«...А завтра свободна, как ветер Свободна, и ветренна вновь...
И снова, шутя и беспечно Смертельную дарит любовь»
— Она страдает, — Плам сидит грузно и сжато, накренив вперёд свою тяжёлую грудь и маленькие, птичьи плечики. Она перед Боггом. Опять. Надутая и озадаченная, смотрит без интереса на свои ноги. Не поднимает глаз, не хочет встречаться с ним взглядом. — Все они страдали, бедняжки. Она ведь не может уйти. Плам говорит медленно, лениво. От неё пахнет жженым сахаром, сладостью, липкой и надоедливой как жара. Губы широкие, большие, синие, едва шевелятся, замирают важно, чтобы набрать в рот воздуха. Она вытирает лицо. — Мне её жаль. Она про Марианну, супругу Богга. Плам была на их свадьбе. — У неё был такой удручённый вид, — объясняет, распахивая глаза. Её щеки побагровели, она подняла голову: лицо скривилось, стало печальным и грубым, жестяным. Богг раздражённо взглянул на неё – её вид, открытый и сверкающий, со временем становился невыносимым. Богг стоял напротив окаймлённого плющом балкона, чьи широкие и пузатые окна направлялись в заросший сад. — ...помню её глаза, такие несчастные, такие безумные! Она отчаялась. Она точно отчаялась! — Плам повела плечами. Неохотно, сморщившись. Богг чувствует, как она смотрит на него: вся его правая часть с этого мгновения принадлежит ей, она её мучает, цапает, вгрызаясь в язвы, перемалывая. И с этим ничего нельзя поделать. — Она приняла своё отчаяние. Она понимает: всё это неизбежно. Она знает правду. Богг покосился на неё, его взгляд исподлобья, не жестокий, без былой хватки. Тупой. Плам просто потешается над ним и это ужасно. — Ты чудовище. — она фыркает, закатывает глаза, вздыхает обречённая, уставшая. Снова играет. Богг видит это через её напыщенную, наштукатуренную манеру, в сломанной линии её увядшего, с годами распущенного и одряблевшего тела. Богг выносит ее пожухлую, скучную тираду без возражений. Это так, он чудовище. Он изводит Марианну, принуждает её. Насилует, заставляет любить, желать, видеть его – смотреть и смотреть на своё отвратительное тело, безобразное, изборождённое морщинами и язвами лицо. На его сухих губах проступила тощая улыбка – Боггу это нравится, приносит своеобразное удовольствие, становится зависимостью: чувствовать её трепет, слышать как под его напряжением ломаются её кости, видеть глаза на мокром месте, ропот, злое и непокорное повиновение. Страх в её глазах, беспокойство, воющее ночами громче раскатов грома.Так кажется.
— Пасмурно. — произносит Богг, оперевшись рукой на щербатую стену. Плам подняла голову, посмотрела в окно. Её шею поразила тупая боль — она долго не двигалась, конечности отекли. Ей скучно. — Будет дождь. — И что? — перебросила Плам. Боггу не нравилась, когда она смотрела на него так: хитро, с прищуром, в сладкой, развязанй манере слегка задирать подбородок и качаться на месте. Он нахмурился и она тут же разразилась смехом: — Ты уже совратил её, так? Богг не любил этот смех. С издёвкой, тошнотворно звонкий, раздающийся в ушах ударами железного маятника. Он унижал, мельчил, разбирал на куски, рылся в потрохах – Богг уже не считал себя королём, не был серьёзен и невозмутим, надёжно защищённым прочным панцирем, грубой и крепкой хитинной; блестящей и грязной серебряной россыпью под светом луны. Плам была на голову выше: она видела суть вещей, мерзких и мелких, знала его страшный секрет, прожигала насквозь. Брала на слабо, от её слов несло шантажом. И она пользовалась этим – неумело, кокетливо, как могла и как хотела: её, легкомысленную, тяжёлую, с перезрелой фантазией, волновало немногое. Пошлое, суетливое, отчего воняло сахарным, едким эфиром, фиалками и кислотой – вкус её взгляда Богг чувствовал на кончике своего языка. С Плам было душно. Он вытянул шею в распахнутые окна фасада. — Ну? Плам возмутилась. Жалко и игриво, странно. Ей нравилось когда Богг говорил таким скрипучим тоном, когда передразнивал её, вёл себя нелепо. Нравится ещё как он упрямо убеждён в том, что это её отталкивает, отвращает; Плам старательно делает вид, показывает ему, что так оно и есть: пускай считает, что прав. Даже такие пустяки она не упускает, держит