***
— И что, вы правда грузин? — мальчик один, с густой такой монобровью и заметно южным лицом, подслушал их беседу, пока они в поточной аудитории дожидались начала лекции. — Лишь на четверть. Бабушка из Грузии, а дед там служил по молодости... Родилось у них три сына и дочь, матушка моя, — Митины слова еле вылетали из его рта, точно подстреленные. Разговор вели о паро-конях, а он зашёл все дальше и дальше, в ходе которого выяснилось, что Митя, оказывается, не только на железных кататься умел, но и на настоящих ездил с рождения, и что в конюшнях в Петербурге остался его личный вороно́й. Мите-то разговор увлечённых реалистов поддерживать не хотелось, но изумлять своим мастерством езды на лошади всё-таки... хотелось. Лица реалистов, окруживших их скромную училищную парту, благоговейно вытянулись. Конечно, за исключением Гриши и Ингвара, которых уже такие беседы не восхищали, и лица у них были такие, будто пост начался рано и внезапно. — Двое из дядьев в бабушку: черноглазые, черноволосые; один – в дедушку, светловолосый, голубоглазый... — А матушка ваша? — Волосы светлые, глаза черные, — Митя улыбнулся кротко, вспоминая один из маминых немногочисленных портретов. Да, может, внешне она была неприятна глазу, но как он мог матушку вспоминать без улыбки? Хотя бы маленькую себе можно было позволить. — Нос орлиный, истинно грузинский, — да, и маленькую шалость он тоже мог себе позволить. — Жаль, что вам такой не достался, — подал голос Ингвар, но... было что-то в нем странное. Он... звучал удивительно не злобно. — Вы больше на отца похожи, только глаза, видимо, от матушки достались? — От нее, — Митя хотел звучать более уверенно, но неожиданная кротость Ингвара его заставила насторожиться. — А вам, стало быть, такое бы понравилось? — Конечно, — с уверенностью покивал Ингвар, — черные глаза, орлиный нос – настоящий грузин. Наверное, скакать на лошади научились раньше, чем ходить? Ладно, Митя ошибся. Ингвар не изменился и меняться не собирался. — Всегда проверить можно, — да-а... неважно получилось. Митя посчитал, что можно было бы придумать ответ и получше, но времени было мало: всё-таки реалисты смотрели на него так, как он хотел, чтобы на него барышни в салонах Петербурга смотрели. Ну ладно, и так сойдёт, а до барышень недалеко. — Так у вас же скакун механический, он явно в управлении от обычного коня отличается. — Мой отец конюшню держит, — тот самый мальчик, который подошёл к ним первым, выкатил грудь колесом и плечи расправил, будто конюшня была вовсе не отцовская, а всё-таки его. — Можем после лекций туда отправиться, отец разрешит покататься чуть-чуть по степи. — Вот там и узнаем о вашем чудесном обращении с лошадьми, — хлопнул в ладоши сидевший рядом Гриша, — грузин и правда садят на лошадь раньше, чем они ползать начинают уметь, не так ли? — Не знаю об остальных, но я лично в седле с десяти лет, — выражение Митиного лица было холодным и неприступным. — Точнее, без седла. На маленьких мальчиков, которые на конях больших ездят, седел не делают. — И не падали никогда? Без седла-то? А как причинное место? Не отбили? А держитесь чем? — Падал, да, без седла, больно, но потом привыкаешь, бёдрами держусь, — отвечал Митя на ворох вопросов, которые сыпались на него изо рта того мальчика, который их и пригласил на конную прогулку после уроков. Этот реалист хотел снова рот открыть, чтобы, кажется, задать ещё несколько уточняющих вопросов. Оно и понятно, не каждый день петербуржца, катающегося на коне, как заправский казак, встретишь в провинциальной глуши. Но вошёл в кабинет преподаватель, и разговоры быстро стихли, а реалисты расселись по местам, обратившись в слух. Митя был вместе с ними. Ну вот что поделать, если интересно? Только слушать. — А вот и коники, — развел руками, чуть не попав Мите по лицу, тот самый мальчик, который их пригласил. В конечном итоге стояли в конюшнях они вчетвером: Митя, Ингвар, Гриша и он, хозяйский сынок. В конюшне сильно пахло сеном и