Почувствуй мою ненависть

      Первое, что Сусу почувствовала, придя в себя, был жуткий холод. Она лежала на чем-то ледяном и каменно-твердом, и чувствовала себя отвратительно: спина, кисти и ступни затекли, кожа покрылась мурашками, а в животе словно разлилась горящая магма, отчего ее бросало то в дрожь, то в пот.       Вторым накатило ужасное отчаяние: как она могла не заметить Сердцезащитную чешую и сломать об нее Душегубительные гвозди, последнюю надежду всех Трех миров на избавление от этого отвратительного Бога демонов? Лучше было бы и вовсе не приходить в себя.       – Сегодня пятнадцатое. – Знакомый, почти змеиный шепот раздался у нее над ухом, и Сусу распахнула глаза в ужасе. Это, впрочем, помогло мало – в том месте, где она находилась, не было ни единого источника света, и она не могла разглядеть даже собственных рук.       Холодные пальцы, – едва теплее каменной кровати под ее спиной, – небрежно подцепили край ее ханьфу у шеи и дернули вниз, обнажая плечо.       Сусу задергалась, пытаясь увернуться, но только обнаружила, что была крепко связана по лодыжкам и запястьям Жошуй-путами, а нежный шелк ее одеяний, накрепко зажатый в цепких пальцах Таньтай Цзиня, затрещал, разъезжаясь на лоскуты.       Он, продолжая стягивать ханьфу со второго ее плеча, наклонился почти к самому ее уху, и в нос ей ударил пряный еловый запах, который всегда густо разливался в воздухе, стоило принцу-заложнику задержаться в помещении немного дольше обычного. Ей хотелось сморщиться от отвращения – этот запах был таким же ярким отличительным признаком этого демона, как и холодные пальцы, стаскивающие с нее одежду, как дыхание, ползущее скорпионами по ее коже, – но почему-то сейчас он казался скорее приятным и вызывал странное, мучительное шевеление тугого огненного узла в низу ее живота.       Сусу быстро прошептала заклинание, которое позволило ей в прошлом освобождаться от Жошуй-пут, но на этот раз оно не сработало.       И вот теперь ей стало по-настоящему страшно.       Таньтай Цзинь рванул с нее пояс; и без того полуспущенные одеяния, разодранные на плечах, скатились с ее нежной кожи, обнажая маленькую, как первые летние персики, грудь.       Сусу попробовала было открыть рот и попытаться уболтать демона (отлично получалось прежде), но обнаружила, что некая магическая сила лишила ее дара речи.       – Знаешь, что я понял там, в лесу, истекая кровью, когда ты пыталась убить меня? – спросил голос у Сусу над ухом, и от близости Таньтай Цзиня мурашки поползли у неё по шее, а распирающий живот жар вдруг поднялся к самым щекам. – Никто в этом мире не может и не хочет никого спасать. Даже тебя. Никто не придет тебя вызволить.       Его ледяные пальцы с превеликой легкостью и изящностью цитриста провели по ее обнаженной груди.       Сусу изо всех сил дернула Жошуй-путы и вытянула вперед руку в попытке оттолкнуть Таньтай Цзиня, но вместо ожидаемого шелка и жемчуга императорских одеяний почувствовала лишь холодный бархат обнаженной кожи. И тут же одернула руку.       Таньтай Цзинь ухмыльнулся ей на ухо, и его дыхание защекотало ей шею.       – Наверно, тебе было очень весело наблюдать за дурачком Таньтай Цзинем: после стольких унижений и избиений, он все еще хотел видеть тебя рядом с собой, своей императрицей. Переживал, что братец может причинить тебе боль… – Демон зажал сосок, бессовестно топорщащийся от холода, между пальцами, и Сусу неожиданно почувствовала стыд, когда лавовое озеро внизу ее живота отозвалось на это прикосновение, вышло из берегов, пронзило меридианы жалящей болью-удовольствием. Ей было совсем не жаль обманывать Таньтай Цзиня, в глубине души она была даже рада, что ее вероломство смогло пробудить в юном Боге демонов безумную жажду обладать ею, перерастающую в странную не-ненависть, но сейчас ей было ужасно жаль себя. Свою невинность. Столько столетий практики Дао Безэмоциональности, воздержания от земных и телесных удовольствий, – и всем ее усилиям в одно мгновение было суждено обрушиться под напором Таньтай Цзиня. Реакция тела была Сусу не знакома и не понятна, но это пугало ее не столь сильно, как мысль о том, на какие извращения был способен разгневанный демон.       