на привязи. Она поднялась, неторопливо, растяжно – как продолговатая, крупная гармошка, – поплелась за его спину. Богг скобенился над перилами, он даже не обернулся. «Он озабочен, — подумала Плам, — он противен Марианне, невыносим до мозга костей и это его задевает. Он всегда принуждает женщин, навязывает им себя и потом страдает. Они отвергают его. Эта игра причиняет боль обоим». Она заливисто рассмеялась. Её щёки натянулись, лицо покрылось морщинами, а в ребро резко стрельнуло. Его бесцветные глаза блеснули. «Его глаза страшные, он сгорблен». Плам провела рукой по топырящемуся, острому позвонку; Богг не останавливал её, он продолжал смотреть. «Это взгляд прокажённого». — Марианне не понравилось, да? Её рвало. Она сказала мне, что её до сих пор тошнит. — отдышка Плам учащалась с каждым новым словом, новым вдохом-выдохом, это пение. Хриплое, знойное. Богг чувствовал огонь её тела – потного, плотного и мягкого, – в собственных костях. Она его раздражала. Она проваливалась внутрь, окручивала своими обвислыми внутренностями скелет. «Игру всегда заканчивает он. Он боится, что всё решится без его ведома, само собой». Плам не сочувствовала Марианне, она ни разу и никому не сочувствовала. Ей было смешно наблюдать за происходящим. Ей было приятно порицать Богга – а он не мог ей ничего сделать; ей особенно нравилось ощущать его беспомощность, дурацкий и детский комплекс, неутолимую потребность в любви. Он не умел любить, хотя был уязвим и жалок, немощен; он не умел любить так, чтобы его любили в ответ. Уродливый, озлобленный и чёрствый, – взаимная любовь была ему недоступна. — Замолчи. — его голос сел, сломался и стал таким серым и тяжёлым. Марианна считала его интонацию угрюмой, её плечи дрожали от волнения, сама она испуганно металась по сторонам, не зная куда спрятаться, куда деться; как избежать его нездорового, дурного интереса? Плам же знала, что сейчас он себя презирает. Он смотрит на свои когтистые, тощие лапы и представляет, как эти грубые, хлипкие, покрытые жёсткими рубцами и бородавками культи сжимали нежную кожу Марианны; как нахально и грязно сминали её, рвали, впивались острыми ногтями. Он испачкал ее, надругался. Он хочет отвязаться от этих воспоминаний, он хочет приносить ей удовольствие, целовать всласть. «Но это невозможно». — Мне так обидно за эту девочку! — Плам театрально вскинула руками. Её лицо стеклянное, оно засияло болезненной голубизной; мутной и шершавой. Она держалась драматично, стянув себя за шею, созвучно всхлипнув. — Ей должно быть мерзко... — Плам сдерживалась, чтобы не расхохотаться; она прижилась к плечу Богга — жёсткому, угловатому; его отмершая, известняковая плоть неприятно скрёбла ей щёку. — ... ты не устал от этого? Тебе не надоело их мучить? Кипящий воск пластами закупоривал уши. Сказанное хотелось отскребать от себя – это было расплавленное и пахучее масло. Плам напирала на него, облокачивалась; она растекалась, приливала, давила. На Богга выглядывало её лицо, круглое как тарелка, выпирающее, тянущиеся навстречу, – осклизлая патока. Глаза Плам были полуоткрыты, она предвкушала что-то, накидывая на его шею свои пухлые, пушистые руки; воздух становился разряженным, её кожа была клейкая и рыхлая. Но это было приятно, Богг не уворачивался от её объятий. — Бедный, бе-е-едный Богг! — захрипела Плам. Она обвила его спину, ластилась как кошка. Богг отрешённо поддавался её касаниям. Она была привлекательной. — Разве ты не понимаешь? Неужели ты не понимаешь? — щебетала она, сюсюкая, ближе припирая к окну, — Глупый! Идиот! Любовь – это дар, это магия! — она щёлкнула пальцами у него перед носом и захихикала. Объятия испарились, Плам пристроилась к подоконнику. Она была довольна собой. Богг чувствовал себя ужасно, от её запаха першило в горле. У него кружилась голова. — Такие, как ты её недостойны. — она сказала это пренебрежительно, бездушно. Богг гневно рычал, она мурчала, мякла на месте; это то, что ей было нужно. — Заткнись, дрянь, просто замолчи! — у него зудело в лопатках, это было мерзко, похоже на озноб. Это мучительная, из раза в раз повторяющаяся вивисекция: Плам – шлюха, она