На первом месте — чувство

На первом месте — чувство. Смотрящий лишь На синтаксис вещей Никогда всецело не отдастся поцелую. Он остается полным дураком, Пока во всем мире цветет Весна. Моя кровь одобряет ее, И поцелуи значат для меня много больше, Чем вселенская мудрость. Леди, я клянусь всеми цветами Земли. Не плачьте, Ведь даже самая точная мысль моя не сравнится С трепетным взмахом Ваших ресниц, Которые словно говорят мне: «Мы созданы друг для друга». А потом Вы Звонко рассмеетесь в моих объятиях, Потому что жизнь не абзац, И смерть, я думаю, не является скобкой. Э.Э. Каммингс

Вздрогнув, ты пробуждаешься ото сна. Двое твоих пациентов спят вместе, и у тебя нет сомнений, кто они, но ты не уверена, почему тебе снится, как Тони трахает Глорию. У Эллиота был бы чертовски насыщенный день. Черт, если бы ты была своим собственным пациентом, то у тебя тоже был бы насыщенный день. Но это просто еще одна подробность, которую ты скроешь от него. Ты больше не уверена, зачем ты видишься с Тони, ведь ты упускаешь из виду все самое важное. Но почему-то это имеет значение: вы по-прежнему встречаетесь в назначенное время в назначенный день, и эти встречи единственное, на что ты можешь положиться в последнее время. Ты натягиваешь теплое пуховое одеяло ближе к подбородку. Сон все не приходит, и ты начинаешь считать до тысячи в обратном порядке. Где-то на шесть тысяч семьдесят четвертый счет ты сдаешься, встаешь с кровати и идешь на кухню заварить себе чашку кофе. * «Я убита горем», — сказала ты, когда он навис над тобой. Он был пьян и зол, его переполняло чувство вины. «Я убита горем», — и она снится тебе по ночам. Свисающая со стропил, одетая в белое платье, словно ангел, словно призрак. Ты, конечно, знаешь, что в реальности не было никаких стропил, и что Глория была одета не в белое платье. Ты узнала это, когда открыла газету на следующее утро после ее смерти, и чашка с кофе выпала из твоих рук. Остался ожог, но ты не замечала его до следующего дня. * Это, как ты теперь знаешь, означало начало конца. Он был отстраненным и подавленным, а твои длинные ноги всегда были скрещены. Он смотрел на них, когда не хотел смотреть тебе в глаза. Поначалу ты была для него просто еще одним симпатичным личиком, но за эти годы ты зарекомендовала себя, и ты знала, что он с нетерпением ждет сеансов по вторникам, несмотря на заявления об обратном. Ты вспоминаешь тот сеанс, о котором ничего не сказала Эллиоту. Жизнь Тони была устроена по-другому, но на том сеансе его взгляд был очень серьезным и обеспокоенным. Ты глубоко вздохнула. Есть правила, но, если бы ты попросила, он бы убил за тебя. Избитая и хромающая, он бы заставил этого ублюдка заплатить за это. Тони понимает «справедливость» по-своему. Но ты сказала «нет», хотя и не уверена, что имела в виду именно это, но он уважал твое решение. Он бы убил за тебя. Его влечение можно объяснить. А твое? Перенос — самая простая в понимании вещь. Сначала Ричард давал тебе чувство безопасности — он был старше, мудрее, тверже, а потом Тони, обладающий какой-то непостижимой силой. Он бы убил за тебя. Много ли людей готовы убить за тебя? Иногда поздней ночью ты позволяла себе помечтать, и в мечтах тебя успокаивал Тони, его огромный живот и ласковые глаза. И когда твоя рука терла клитор, по кругу, снова и снова, ты, задыхаясь в темноте, думала о Тони, о Энтони на своих сеансах. Он всегда был в твоих мыслях. Есть правила. * Ты подвела Глорию, и он боялся, что ты подведешь и его. Эллиот сказал: «Дженнифер, это не твоя вина». Ты не можешь спасти мир. Но она была твоей пациенткой, она доверяла тебе все свои тайны, свою темноту и страхи, угрозы самоубийства. Ты отговаривала ее, но это было то, чего она ожидала. Это был изощренный танец, и ты одна знала, насколько он опасен. Ты старалась выверять каждый свой шаг, всегда балансируя на грани хаоса. Глория смотрела на тебя так, как люди смотрят на Спасителя, а ты, сломленная, пала с креста. * Еще одна ночь, снова белое платье. Ты не рассказываешь об этом Эллиоту, не рассказываешь никому. Есть слишком много вещей, о которых ты не говоришь вслух, чтобы не слышать их. Дженнифер, Дженнифер, прислушайся к себе. В последнее время ты слишком много прислушиваешься к себе, и это приводит лишь к тому, что