В следующее мгновение пальцы Таньтай Цзиня сдавили сосок с яростью, и Сусу бессознательно выгнулась вперед, стараясь уменьшить боль. Но даже эта боль заставила ее тело реагировать неправильно: дыхание участилось, и болезненное, тянущее напряжение запульсировало между ее ног.       Сегодня пятнадцатое марта. Точно. Яд Весеннего шелкопряда, которым было отравлено ее тело, срабатывал именно пятнадцатого числа, заставляя изнывать от жажды близости с самым ужасным кандидатом для этого во всей Поднебесной.       – Ты сомневалась хоть миг, прежде чем вогнать Душегубительные Гвозди мне в сердце? – снова услышала Сусу его голос у себя над ухом, теперь уже не насмешливый, скорее истеричный, почти крик, и сердце в смертной груди затрепетало испуганной пташкой. В комнате стало не хватать воздуха.       – Впрочем, уже не важно, – казалось, Таньтай Цзинь взял себя в руки, но его голос все еще подрагивал, словно он хотел расплакаться. Не будь Сусу в таком печальном положении, она непременно бы рассмеялась: она смогла! Смогла разбудить эмоции в том, кто с рождения был их напрочь лишён. – Ты не стоишь того, чтобы быть моей императрицей. Даже наложницей быть не стоишь. Умереть от яда Весеннего шелкопряда – как тебе идея?       Рука Таньтай Цзиня, изящная, как у лучшей императорской танцовщицы, и гибкая, как ветвь молодой ивы, нащупала завязки на ее исподнем и зло, нетерпеливо дернула. Завязки затрещали, и бедра Сусу обдало могильным холодом темницы. Впрочем, остыть лавовому озеру, на грани выносливости этого смертного тела пульсирующему между ее ног, это не помогало.       Ледяные демонические пальцы как бы нехотя, почти случайно скользнули по лобку вниз, прошлись по истекающим соком складкам – едва ощутимо, как прикосновение лепестков зимней сливы, – и Сусу поймала себя на отвратительном, постыдном движении бедрами навстречу его руке в надежде продлить это ощущение.       Таньтай Цзинь усмехнулся:       – Возможно, если ты расплачешься, я буду милосердным. – Голос его был елейным, почти нежным, но действия ярко с ним контрастировали: его пальцы с грубостью дикаря вцепились в волосы Сусу и резко дернули на себя.       В голове Сусу зазвенело от боли, перед глазами рассыпались звезды, и тон Таньтай Цзиня, издевательский, но снова сорвавшийся на истеричные нотки, прорезал ее виски словно нож:       – Ну же! Плачь! Умоляй меня! Почему ты не умоляешь?       Впрочем, смех, раздавшийся после, резанул по вискам не лучше.       – Что ж, ночи в марте долгие, у нас есть всё время мира, – он наклонился над ней, кажется, снова спокойный, как камень, и его прохладные руки дразнящее провели по внутренним сторонам слегка разведенных бедер.       Свернувшийся в даньтяне огненный дракон возбуждения (Сусу вынуждена была признаться самой себе, что это было оно) отреагировал на это прикосновение мучительно-болезненным, тянущим чувством и жаркой пульсацией.       Сусу вдруг почувствовала себя невероятно жалкой. Она – бессмертная совершенствующаяся, а вместо того, чтобы вытащить из триклятого демона его злые кости и отправить его в Диюй на веки вечные, она лежит под ним, связанная, беспомощная, готовящаяся к пыткам и смерти, и, вопреки голосу разума, хочет, чтобы он к ней прикасался.       