним прикосновением пробуждал в нём сильнейшее взаимное желание. Он, на секунду забывшись, резко подхватил юношу на руки, держа под бёдра и вздымая над собой. Энвер от неожиданности оторвался от поцелуя, тихо вскрикнув и открыв глаза, что моментально наткнулись на взгляд Демона. Тот смотрел ласково и заранее виновато, так, что Энвер утонул в захвативших его эмоциях раньше, чем успел заметить, как тесно сам обвил голенями талию мужчины, притираясь вплотную. От любого мановения между телами будто искрилось что-то, обжигая. — Прости, — сказал он, извиняясь за резкость — Ты невозможный. Я теряю всякую волю, когда ты рядом, — честно признался он, смотря в маревые глаза напротив и находя в себе последние силы, чтобы не сорваться вновь — Но мы можем не торопиться. Подождать, пока ты привыкнешь ко мне, — сообщил он, дыша через раз — Не всё должно случаться сразу, я не хочу тебя пугать, — заставляя млеть от руки, гладящей по щеке, сказал он тихо. Но Энвер и не был напуган, та неожиданность в действиях Демона лишь добавляла любопытства. Он хотел узнать Его всего, как это, когда он целует несдержанно, когда стонет безвольно в поцелуй, когда руками скользит там, где и подумать стыдно. К тому же, Энвер знал, что Амарантус почувствует, если ему вдруг станет невыносимо страшно и прекратит. Вот, как сейчас, стоило Энверу только дёрнуться от резкой смены положения относительно пола. — Я хочу, — прямо ответил он, с любовью обводя глазами черты красивого лица — Очень хочу, Амарантус. Мне не страшно с тобой. Не только Демон мог успокаивать его, делясь своими чувствами и вплетая их в его собственные, но и Энвер мог утихомирить возникшую в Истинном тревогу. Его тело, его желание, его слова и, самое главное — их незримая связь — подсказывали обоим, что Энвер действительно готов. Амарантус кивнул, хотя его брови на секунду изломились почти сожалеюще от того, какой он несдержанный. — Я остановлюсь, если только попросишь, — говорит он, видя, как Энвер улыбается, слыша это и безоговорочно веря, а затем сам тянется к губам, замирая прямо перед ними, заметив, как Амарантус даже не прикрыл глаз. — Уверен? — последний раз спрашивает он, доводя этим до исступления и себя, и юношу на его руках. «Ну же, поцелуй, пожалуйста!» — взмолился в сердцах Энвер. — Да, — без малейшего сомнения произносит он, после чего Демон вовлекает его в сладостный и такой долгожданный поцелуй. В этот раз Энвер уже был смелее, сам тянулся, манил собой и с готовностью отвечал на каждое касание. Извивался в чужих руках, тёрся и тихо-тихо, на грани слышимости стонал, доводя Амарантуса этим до помешательства. Однако, теперь он оставался предельно осторожен и, только спустя сотни осторожных соприкосновений, они переместились на кровать. Амарантус, не разнимая рук, мягко опустил Энвера на спину, давая опору, а затем, всё так же не отрываясь, опустился сверху, толкнувшись между разведённых ног, имитируя толчок. Послышался полустон-полувсхлип. Энвер обнял его бёдрами ещё крепче, не давая отстраниться и прося. Амарантус отстранился от губ, вновь проверяя по глазам, всё ли в порядке, и, убедившись в этом, провёл раскрытой ладонью по паху с нажимом, заставляя тело под ним издать очередной стон, ласкающий слух. Энвер запрокинул голову, задыхаясь от удовольствия, выставляя напоказ беззащитную шею, и Амарантус немедленно приник к ней губами, отрывисто целуя, а затем трепетно задерживаясь на одном месте, внимательно исследуя его языком. По мере того, как он исследовал тело своего человека, оно расслаблялось, делалось гибким и податливым. И чем больше Энвер плавился от удовольствия, тем сложнее Амарантусу было оторваться от него хоть на секунду, давая передышку связкам и сокращающимся мышцам. Чувственные ключицы, трепещущие под тонкой натянутой кожей, которые обязательно нужно поцеловать, плавный изгиб плеча с чуть выпирающей косточкой, тёплое местечко под ушком, коснувшись которого лишь дыханием, можно вытянуть тихий, такой искренне-удивлённый стон. А затем всё те же губы, что, кажется, покраснели ещё сильнее от покусываний и жара возбуждения, но так и манили прикасаться к ним снова и снова. Мужчина стянул с юноши одежду, чего бы тот сам никогда не смог восстановить в своей памяти, и вновь прикоснулся к совсем ничем не прикрытому телу. Погладил подушечками больших пальцев по животу