Абонент

Эрик сложил последние кисти в пенал, закинув его в большую черную папку. Утро на редкость гадкое — тучи не давали пробиться солнечным лучам, неприятная морось, лужи, которые пачкали колёса коляски. Он ещё раз проверил все вещи. За дверью комнаты ждал отец. Возможно ему нужна ещё минута, прежде чем начать этот день. Эрик в очередной раз обвел взглядом свою комнату, останавливаясь на таких деталях, как засохший фикус на окне, который должен был оживить место, на какой-то серой футболке не первой свежести, что свисала со спинки стула, на мольберте с разводами от красок и рисунке над столом. Он не любил вешать свои работы на всеобщее обозрение, хоть в его комнате не часто кто-то бывал, но этот висит. Странное чувство гложило каждый раз, когда он натыкался на белый лист с фигурой человека на нём. Рисунок не привлекал к себе много внимания, лишь сливался со стеной, терялся между брошюрами из разных вузов и списков с планами на день, чтобы ничего не забыть. Только вот Эрик старался в лишний раз не рассматривать клочок бумаги из старого скетчбука. Флёр несбывшихся обещаний, данных когда-то давно под ярким фонарем луны, переглядок из двух концов комнаты и тогда ещё не осязаемые планы на будущее, которые сегодня перестали быть всего лишь планами, окутывал, утаскивая в какую-то свою вселенную, не давая замечать происходящее вокруг, лишь продолжая утягивать к воспоминаниям, давно убранным в самую глубь ящика, часть которых стёрло безжалостное время. Он ещё раз отогнал от себя мысли, которые при желании можно было потрогать и прочитать, положил папку на колени и выехал из комнаты. — Готов? — отец уже ждал его — Наверное. — Ну что за настрой, Эрик? Финишная прямая, уверен, что всё пройдет наилучшим образом. Поступление это всегда что-то волнительное, отдающееся дрожью по всему телу и стрессом вплоть до получения результатов. В Доме Эрик не раз задумывался о том как сложится его жизнь после выпуска, а сейчас он едет на вступительные экзамены в вуз, о поступлении в который давно были мысли. Отец выкатил его коляску в подъезд, спускаясь по пандусу к двери, которая вела на улицу. Дороги заполонили машины — все спешили на работу, учёбу, боясь опоздать, тщетно пытаясь угнаться за временем, которое так ловко ускользало ото всех, словно песок между пальцев. Они быстро доехали до пункта назначения. Отец помог выбраться ему из машины. В здании было очень холодно, сквозняки гуляли по помещениям пробираясь под легкую футболку. Все документы были у него на руках, осталось лишь дождаться определенного времени. Отец положил руку ему на плечо. — Удачи, Эрик. Я заеду за тобой, когда ты мне позвонишь. — Хорошо, спасибо. — Давай, ещё чуть-чуть и всё это закончится, а там и студенческая жизнь. — Ты так уверен в моём поступлении? — Ну хоть у кого-то тут должен быть позитивный настрой, не так ли? Он ещё раз пожелал ему удачи и предложил монетку, чтобы положить её в ботинок, но в этом не было смысла, по мнению Эрика. В аудитории было ещё более промозгло, чем в остальном здании. Все расселись по мольбертам и готовы были начать работу, будто не замечали липкого ощущения, которое затаилось по углам, и кома в горле, что мешал нормально дышать. А может так только у него. Гипсовая голова Сократа угрюмо посматривала на Эрика, выражая своё недовольство, вызванное таким количеством людей, что должны его нарисовать. Эрик тоже был не в восторге от всего происходящего. Он бы с удовольствием остался сегодня дома, рисуя что-то своё, а не гипсовую голову. Взяв в руки карандаш, он начал работу. У него есть несколько часов, чтобы закончить и забыть этот день, как страшный сон. Он начал с построения, оставляя на листе неаккуратные линии, которые в будущем будет править. За кропотливым построением прошел первый час. Дальше предстояла нудная штриховка, обозначения самых темных мест, блики, место для которых он стирал ластиком и проработка деталей. Нос этого угрюмого дядьки у него получался либо слишком мал, либо слишком велик и напоминал скорее шарик, чем то, что должен. Портреты всегда были чем-то приятным для Эрика. Он любил ловить эмоции людей в моменте, любил рисовать ямочки, если имелись, неровности кожи, самые разные причёски и особенно глаза, которые были настолько разные, настолько живые, что эту искру зачастую передавать не удавалось. Портреты всегда получались более приятными на вид, когда он