Зажмурившись и вцепившись в края каменной кровати до боли в пальцах, Сусу постаралась отвлечься.       – Почему бы тебе не попросить меня, м? – насмешливый голос Таньтай Цзиня звенел, как очистительный колокольчик. – Ах да. Забыл. Ты не можешь. – И он рассмеялся снова.       Его руки скользнули вниз, к коленям, и грубо развели ноги Сусу в стороны. Она дернулась, то ли желая остановить его, то ли желая подтолкнуть, – к своему стыду, обжигающему щеки будто вечный огонь из божественных чертогов, она не могла определиться, – ее пальцы покинули края каменной постели и вцепились в плечи демона.       Таньтай Цзинь шумно выдохнул – ногти Сусу впились глубоко, пропарывая нежную кожу словно ножи, – затем издал злой смешок и резко подался вперед. Его губы впились в ее жадным, звериным поцелуем, а холодные изящные пальцы стянули с его плеча ее правую руку, обхватили пальцы в почти ласковом жесте, словно то была рука дражайшей возлюбленной… и стиснули до хруста.       Острая боль переломанных костей заставила Сусу на мгновение потерять контроль, втянуть ртом испуганный глоток воздуха, и Таньтай Цзинь не преминул воспользоваться этим, чтобы пόшло мазнуть языком по ее языку, а затем вцепиться в ее губу зубами.       – Болит? – насмешливо прошептал он в губы Сусу, пока она пыталась отвернуться. – Но все равно не так сильно, как моё сердце!       Сусу лизнула опухшую от укуса губу и почувствовала на ней кровь. Возможно, Таньтай Цзиню удалось ее прокусить. Возможно, это его кровь, и шесть Душегубительных гвоздей действительно причинили ему сильную боль и увечья. Последняя мысль заставила Сусу слабо улыбнуться.       Она отвернулась, пытаясь избежать злых губ Таньтай Цзиня, и он позволил ей это, однако его прохладный, бархатистый, плоский живот прижался к ее животу, губы скользнули по шее, напевая пошлую бордельную песенку, а во влажную, изнывающую от яда Весеннего шелкопряда плоть между ног уперлось что-то каменно-твердое и, что удивительно для Таньтай Цзиня, горячее.       Гнев, стыд и отчаяние окатили щеки Сусу огненной волной.       Прижавшись к ней всем своим телом, демон замер, дразня, наблюдая, как надолго хватит ее терпения, сколько она сможет выдержать ужасающую тягучую боль навязанного ядом возбуждения, когда разрешение от этой боли – вот оно, прижимается к ее распустившемуся бутону, достаточно лишь дать Таньтай Цзиню понять, что она сдается.       Злые слезы отчаяния покатились по щекам Сусу, когда она, не в силах больше терпеть, приподняла бедра и двинула ими жаркой твердости Таньтай Цзиня навстречу. Он тут же перестал напевать бордельную песенку и счастливо рассмеялся. Ему явно доставляло удовольствие не совокупление, а то чувство униженности и растоптанности, в которое он погрузил свою вероломную жёнушку с головой.       А затем он начал двигаться.       Все то пылающее, болезненное, как казнь Тысячи порезов, напряжение, которое яд сосредоточил в даньтяне Сусу, мгновенно развернулось, словно расправившаяся после сжатия пружина. Грубые, болезненные толчки, к стыду Сусу, по сравнению с предыдущей пыткой казались самым приятным ощущением на свете, но слезы все никак не переставали ручьями бежать из ее глаз. Тянущая боль от растягивающихся под напором демона мышц естества не давала забыть ни на секунду о том, что Сусу проиграла. Что худший кошмар времен ее совершенствования, будущий разрушитель всех Трех миров, Бог демонов, пашет ее тело (пусть не ее, но сейчас это совершенно не важно) как выносливый бык вспахивает рисовое поле. Физическое облегчение усилило тяжесть душевную, и Сусу уперлась в грудь Таньтай Цзиня ладонью, в попытках оттолкнуть, но тот быстро перехватил ее руки и пригвоздил их над головой своей левой рукой. Он наверняка мог бы сделать Жошуй-путы покороче, чтобы Сусу не могла мешать его наслаждению, но самоличный контроль явно приносил ему больше удовольствия, чем простое обездвиживание путами.       