просто предлагает себя; она называет свою секрецию волшебной. Она думает, что источает любовь; что она – это её выражение. Богг ненавидит Плам; ненавидит за то, что она выглядит так желанно, что от неё воняет за гребаную милю запахом самки, запахом страсти. Запахом любви? Плам подняла на него свои горящие и влажные глаза. Они искрились и смеркались, были двумя белёсыми углями в гнетущем сумраке грозового неба. На её фиалковых, отверстых губах застыла восковая улыбка, слабая и искаженная; она потянула к нему свои жирные, набитые ладони. Обхватила за узкий, обветшалый корпус. Приковала к себе. Дождь никак не начинался, небо затянулось чёрными тучами, зарядилось влагой и запахами, насыщенными и резкими. Мир превратился в густую кашу с комочками: дышать трудно, конечности отяжелели, ощущать их противно. На себе, рядом, глотая вдохом за вдохом, потягивая чужие – её дыхание, приторное и сбивчивое. Пальцы Плам пробираются через панцирь, проползают томно; её ногти торчат из под земляной корки, юркие, с фосфорическим отливом – как черви. Плам у него под кожей, в глазах и на голове. Плам – серебрянка. Она светится неярким, тухлым светом, запах её увесистого тела отдаёт мокрой землёй – Богг больше не видит горизонт. Плам – серебрянка, потому что у неё крылья выщипанные и тонкие; когда она их перекладывает Богг слышат рваное жужжание. Плам – серебрянка, она трясётся над его слезами, ними питается. Ей нравится их слизывать, глотать, срывать струпы и раны, ковырять незажившие болячки; его мука, слабость, тоска – её безбрежная, толстая улыбка; её неуклюжее и ненасытное наслаждение. Богг держит Плам в объятиях и она тает от касаний, от его загробного холода. Растворяется. Он видит как её глаза-маятники напряжённо висят в пространстве; такие истошные. Плам весело, а его тошнит: Богг несчастен. Его глаза жёлтые, голова поникшая, – Плам повторяет ему на ухо: — Идиот. Чего ты хочешь? Чего ты ждёшь? — она хватает его за подбородок, держит за лицо; её рука длинная, она – клешня. Богг смотрит на её оскал. Хищника, игривой и большой кошки. — Идиот-идиот-идиот... Шепчет, потому что выдохлась. Так душно, что говорить невозможно. Богг заламывает ей локоть, сжимает, а она даже не пикнула. У неё дрожат уголки губ, объезженные, в помаде. Она потрёпанная, повидавшая, её забавят его выходки и закидоны. Плам – шлюха, её не нужно добиваться, упрашивать, прогибать; она рядом, всегда готова подставиться, перед тем растерев его в своих ковшеподобных ладонях, просверлить, высмеять. Вторгнуться в его сухой, немощный рот, резанув скользко по челюсти; поцеловать, довести до мучительной истомы. К Плам не было ревности, не было любви; Богг не жаждал владеть ней, он просто иногда хотел её – это было нормально, испытывать, чувствовать её внутри себя. Приятно. Он знал, что Плам любит такое, – ненавистно жалеть, стелится под убогими. Она сама не раз об этом рассказывала; как теперь, она разложилась в запаре, приперев руками голову, ей было удобно; она хмурилась от удовольствия – её лицо впервые выглядело осмысленным. Она начинала: — Я волшебница, я – благословение Эроса. Только со мной вам может быть хорошо, только я знаю, как вам будет лучше. Богг не был в настроение её выслушивать. Он ненавидел Плам за её честолюбие и болтливость. Он заставил себя её поцеловать, заткнуть – Плам всё понимала; принимала без ёрничества. Тем более Богг ненавидел её за то, что она была права – с Плам всегда было проще, уютно и сладко; с телом напоминающим нежный кусок теста, шершавый и блестящий; с большой грудью и широкими бёдрами, она была бы ангелом, если бы не питалась так жадно похотью, не выбивала бы из всех по крупицам слёзы и страдания. Плам – ангельская шлюха. Играть с её грудью, давить или нарывать. Её кожа не похожа на кожу других фей – субтильных, шелковых. Плам скалится – вульгарно, фуксией – от судорожной улыбки; у неё длинные и плоские ноготки, которыми она чешет его лицо. Она дряблая, с отечным станом, исполненная озорством и дикостью. Гнусной, надруганной женственностью. Боггу безразлична Плам, он хотел бы иметь Марианну – быть сейчас возле её стройных и скрещенных