особенным лошадиным ароматом, но было по-приятному чисто и ухоженно. Видно, что лошадей содержали в достатке и удобстве. — Прошу, выбирайте любого, на ком прокатиться хотите. Митя обвел конюшню требовательным взглядом. Ни один из здешних коней все равно его вороному и в подмётки не годился. Не тому вороному, который железный, а тому, который в Петербурге остался. Как он там? Митя надеялся, что хоть про его коня не забыли и на прогулку выводили регулярно. Как же такому, как Чингисхан, в стоиле застояться позволят? Вот и Митя не знал. Он перевел взгляд на такого же вороного, но явно меньше и тоньше его Чингисхана. Только вот у его коня полоски, пересекающей вертикально морду на две половины, не было. Митя решительно направился к коню, давая обнюхать себя и свои ладони. Конь скосил на него черный, непроницаемый для света глаз и дернул мордой, будто протестовал. Митя не привык, чтобы кони его не слушали. На любого своя узда найдется. — Ой, только не этого... — пробормотал реалист, стыдливо дёрнув воротник формы, будто он был виноват, что конь был не воспитан, как подобает. — Его, чтобы в стоило завести, двое мужиков понадобилось, так он их так лягнул, что оба за ворота вылетели! — Ух ты... — только и пробормотал Гришка, в глазах его застыло восхищение вперемешку со страхом. Это выражение, точно срисованное, отразилось и на лице Ингвара. — А как его сначала завести пытались? — спросил Митя меланхолично, но улыбнулся, когда конь дал положить руку ему на нос и погладить. — Да как-как? Как всех, кнутом, — реалист стал говорить резко, будто нахватался словечек от тех самых мужиков, которых этот конь вытолкнул из конюшни. — Как вам вообще в голову такое пришло? Бить кнутом? — Ну... так ведь все делают, — стушевался реалист и покраснел. Стыдно стало, подумалось Мите со злорадством. — А вас, если бить, вы тоже охотнее домой зайдёте? — ответа Митя не услышал. Кажется, всё-таки неохотнее. Митя дёрнул защёлку и открыл дверцу стоила, освобождая для коня путь. — Лошадь, как и любое другое живое существо, только ласку понимает. — Но как же!... Вы же его даже не снарядили! — реалист вдруг стал говорить шёпотом, будто конь хоть одно из его слов мог понимать. Юноши сделали шаг назад и прижались спинами к воротцам конюшни. В их глазах остался только страх. — А вы знали, седло лошади натирает? — Митя провел по мощной шее коня, огладил стриженную гриву. Коню стоило головой мотнуть раз, а они уже убоялись. — И уздечка тоже, кстати. А вы надумали такого коня кнутом хлестать. И хлестали ведь. Боится он не меньше вашего. — Хотите сказать, вы умеете не только без седла ездить, но и без уздечки? А за что держитесь? — Гришка быстрее всех отошёл от испуга, и взгляд его стал насмешливым, но глаза внимательно следили за действиями коня перед ними. — За гриву. Догадаться не сложно, — Митя упёрся ладонью в спину коня, лихо поднимая свое тело и перекидывая ногу через черную спину. Сиделось привычно, и руки сами легли на стриженную гриву, наматывая все, что от нее осталось, на кулак. — Ну что за коняшка, — елейно протянул Ингвар, поднимая взгляд на Митю, который держался в седле, точнее, без седла, как будто рожденный для этого момента. Наконец он был выше них и росту, а не только по происхождению. — Я бы на таком прокатился. — Уздечку не порвите, — Митя ухмыльнулся, скинув сюртук в его руки, и, слабо лягнув коня, повел его из конюшни. Мальчишки перед ним разбежались мгновенно и стали седлать других лошадей. Через несколько минут все, уже будучи на конях, всё-таки снаряженных уздечками и седлами, вышли из конюшни. Гришка держался в седле, как натянутая струна. Конь под ним по привычке пошел вперед, юноша старался натянуть поводья, поднимая локти, но конь останавливаться не собирался. — Руки высоко не поднимайте, — Митя заботливо преградил ему путь, перегнулся со спины своего коня и поправил руки Гришки на поводьях, неприятно мокрых от пота. — На коне вы всё-таки ни разу не катались, да? Гришка