Две зимних ночи

Ясно-зимняя ночь, и звёзды светят, как сумасшедшие. От горизонта встаёт жёлтая долька луны, разрезая темноту своим сиянием. Снег в её свете разливается серебряными искрами по склонам. В такие ночи кажется — нет в мире ничего плохого, а только сны и сказки, которые грезятся людям под новый год, добрые и обязательно волшебные. Вот только на самом деле с волшебством и волшебниками лучше не связываться. Найдут, наворожат, догонят и ещё раз найдут… чтобы потребовать невозможную плату. На лечение дедушки Белдо от тоски, и скуки, и депрессии. И, словно подтверждая эти мысли, из полумрака улицы выступили несколько теней. Двое отделились от стены слева, трое неспешно подходили сзади, и ещё парочка берсерков преградили улицу прямо перед ним. Кто же ещё кроме них может так мастерски неторопливо поигрывать ножичками? Наверняка кому-то из них, особенно из новеньких, не хватает пока развлечений, вот и ищут на стороне. Но если тебе всего 14, понимание причин не утешает. И покровительство Белдо к кому-либо в тёмном переулке разглядеть сложно. Особенно новичкам, которые из другого форта, и если и видели глав других фортов, то только мельком. Для них же псиос раздаёт только один… Шестеро парней грамотно взяли его в полукольцо, прижимая к стене ближайшего дома, прорваться не оставалось никакой возможности, и Женя понял, что всё, приехали. Его парочка ножей и стрелы для арбалета, который остался дома, против двух четвёрок берсерков — ведь двое ещё наверняка поджидают на концах улицы случайных ночных прохожих… Против этих ребят ему действительно было нечего сказать. Хотя, как раз болтовня — это единственное, что ему оставалось в этом случае. Нет, он, конечно, мог ткнуть ножом в ближайшего из них и успеть разбить нос ещё кому-то, но после этого его всё равно бы скрутили. А героем он не был, и никогда не понимал бессмысленного геройства тех же шныров, которым бывает всё равно, что с ними будет дальше, лишь бы успеть выполнить свой долг… И он улыбнулся. Немного лениво, немного свысока, подражая старшим ведьмарям. И как-то странно комично выглядела эта улыбка на его ещё мальчишеском лице, если бы её, конечно, стали разглядывать. — Эй, ребята, вы ничего не перепутали? — голос почти не дрогнул, и это было уже хорошо. — Или вам подсказать дорогу до ближайшей библиотеки? Бритый берсерк, который стоял ближе всего к нему, оглянулся на второго, лохматого настолько, что казалось, он специально отращивает на себе волосы, чтобы восполнить их нехватку у первого. — Слышь, он ещё что-то вякает! — смех у бритого был довольно-таки противный. — Обыскать! — Обыщи, — спокойно отозвался первый. — Хуже не будет. Женя всё с той же насмешливо застывшей улыбкой протянул им пакет. Двое других в это время тут же отобрали его ножички со стрелами, ощупав чуть ли не с головы до ног. — Хм… восемь банок сгущёнки. Три упаковки красного перца. Старая нокия, — отрапортовал лохматый, перерыв содержимое пакета. «Ага, Аль сегодня не дождётся ужина», — думал Женька, всё ещё оглядываясь в поисках чего-то пока неопределённого. Берсерки тем временем потуже скрутили ему запястья и отступили, встав по сторонам, а из подъезда вышел маленький сутулый человечек. «Скорее всего, клерк из форта Долбушина», — подумал Женя. Но точно определить было невозможно. У него даже внешность была, как будто нарочно, очень обычной, какой-то ускользающей, размазывающейся в серое пятно, как только отведёшь взгляд. — Нам стало известно, что у вас есть ручная гиела, щенок, от которого отказалась стая, — негромко начал серый человечек. — Вы знаете, что по закону она должна умереть. Гиела не должна доверять наезднику и быть предана ему, такая гиела — уродец. А уродцы не имеют права на жизнь… Монотонные слова растворялись в ночи, а перед глазами Женьки встал Аль. Встал так ясно, как будто стоял