симметрично, и заворожённо засмотрелся на то, как прогибается под касанием упругая кожа. Тут же склонился за тем, чтобы поцеловать натянутый от прогиба в пояснице живот и услышал задушенный стон и просьбу: — Амарантус? — позвал он и потянул за плечо, заставляя Демона внутренне задрожать — П-подожди, пожалуйста, — и вновь потянул вверх, умоляя приблизиться взглядом. — Да, мой хороший, что такое? — мягко спросил он, нависая над Энвером и бережно оглаживая алеющие скулы — Испугался? — предположил он, и сам зная, что дело не в этом. — Нет, просто… –эти слова не имели продолжения, потому что «просто» означало то, что Энвер обнимет Амарантуса за шею и сильнее сведёт лодыжки на пояснице у того, утыкаясь лицом тому в шею и безмолвно прося у того задержаться в этом положении ещё немного. Без причины. Просто потому что так тоже очень хорошо, и Энверу хочется ещё раз почувствовать тепло не только от всепоглощающей страсти. Амарантус с наслаждением обнял его в ответ, уткнувшись тому в макушку и с благоговением дыша своим Истинным, чуть покачиваясь, будто баюкая его. Сильнейшее возбуждение не могло пересилить нежность, что обнаруживалась в нём, что бы Энвер ни делал. Он ласково провёл несколько раз рукой по его голове, чувствуя раскалённое дыхание на своей шее, а затем, приоткрыв глаза, поцеловал Энвера в лоб, после чего тот наконец посмотрел на него. — Я люблю тебя, — зачем-то озвучил он очевидное, но так отчаянно рвущееся наружу признание. Амарантус улыбнулся, едва не теряя голову от счастья, и прикоснулся своим лбом к чужому. — Я знаю, душа моя, — проговорил он, слыша каждый стук сердца возлюбленного — И я люблю тебя, милый мой, — сказал он и тут же ощутил чуть влажные губы на своих, что лишь повторяли через поцелуй сказанное ранее признание. Теперь уже, сбавив градус безрассудного плотского влечения, Амарантус продолжил своё неторопливое путешествие по телу любовника. Энвер нашёл руку того и сжал её, переплетя пальцы, а Амарантус не отпустил, целуя-вылизывая плоскую вздымающуюся грудь, живот и холмики бедренных косточек, дразня обманчивой близостью ласки то, что просило внимания чуть ниже. Стоило Амарантусу приступить, как Энвер ужасно засмущался, покраснел и отвернул голову вбок, хотя до последнего удерживал зрительный контакт и храбрился. Демон не остановился, но сжал ладонь возлюбленного, давая ощутить и без взгляда своё присутствие, показывая, что в таком удовольствии нет ничего постыдного. Кончик языка невесомо проскользил от чувствительной крайней плоти до основания и обратно, накрывая теплотой рта навершие, сопровождая это абсолютно бесстыдными мокрыми звуками и посылая приятный импульс по всему телу. — А-а-а-ах! — прерывисто застонал Энвер безвольно, чувствуя себя так, будто всё тело стало невесомым и воспарило на пару сантиметров над кроватью. Так хорошо, так влажно и горячо. — Ми-и-илый… — зовёт он его не чтобы прервать, а чтобы просто обратиться, вызывая этим довольное порыкивание и следующую от него приятную вибрацию, что заставляет слёзки скапливаться в уголках глаз. Сколько это продолжалось, Энверу никогда бы не хватило сил сосчитать, но ровно в тот момент, когда удовольствие, казалось, заполнит его настолько, что выплеснется через край, губы вновь встретились с его губами, и он с жаром ответил, потираясь всем естеством, что так нуждалось в ласке о крепкое и твёрдое тело Демона, не меньше изнывающее от желания. Почему тот сам всё ещё оставался в одежде? Энвер робко, пугаясь своей собственной просьбы, просит Амарантуса стянуть с себя рубаху. Демон благозвучно смеётся. Взору Энвера бесстеснительно открывается рельефный торс, вид которого заставляет затихнуть в искреннем восхищении и нерешительно потянуться к нему рукой. Демон уверенно накрывает его кисть собственной ладонью и проводит вверх. Энвер в который раз думает, что не видел и не чувствовал ничего прекраснее. Они снова целуются, только Энвер оробело спускает ладонь вниз, накрывая ей пах и надавливая, от чего Амарантус невольно прикусывает его губы и толкается в руку, побуждая залиться в очередной раз краской. — Тщ-тщ-тщ, — шипит он, усмиряя разошедшегося Энвера и закатывая глаза от удовольствия — Малыш, можешь перевернуться на живот, пожалуйста? –просит, ловя мутный, совершенно осоловелый взгляд мальчика и тая от того, с какой покорностью он выполняет