поздней ночью тебе снятся кошмары. Дженнифер, Дженнифер, прислушайся к себе. А все, что ты можешь слышать, — это тишина. * Когда Энтони ушел, — как ты и предполагала, — на прощание он осторожно, мягко прикоснулся к твоей щеке, и ты застыла, несмотря на свое желание, почти потребность, растаять в объятиях его рук и почувствовать себя в безопасности, хотя бы на мгновение. Забыть, где ты. Ты думала, что он собирается поцеловать тебя, и ты бы позволила ему, а потом бы вежливо отстранилась и попрощалась. Но это был отеческий поцелуй, оставивший тебя наедине с воспоминанием о прикосновении его губ. Дверь за ним захлопнулась, и ты замерла, словно ожидая, что он снова откроет ее, но все было тихо, так, что ты могла слышать собственное дыхание, эхом отдающееся в тишине. Скоро придет другой пациент. Тебе нужно было продолжать работу, но ты улучили минутку, чтобы сесть за стол, подпереть голову руками, позвонить Эллиоту и сказать: «Вызываю все машины». Энтони ушел прежде, чем ты смогла бы подвести его. Всё было как по учебнику, Энтони. Ты предвидела это с самого первого дня. Но ты не была готова к тому, как сильно тебе станет больно, когда захлопнется дверь. * Где-то ты читала, что символ мира — это знак перевернутого бомбоубежища. Если бы ты перевернула весь свой мир с ног на голову, то пошел бы дождь из ромашек? Может быть, все медленно катиться в пропасть, и не успеешь ты оглянуться, как потеряешь равновесие, а пол и потолок поменяются местами. Может быть, так и наступает конец света. Ты не уверена, как он справится. Ты беспокоишься о нем, ты беспокоишься обо всех своих пациентах, но почему-то с ним все по-другому, и каждое утро ты ловишь себя на том, что листаешь некрологи, боясь того, что можешь увидеть. Он звонит через три месяца, чтобы получить новый рецепт на свой «Прозак», но не приходит за ним. Ты говоришь Энтони: «Я бы хотела, чтобы Вы вернулись», а он только смеется в ответ: «Спасибо, док, но я сам справлюсь». Ты надеешься, что он не расслышал отчаяния в твоем голосе, чего-то, близкого к тоске. Ты звонишь в аптеку, и тебе говорят, что лекарство будет готово через три часа. * У тебя все еще есть обширная практика, много работы, и люди платят тебе большие деньги за то, что ты выслушиваешь их проблемы и помогаешь им иначе взглянуть на мир, словно через калейдоскоп. Цвета и формы всегда меняются и каждый раз переходят во что-то новое, когда ты поворачиваешь круг всего лишь на миллиметр. Каждый видит что-то свое, и ты пытаешься увидеть то, что видят они, улавливая движения рук и мельчайшие изменения в лице, но иногда ты неправильно считываешь общую картину, становишься дальтоником, а потом приносишь свои извинения. Однажды поздней ночью звонит телефон, ты снимаешь трубку и все, что ты слышишь, — это глубокое дыхание. Ты говоришь: «Алло», но в ответ получаешь лишь тишину. Ты сразу же вспоминаешь Глорию, и как бы тебе хотелось, чтобы она позвонила снова, но прежде чем ты успеваешь сказать что-либо еще, в твоем ухе раздается щелчок. Три секунды колебаний, а затем «звездочка-шесть-девять», но номер был заблокирован. Каким-то образом ты знаешь, что это был Энтони, который в отчаянии обратился за помощью, но потерпел неудачу. Ты задаешься вопросом, был ли смысл в вашем общении, в вашей терапии. В последнее время тебе становится все сложнее находить смысл даже в собственной жизни, хотя вокруг все процветает, твой сын жив и здоров и у него все хорошо. Единственное, что не дает тебе покоя, — это пациент, которого ты больше не видишь. * Твой мир изменился, когда Энтони Сопрано переступил порог твоего кабинета. Как-то ты заметила, что не понимаешь, чем ему мешает его брат РИКО, а он просто слегка улыбнулся в ответ. Это невысказанное — то, как много ты знаешь о его личной жизни, как уважаешь его границы. Правда ты никогда не была до конца уверена, хотела ли ты слышать все это или нет. В самом начале ты кое-что рассказывала Эллиоту и Ричарду, но со временем ты научилась спокойней принимать их неодобрение и беспокойство. Есть вещи, которые они не могут понять, вещи, которые даже ты не можешь осознать до конца. Ты не хочешь обсуждать Тони с Эллиотом, поэтому вы разговариваете о других пациентах, о том, как ты не можете спать по ночам. Он прописал тебе «Тразодон» — простые белые таблетки, не вызывающие привыкания. Ты прописывала его многим своим пациентам. Это невысказанное — то, как ты распознаешь у себя все симптомы депрессии, то, как временами ты задумываешься о том, чтобы тайно выписать себе необходимый рецепт. Правильней было бы попросить Эллиота выписать его официально, но ты бы никогда этого не сделала, продолжая умалчивать о том, что твориться у тебя на душе. В последнее время ты — пустая трата его времени, твои сеансы наполнены полуправдой, но ты пробыла в кресле психотерапевта достаточно долго, чтобы знать, что во всем, что ты решаешь сказать, есть какой-то смысл. И вот ты живешь: принимаешь лекарства, просыпаешься каждое утро, одеваешься и идешь на работу, раз в неделю видишься с Эллиотом и немного рассказываешь ему о своей жизни. Это всегда занимает час. И, несмотря на твой обет молчания, тебе всегда есть о чем поговорить. * Ты входишь в свой кабинет, «доктор Дженнифер Мелфи» написано золотом на твоей двери. Ты никогда не записываешь пациентов на время Энтони, оставляя «окно» на вторник. Ты надеешься, что услышишь стук в течение этого часа, но этого никогда не происходит, и поэтому ты обнаруживаешь себя сидящей в своем кресле, скрестив ноги и уставившись в никуда. * Однажды, когда ты училась в медицинском, ты держала в руке скальпель и тебя переполняло чувство безграничной власти. Между твоей рукой и блестящим серебряным скальпелем находилась жизнь и смерть. Ты знала, что твое место — психиатрия, но это была обязательная практика на старших курсах. И в твоей ладони был инструмент Бога, а на столе кто-то, какое-то тело просило, умоляло о помощи. Тебя затошнило. Кто-то сказал: «Дженнифер», и коснулся твоей руки, и ты поняла, что знаешь, что делать. Ты сделала аккуратный надрез. Твои руки не дрожали. И ты никогда раньше не чувствовала такой власти, такого прилива энергии к твоему сердцу, твоему мозгу. «Адреналин, — сказала ты себе. — Не забывай дышать». Ты уже определила свою судьбу, но ты могла наблюдать, как власть может вызвать привыкание. «Власть развращает», — сказала ты себе. Но у тебя есть власть, разве нет? Над такими людьми, как Глория, над такими людьми, как Тони. Ты используешь ее так хорошо, как умеешь, но у тебя в руке нет скальпеля, который помог бы тебе найти выход. Он либо вернется, либо умрет. Это то, что ты знаешь глубоко внутри, в месте, которое говорит тебе все, что ты не хочешь слышать. Ты хочешь, чтобы он вернулся. Ты хочешь, чтобы он снова разозлился, выместил на тебя всю свою боль, разбил твой журнальный столик. Ты хочешь видеть его перед собой и знать, что с ним все в порядке, что он жив, что он дышит. Ты знаешь, что будешь продолжать просматривать некрологи, по привычке, после истории с Энтони, после истории с Глорией, но там никогда не будет ничего интересного. Среди твоих пациентов есть те, кто боится собак, те, кто отказывается признавать, что у него диабет, и поэтому не принимает лекарства, те, кто не может посмотреть на себя в зеркало… Их много. Ты никогда не делаешь записей во время сеансов, твой мозг обрабатывает информацию сам по себе — позже напишешь небольшие заметки и разложишь по папкам. Все пациенты разные, со своими историями и проблемами, и ты никто, если не хороший психиатр, но за пределами кабинета они все сливаются в одно целое, и ты задаешься вопросом, зачем ты все это делаешь. Ты задаешься вопросом, так ли пройдет остаток твоей жизни: пытаясь спасти людей от самих себя, изо всех сил пытаясь спасти себя от собственного разума. Ты задаешься вопросом, примешь ли ты когда-нибудь еще одного пациента на время Энтони. Мастурбируя на своем диване, ты задаешься вопросом, увидишь ли ты Тони и Кармелу когда-нибудь снова. Что бы ты сделала, если бы увидела? Ты задаешься вопросом, что с тобой не так, и твое тяжелое дыхание успокаивается. Ты идешь в душ и пытаешься смыть воспоминания о Тони вместе со своим потом и грязью, со своими неправильными мыслями и страхами. Ты задаешься вопросом, вернется ли твоя жизнь когда-нибудь в нормальное русло. «Понятия «нормального» не существует», — говорит психиатр в твоей голове, и ты улыбаешься. Прислонись лбом к прохладному кафелю и пойми, что, если хорошо подумать, то все в нашей жизни обречено на провал.