рядом и ухмылялся ему в лицо своей наглой белой мордой, щурился на солнце и капал слюной, как в тот день, когда он унёс его от его же собственной матери, готовой разорвать своего щенка в клочья, потому что он не такой, как она. Уродец. Альбинос… Портит род великих Гамовых, известных ещё со времён царя, не идёт учиться в Лондон, шляется ночами по улицам… Нет, что-то его уже занесло не туда. А клерк всё ещё что-то говорил. — Вам всего лишь достаточно указать нам путь к его сегодняшнему жилищу, а остальное мы сделаем сами, даже ваше присутствие не так уж важно, хотя другой на моём месте стал бы на нём настаивать. Пока щенок не встал на крыло, самое время… Щенок. Его щенок гиелы. Собственный, личный, персональный. Который готов перегрызть горло любому, кто к нему сунется, просто потому что это не он, не Женька. Как он гордился тем, что у него в 14 уже есть своя личная гиела, которая, пусть ещё и не летает, но вот-вот начнёт. Которая уже отзывается на имя и даёт лапу, как собака. У которой такие хитрющие глаза и такой вонючий язык… От всего этого отказаться? Ради чего? Почему он должен?.. Но разве у него есть выход? У него просто нет выхода, если он хочет жить и остаться в добром здравии. Если Долбушин что-то решил… — Моё руководство, и даже я бы сказал, прямое начальство, очень заинтересовано в этом. И это ни в коей мере не будет предательством с вашей стороны, а только следование закону разума, который всегда за естественный отбор… Вот это он сказал зря. Предательство. У него ведь никогда в жизни не было друзей, а теперь он понял так ясно, как никогда, что ему сейчас предлагали сделать. Предать своего единственного, возможно, друга, зависимого от него и пока что почти беспомощного перед куда более опытными ведьмарями. Предать ради чего-то неясного и серого, как этот коротышка в сером костюме. Просто так, ради собственного спокойствия и комфорта. И Женя почувствовал, что совсем не готов это сделать. Что на самом деле у него был действительно только один выбор. — Я не буду этого делать, — упрямо-насмешливый взгляд буквально сверлил клерка, и если бы тот мог, уже давно сбежал бы от него минимум на три квартала. На всякий случай. — Вы достаточно хорошо понимаете, что сейчас сказали, и что будет с вами дальше? Да, он понимал. Он очень хорошо понимал сейчас, как невидимые весы склонились над ним в тёмном московском дворике под стылыми взглядами звёзд. Просто он мог выбрать сейчас безнадёжный комфорт предательства или ещё более безнадёжную защиту кого-то, кого он очень нерационально считал своим другом. Но если пойти по первому пути, дороги назад, как и новых друзей в этой жизни у него может уже и не быть. А потому, если выбирать из двух безнадёжностей… — Я понимаю, — и больше ничего. Ледяное презрение, не теплее, чем сейчас иголочки звёзд, но в то же время что-то удивительно тёплое внутри. Как будто, от этих слов в душе вспыхнуло маленькое солнце. Первый удар, на удивление, был от лохматого, а не от бритого. Странно, он почему-то думал, что будут бить в порядке старшинства… Очнулся он от того, что было очень щекотно. В спину упиралась твёрдая дверь мусоросборника какого-то тёмного подъезда. Холода он уже почти не чувствовал. Как и боли. Но нос немилосердно щекотали маленькие усики. В неярком сумеречно-зимнем рассвете у него перед глазами что-то сверкнуло. Проползло по щеке и заглянуло в правый глаз. «Вот они какие…» — устало подумал Женька. «Заблудилась, глупая. Мотай к своим этим… шнырам», — пчела скептически отнеслась к его шёпоту и поползла за воротник. На мгновение стало теплее, и Жене показалось, что он снова уснул. Проснулся он уже на следующее утро в доме у самого Белдо. Все раны были перевязаны, прохладная простынь приятно холодила зудящую кожу — Млада и Влада наверняка намешали под повязки исцеляющих зелий. Солнце заливало