работал красками. Можно было обозначить лёгкий румянец, родинки и веснушки, прыщи, мелкие шрамы, а главное можно было добавить жизни глазам. Они могли быть настолько темными, что сама ночь и рядом не стояла, но при этом сохранять свой шоколадный оттенок, могли быть зелёными, подобно молодой листве, что появлялась на деревьях ранней весной или наоборот — тёмно-изумрудными, как дремучий лес, что манил своей тьмой. Могли поражать своим холодным серым цветом, который сравним с закаленной сталью, а могли быть голубыми — отражать в себе небесную лазурь, бушующий океан, промозглый лёд и что-то до боли родное, тёплое. Глаза — это самая интересна часть человеческого лица, которая говорит гораздо больше, чем слова и действия, но именно голубые глаза успокаивали, давали ощущение комфорта и домашнего уюта. Только вот у гипсового Сократа даже радужки нет, а зрачков тем более. На Эрика глядели мёртвые белые гипсовые глаза. Время шло, а значит стоило продолжать работу, если он хотел уйти пораньше. Следующие два часа он провёл за работой над рисунком гипсовой головы, стараясь не уходить слишком глубоко в свои мысли, чтобы в очередной раз не потерять связь с реальностью. По завершению Эрик сдал работу и выехал в коридор, попутно набирая номер отца. Через полчаса он опять сидел у себя в комнате, прожигая взглядом нижнюю полочку стеллажа с книгами и различными альбомами, которые хранили его рисунки за последние несколько лет. Один из них выбивался из общей массы коричневых и чёрных обложек. На нём были несколько ярких наклеек, пара цветных пуговиц, скорее всего голубиное перо и пятна неизвестного происхождения. Нет, сегодня не тот день, когда он хотел вновь пролистать свои наброски тех дней, позволяя утягивать себя в то время, предаваясь воспоминаниям. Сегодня не тот день, чтобы напомнить себе, что Эрик всё ещё в своей комнате, в которой он никогда не почувствует резкий запах настоек с самыми неожиданными ингредиентами, никогда не будет засыпать, чувствуя спиной присутствие кого-то ещё на сдвинутых кроватях, никогда не почувствует тепла чужого взгляда, который никогда и не был чужим. Просто не сегодня. Через две недели пришли результаты экзамена. Новое сообщение на электронной почте всплыло уведомлением на рабочем столе. Он поступил. Эрик Циммерман зачислен. Он не до конца понимал, что чувствовал по этому поводу, но он точно рад тому, что вся суматоха с экзаменами и поступлением закончена. Теперь у него есть целых два месяца, чтобы потратить их исключительно на работы, которые ему интересны. Эрик вдоволь нарисуется набросков людей, своих сюжетов, да хоть скучных натюрмортов, но ставить их будет себе сам, сочетая самую странную посуду, не обращая внимание на общую композицию, сочетание цветов и целостность картины. Захочет — не закончит работу, захочет — вообще не начнет. Может даже пополнит свою коллекцию портретов новыми лицами, а может опять вернётся к тем же глазам, чей взгляд пробирается под кожу, где ему самое место, где он обустроился уже давно и вылезать упорно не хочет. Эрик оторвал взгляд от полученного письма и вновь вернулся к рисунку, что висел над столом. Рука сама потянулась к телефону. Где-то в закромах немногочисленных контактов, которые у него были он нашёл нужный. Он планировал сначала позвонить отцу, но гудки уже шли, ожидая начала диалога, который так и не состоялся. «Абонент не отвечает, пожалуйста, перезвоните позже или оставьте голосовое сообщение после гудка», — сообщил роботизированный голос. После пронзительного гудка все слова неожиданно вылетели из головы. Конечно, на что он надеялся? Точно не на нормальный разговор, да и что он хотел сказать? Запись голосового сообщения продолжалась, а Эрик всё также молчал. — Черный, я поступил. После этого Курильщик сразу сбросил звонок. Ни привет, ни осточертелое «как дела?», ни «а помнишь как мы разговаривали о нашей жизни после выпуска?». Помнишь как ты уверял меня, что я обязательно поступлю, что с моими навыками мне открыты двери в любой вуз? Помнишь как ты сказал, что хочешь быть первым, кто узнает о моем зачислении, чтобы поздравить меня? Помнишь, что ты сказал, что будешь рядом? — А вот я помню, Черный, — сказал в пустоту своей комнаты Курильщик, — я помню. Получатель прослушал голосовое сообщение, оставленное на его автоответчике в тот день, но ответ на него был получен совсем не так скоро, как хотелось бы.