Пока размеренные, грубые толчки сотрясали тело Сусу в болезненном облегчении от предшествующего соитию напряжения, пальцы Таньтай Цзиня, привычно холодные, и оттого отлично ощущающиеся на пылающем от стыда и гнева теле, проскользнули между их животов, ниже, еще ниже, пока не добрались до цели.       Огненный дракон, до этого покинувший даньтянь при выполнении постыдных условий обезвреживания яда, снова поселился внизу живота, простреливая спину Сусу молниями.       Пальцы Таньтай Цзиня шевельнулись на проклятом местечке – источнике этого омерзительного напряжения, посылая мурашки по ее спине и шее, где их тут же поймали нежные губы демона:       – Ну-ну, не плачь, милая. Твой муж здесь, чтобы облегчить твои страдания. Будь благодарна!       Сладкий, обманчиво ласковый голос над ухом заставлял Сусу снова и снова думать о том, насколько жалкой бессметрной она оказалась, и слезы устремились из ее глаз еще обильнее. Холодные губы демона поймали их на щеке до того, как Сусу успела увернуться.       До отвращения унизительные ощущения создавали томительный контраст: пальцы демона бессистемно и нежно поглаживали набухшую плоть, пробуждающую огненного дракона, в то время как его мужское естество ритмично и грубо, как удары кузнечного молота, вторгалось в ее израненное тело.       - Ты чувствуешь меня? Чувствуешь, как я двигаюсь в тебе?       Она прекрасно чувствовала, и от этого не могла ненавидеть себя еще сильнее, чем в это мгновение. Демон победил. Он не только не лишился своих злых костей и не умер, но еще и прямо сейчас пользуется ее телом как инструментом для своих низменных нужд и разрушает ее многовековое совершенствование.       Омерзение заставило Сусу задергаться под демоном, от чего он лишь сильнее стиснул ее перехваченные запястья и прижался плотнее. Сломанные пальцы прострелило ужасающей болью.       А еще она чувствовала, как горячее драконье пламя в животе разворачивается в полную силу, как оно разбегается обжигающим пожаром по бедрам, спине, задней стороне шеи, и ей хотелось, в этот момент действительно хотелось, чтобы Таньтай Цзинь продолжал двигаться в ней вот так, грубо и болезненно, и чтобы его холодные пальцы продолжали ласкать ее плоть там, где соединяются их тела, дразня огненного дракона, чтобы он продолжал, продолжал, пожалуйста, продолжай…       А затем Сусу сковала вспышка спазматического облегчения – сладкого, сплетенного с потрясающим хвойным запахом, исходящим от демонического тела ее любовника, мощного. Стыдного. Страшного. Мерзкого.       Таньтай Цзинь совершил еще несколько резких и быстрых движений, вбиваясь в ее истерзанную физическими пытками и сладким спазмом плоть, а затем резко замер, вжимаясь лбом в изгиб ее шеи, и она почувствовала, со всем омерзением почувствовала, как он пульсирует у нее внутри, изливаясь несвойственно горячей лавой семени, и не смогла удержаться от горького всхлипа. Впрочем, лишенная Таньтай Цзинем голоса, она смогла вместо этого лишь болезненно, рвано вздохнуть.       Таньтай Цзинь сцеловал ее неиссякаемо текущие из глаз слезы, – и в этом действии не было ни капли нежности или утешения, лишь бесконечное желание унизить, – и прошептал:       – Чувствуешь? Меня. Мою ненависть.       Ночь длилась еще долго, чтобы Сусу сполна ощутила каждую грань его ярости.