комнату, высвечивая кучу ненужных мелочей, которыми любил окружать себя Белдо. В его свете все они казались какими-то искусственными, натянутыми, как паутина, на яркий мир реальности. Странно, почему раньше он не видел их так, как сейчас? Из соседней комнаты доносился ворчливый голос главы форта — он с кем-то спорил по телефону, и тут до Жени начал доходить смысл слов: «Никаких больше нападений, слышите? Его зверёныш должен быть в полной безопасности, и вообще, отныне мы должны разрешать ему всё! Хочет ручную гиелу — будет ручная гиела, захочет Луну с неба — срочно подавать луну, и плевать, какими средствами! Потому что иначе… так и до ШНыра недалеко докатиться!..» — хлопнула ещё одна дверь — это Белдо перешёл в следующую комнату, видимо, посчитав, что своим повизгиванием в особенно драматичных местах может разбудить его. А он лежал и улыбался. Аль будет в безопасности — это первое и главное, что он понял из разговора. Потом пришла следующая мысль: знал бы Белдо, насколько он сейчас был близок к правде! Вот только какой Шныр может быть для него, выросшего среди ведьмарей? Того, у которого уже есть своя гиела? Пронести Аля за ограду Шныра будет невозможно, и летать, да и просто встречаться с ним можно будет только урывками... Хотя да, всё это были отговорки. Просто он сейчас, в этот удивительный момент душевной ясности осознавал, что у него не хватит сил на каждодневный подвиг. Он может вспыхнуть и сделать что-то в едином порыве, как вот вчера... как той ночью. Но каждый день отказывать себе в мелких радостях ради какого-то призрачного долга? Не сдаваться, не разочаровываться, а разочаровавшись, снова вставать и бороться с ветряными мельницами, которых обычно не видит никто, кроме тебя? Зачем? Ради чего?.. Из складок одеяла неторопливо выползла пчела. Немного поковырялась в пододеяльнике, сделав себе уютное гнёздышко, и уселась чистить лапки. Затем усики. На Женьку она оглянулась только один раз, и в её взгляде ему почудился немой укор. Как будто, она хотела сказать ему: «Но ты же даже не пытался!» — и снова вернулась к своим усикам. «Ты не понимаешь, я ведь не герой. И не псих. Я обычный человек. Тебе дали не тот адрес, иди и найди себе какого-нибудь... шныра!» Пчела даже не подняла на него глаз. Почему-то он знал, что следующими будут крылья. И ещё, что улетать она никуда не собирается.

* * *

Была такая же тихая морозная ночь, как и шесть лет назад. Где-то подкрадывался новый год по хрустящим снежным дорожкам. А в тёмных небесах горели сотни острых лучей, мерцающих и ярких, как капли в холодном стекле окна. Женька открыл окно настежь, чтобы они светились ещё ярче. Сколько изменилось за это время... Теперь он уже не боялся повстречать берсерков в тёмном переулке. Теперь Аль уже не нуждался в его защите, а чаще защищал его. Теперь он уже не мог так ярко чувствовать и бездумно поступать — всё это заменил логический анализ, холодный, как сегодняшняя ночь. Да, уроки в школе психологического развития не прошли даром. Он избавился от иллюзий наивности, от чувства вины за предательство. Но что он получил взамен? Пустую комнату. Остывающий камин, который снова скоро придётся разжигать. На окне что-то зашуршало. А ведь он почти забыл. Здесь в коробке из-под каминных спичек жила его пчела. Всё ещё жила вопреки всем правилам и законам. Он пробовал кормить её мёдом, но, видимо, ей нужен был только тот, что растёт в Шныре, а туда для него дорога была закрыта навсегда. Он продержался в нём чуть больше семестра. До второго нырка. И да, ему говорили, что для него начинать нырять ещё очень рано, что он не готов. Но победили, конечно же, упрямство и любопытство. А он проиграл. Хотя, с другой стороны, может быть, хорошо, что ему пришлось отказаться от всего этого раньше. Многие привыкали настолько, что, лишившись Двушки, с горя сразу же