ног; но представить её на месте Плам не выходит. Иллюзия не накладывается как трафарет, исчезает вместе с сонливыми выкриками и шёпотом. Обмануть себя, спрятать в этом развратном лоне маленькую Марианну нельзя. Богг становится жёстче. Плам плевать на Богга. Она жадная до разбитых сердец, неудовлетворённых, сломленных. Она добровольно становится колыбелью для неспущенных, скопившимися болезненным семенем, потребностей; прихотей, ласк, слёз. Он делает ей больно, стискивает до синяков; тогда она шипит. — Ты ей противен. Ты – чудовище. Ещё, сильнее и дольше. Они причиняют друг другу боль, в этом вся суть: некрасиво, плоско, заштопанно. Плам чувствует себя сосудом, вместилищем для чужих неизрасходованных содержаний, –всплесков, извержений, – ей это необходимо. Богг пыхтит над ней, над её расплавленным телом, он растерян и безотчётно, неистово удовлетворяет себя; ему нужно забыться. Плам не против – у каждого свои интересы. — Хватит, перестань, — задыхаясь, нервно и быстро; он хочет, чтобы она молчала. Плам двигается медленно и намеренно долго, она его не слушает. Она стонет. До неприличия громко, вскрикивая. Если ускориться, задать ей хорошую трёпку, то это перестанет быть так явно, так нестерпимо. Боггу уже всё равно. Ему хорошо. Плам – единственная, кто не жертва; единственная кого не может быть жалко. «Он думает о ней. Ему хотелось бы, чтобы вместо меня была она». Плам пробирает, её тело сокращается от кратковременных спазмов. Богг пуст, отомщён и расслаблен. Начался дождь и стало прохладно; ему впервые на себя всё равно. Он так счастлив, что может ни о чём не думать, он не скован, распят и невинен как дитя. Она же чувствует в себе цену его покоя, она забита ней, полна до краёв. Её это не мучает, скорее заботит. Она смотрит на своё тело, ей приятна его липкость и влажный жар между ног. Она богата, она украла часть его забот, часть его жизни, часть его души. Они не были ему нужны, он хотел от них избавиться.«Идиот».
«Марианна красивая. Он её замучает». Плам была в неглиже и она представляла нависшую над своим животом Марианну; она улыбнулась. «Я бы её съела». Богг не заметил её внезапный, утробный смешок – он распростёрся в кресле, довольный и свободный. Плам сидела на подоконнике. Тут обдувает и дождь с силой бьёт по спине. Она выгнулась, подтянулась. — Я понимаю её... — прозевала Плам, — ей плохо, потому что ты не умеешь любить. Плам подумала, что непременно должна её утешить. «Я дам ей надежду. Ей нужна забота, ласка, любовь. Ей нужна я». Плам захотелось уйти, отмыться от его касаний, от его обречённой и навязчивой жизни. Она потеряла к ней интерес, она проглотила её. Богга больше не существовало. Плам навестит её вечером. Марианна даст ей свои руки и они обнимутся; она скажет, что соскучилась, будет плакать и жаловаться, а Плам пообещает ей помочь. Никто не останется в обиде: все проклятия забудутся, перемешаются в сплошной, жидкий и неожиданный экстаз. Марианна не будет держать зла, ей станет немного легче; за решёткой, в плену холоднокровного монстра. Плам ведь не собирается выполнять обещанное... — Этого и не потребуется. — Что? Плам с отвращением посмотрела на Богга. «Он – причина её несчастий». Она стала печальной, ей защемило грудь. «Но эти несчастья делают её сердце желанней, больше, полнее». Плам смягчилась, она дернула плечом и подмигнула ему: — Ничего, я хочу подышать свежим воздухом. Плам дрожала, она шла под дождём, ветер с гулом проносится мимо, обволакивая её. Но ей всё ещё было жарко. Она считала себя ущербной, её жизнь – осколки от других, беспомощные, разноцветные лоскутки. Это зависимость. Из округлённой, заштопанной багровыми занавесками арки проступил стройный женский силуэт. Плам вспомнила о Марианне. Она перестала винить себя, внезапная тоска утихла; Плам – воровка, она претендует на чужие секреты, на чужие желания и мечты. А это завидная участь, это вовсе не ущербно. Поглощать друг друга, мстить, целовать, мучить, удовлетворять взаимной болью – это и есть любовь. Плам рассмеялась. Ей захотелось танцевать, она юлой закружилась в воздухе. С губ сорвалось восторженное и загадочное:— Любовь!