его просьбу. Узкая спина и аккуратные плечи, точёные, чуть приподнятые бёдра. Амарантус накрывает их собой, задыхаясь от нежности к этому существу, бесконтрольно потираясь пахом о неосознанно подставленные ягодицы и кусая за загривок, тут же зализывая несильные укусы. Энвер стонет громко и практически без стеснения, распалённый и разморенный умелыми руками своего Истинного. Сейчас он не сомневался в этом, ведь чувствовать что-то подобное к кому-то другому — просто невозможно. Демон спускается поцелуями всё ниже и ниже, становясь всё более развязным в своих ласках, сжимая теперь грубовато, но не больно, чуть приподнимает бёдра ещё выше, скользнув одним беспрерывным движением в ложбинку между ягодицами и оставляя мокрый след. Вылизывая плотное колечко мышц, то расслабляя, то напрягая язык, он слышал совсем смущённый писк, заглушённый разве что ворохом одеяла. Энвер дышал так часто, что грудная клетка начинала болеть, а мысли совсем покинули его голову. Их хватало только на то, чтобы не подаваться навстречу ласкающему умелому языку, что для неискушённого Энвера было бы слишком откровенно и развратно. Просто было бы сложно сразу после этого посмотреть Амарантусу в глаза. Впрочем, Амарантус был доволен тихими стонами и реакцией тела, что была красноречивее любых описаний. Юношеское естество, которое он тоже не забыл обласкать рукой, было твёрдым и истекало предсеменем, а распалённый и жаждущий Энвер вздрагивал и извивался от малейшего веянья дыхания Амарантуса, что специально испытывал выдержку любовника на прочность. — Амарантус… — позвал тот уже совсем жалобно, будто не звал по имени, а молился — Пожалуйста… Демон метнулся к его лицу, зацеловывая, будто бы извиняясь за долгое томление и эту пытку удовольствием: — Сейчас-сейчас, мой маленький, — сцеловывая влагу с щёк — Потерпи совсем чуть-чуть, нежный мой, светлый мой, — уговаривал он его, перевернув вновь на спину и подготавливая уже пальцами, не давая Энверу ни на секунду подумать, будто он его оставляет в этом мареве чуждого доселе удовольствия одного. Никогда не оставит. Энвер расслаблен и охоч до своего Истинного так, что сам подаётся на гладящие его изнутри пальцы, просит вслух не останавливаться, чувственно краснеет, принимая их всё глубже и ритмичнее в себя. Когда они доходят до проникновения, Энвер не волнуется совсем, только инстинктивно зажимается, но тут же расслабляется, чувствуя, что так обоим легче. Внутри туго, жарко и так умопомрачительно узко, что у обоих под прикрытыми веками пляшут цветные пятна. — Всё, малыш, я полностью в тебе, — сообщает демон ему на ухо, отчего Энвер стонет. Не от чувства заполненности и натяжения, а от мысли, что они, наконец, одно целое. Амарантус стонет следом, делая первый толчок и понимая, что навсегда утонул в своём светлом мальчике, сгорел вместе с ним, став едиными в этот миг. Время тогда уже не имело никакого значения и никакой власти над ними. Поглаживания, поцелуи, фрикции. Шумное дыхание, одно на двоих, в унисон. Два мокрых и напряжённых тела, натянутых, как тетива лука, что вот-вот отправит стрелу в полёт. Энвер кончает почти с криком, едва ли не до боли сжимая Амарантуса в себе и заливаясь слезами счастья. Целует заполошно и беспрерывно дрожащими губами, удерживая Демона за шею. Тот изливается вслед за ним, едва успевая выскользнуть из горячего нутра, и тут же набрасывается с новыми поцелуями, прижимает к себе, гладит по щекам и стирает слёзы со щёк, заглядывая в такие любимые карие глаза Истинного, что почти засыпает у него на груди. — Люблю, — шепчет его Человек, ласково потираясь и чуть кусая шею, силясь отдышаться — И буду любить всегда-всегда. — И я тоже всегда буду любить тебя, лучезарный мой , ведь теперь мы разделим Вечность, — улыбнулся он, сжимая вымотанного близостью, но счастливого юношу. Энвер даже не переспрашивает, зная, что чтобы это ни значило, их чувства будут длиться столько, сколько они сами будут существовать. Пальцы, бесцельно кружащие по груди, улавливали стук сердца, что билось в один такт с собственным. — Душа моя, а как же тебя зовут? — перед тем, как дать мальчику уснуть, греясь в объятиях, спрашивает он. — А ты уже знаешь, — с той же лукавой улыбкой, что и у Амарантуса, отвечает он озадаченному демону, не открывая глаз — Меня зовут Энвер, и на моём языке это значит «лучезарный».