попадали на псиос. Для него же Шныр остался коротким, почти мало значащим эпизодом жизни ведьмаря... Из коробка неторопливо показались золотые усики. Да, очень много значащим. Он мог обманывать кого угодно, но обманывать себя, по крайней мере, глупо. Ему до сих пор снились сны, как будто он на Двушке. Как будто, ему очень жарко, настолько, что хочется даже снять кожу. И он держит в руке редкую синюю закладку, привносящую в твою жизнь любовь. Окружающую тебя любовью от близких людей, и дающую способность отвечать им так же искренне. И эта закладка уже начинает светиться нестерпимым светом, сливаясь с ним. Просто потому что он очень сильно захотел этого для себя. Нет, он не хотел лишать этого девочку-сироту, которая никогда не знала любви и ласки, а теперь внезапно могла обрести дом, но быть счастливой только если научится принимать и любить своих новых родителей. Просто мысль о том, что у него тоже никогда не было в жизни ничего подобного при живых родителях и куче прочих родственников засела внутри ржавым гвоздём и всё время проворачивалась, терзая его приступами зависти. И вот теперь внезапно стало уже поздно. Его ослеплял этот ярко-голубой свет, и он просыпался. И ещё долго лежал обычно, ощущая, как постепенно спадает жар во всём теле, прежде чем снова мог заснуть. В открытое окно свободно вливался звёздный свет. Дыхание зимнего ветра быстро выстудило комнату, но одеваться или закрывать окно всё ещё не хотелось. Женька протянул руку и взял на ладонь уже почти выползшую из коробка пчелу. И к нему на какое-то мгновение вернулось ощущение нереальности мира. Пчела на ладони, он сам где-то глубоко внутри себя — это то, что имело значение, а остальное — декорации, ширма, которая скрывает нечто более прекрасное. Сухая серая куколка, из которой может выпорхнуть бабочка, если вырастет к тому времени, когда нужно лететь. Нечто, похожее на Двушку... «Двушка для меня закрыта. Навсегда», — тут же сказал себе Женя, и положил пчелу обратно в коробок так быстро, как будто, она жгла ему руку. «Ты ошиблась, пчела. Я с самого начала сказал тебе, что ты ошиблась. И лучше бы ты тогда улетела, потому что теперь я сделаю то, что от меня ждут. И мне будет всё равно, что после моего представления ведьмарей в мире станет больше. И так же сделаю на следующий год. Если эти новички настолько глупы, что верят во вселенское добро... Отныне и дальше мне будет всё-рав-но». Внезапно он ощутил, что говорит куда-то в пустоту. Пчела в коробке больше не двигалась. Не шевелила усиками. И он мог бы даже сказать, что не дышала, хотя как он мог раньше замечать её дыхание? Просто сейчас, в этой комнате, в этом мгновении он совершил свой второй внутренний выбор. И это был выбор трезвой логики и отстранённого невмешательства. Удобства и комфорта вместо иллюзий. Он вырос. Вырос из того себя, кем был шесть лет назад, в замечательного ведьмаря и обаятельного юношу. Вот только внутри поселилась какая-то пустота и обречённость. Пустота, которую не могло заполнить больше ничто, как будто, оттуда взяли что-то очень важное, и теперь холодный звёздный свет просвечивает сквозь неё и оставляет почему-то на глазах злые капли слёз. Женьке вдруг захотелось выйти наружу. Он распахнул дверь и столкнулся с огромной крылатой тушей, растянувшейся на самом пороге дома. Аль тут же поднял голову и ухмыльнулся во всю свою зубастую пасть. В хитрых глазах была радость. «Давай полетаем?» — как будто, спрашивал он. — «Ночь такая классная!» «Давай, дружище», — так же мысленно отвечал ему он. По крайней мере, один настоящий друг у него всё же был. И собирался быть дальше. А это тоже немало. Значит и с этим можно было жить. Пока человек жив, у него всегда остаётся надежда на счастье. Даже если больше у него не осталось ничего. А потом ветер стал для него обжигающим, а звёзды — капельку ближе.