покраснел густо и стыдливо, поджимая и без того тонкие губы. В груди Мити от этого сердце забилось чаще и злее. Ох, ну как был приятен этот вид. — Хотите лошадь остановить, тяните уздечку на себя, но локтей не поднимайте. Хотите, чтобы лошадь пошла быстрее, дерните разок и пришпорьте. Только смотрите, не улетите в рысь. Из рыси кони быстро переходят в галоп, — голос Митя специально старался сделать более мягким, искренне сочувствуя жалким потугам Гриши и Ингвариному осоловелому взгляду, пока тот пытался свыкнуться с ощущениями себя в седле. — А вы и правда что-то об этом знаете, Митя, — Гриша стиснул зубы, позволяя себе маленький комплимент. Руки свои, кстати, от поводьев его коня, юноша так и не убрал. И от Гришиных рук тоже. — А вы до этого момента не верили? — насмешливо, но ласково улыбнулся Митя. — Если хотите, могу вам предложить пересесть на моего коня. Вам будет легче держаться. — За барышнями так ухаживайте, Дмитрий! — голосок Ингвара звенел как неисправный и очень злой колокольчик. — Я это и делаю, — Митя хихикнул, едва не хрюкнув. Было ну очень сложно сдержаться, когда он наблюдал вытянувшиеся от возмущения лица. Ну правда, было в этих кокетствах что-то особенное! Только вот Митя никак не мог уловить эту мысль за хвост: что именно ему в этом нравилось? Он деловито выпрямился на спине у коня и повёл его за ворота двора, в котором стояла конюшня. Солнце было высоко над ровной полосой степи и грело так, будто лето было в самом разгаре. Митя подумал, что хорошо, что он всё-таки снял сюртук. Ветер продувал сбившуюся сорочку хорошо, и его впервые не волновал его такой неаккуратный вид. Мог же себе позволить мужчина побыть чуточку диким, когда катался на коне без седла и по степи? Мите показалось, что да, и было весомым аргументов, что со стороны он смотрелся хорошо. Судя по взглядам барышень, проходивших мимо ворот, очень хорошо. Домик семьи реалиста находился почти на самой окраине Екатеринослава, и степь раскинулась у них, считай, перед самым порогом. На небе не было ни облачка, ветерок гулял по равнине, раздувая полы сорочки, и солнышко, стоявшее в зените, согревало лицо. Мите закинул голову и пришпорил коня, чтобы он наконец пошел неторопливым шагом. Остальные его спутники плелись за ним. — Знаете, Митя, — спустя несколько минут их прогулки по степи, наконец подал голос Ингвар, — вам бы точно пошел орлиный нос. Смотритесь в седле, как настоящий горец. Ещё чуть-чуть, и засвистите, когда коз пасти будете на горных склонах. Митя пару мгновений молчал, пока подгонял коня. Он перешёл на рысь, гордо выпрямляя шею, и между ними и его спутниками стремительно росло расстояние. — Знаете, Ингвар, — миролюбиво произнёс Митя, оборачиваясь, чтобы взглянуть на него через плечо, — я все больше и больше убеждаюсь, что ни одна барышня не умеет сделать так приятно мужчине, как вы, — Ингвар стиснул поводья посильнее на этих его словах, будто лошадь в чем-то была виновата. — И в чем-то вы все-таки правы. Может, я зря думал, что мне совсем будет худо с носом матушки на моем лице, но вы меня переубедили. Раз уж горец, так зачем изменять себе? Митя очаровательно улыбнулся, согнул пальцы, вставил их в рот и так громко засвистел сквозь них, что лошади встрепенулись и птицы, сидящие на деревьях в перелеске, взвились в небо. Он натянул гриву коня и погнал его в галоп, заливаясь свистом, будто соловей – трелью. Мир вокруг стремительно пролетал мимо, пока конь несся вперёд. Митя, как в первую ночь у Хацапетовки, когда они с отцом пересекали степь на паро-конях, вскинул руки к небу и совершенно неподобающе воспитанному человеку заорал, но так музыкально, будто это была древняя горская песня. Мышцы коня перекатывались под шкурой, и Митя словил себя на мысли, что понимает, почему скорость паро-телег измеряется в лошадиных силах. Он прижался к мощной шее, почти лег на нее, снова держась за гриву, чтобы не упасть. Он, конечно, и раньше ездил, упираясь только бёдрами в лошадь, но падать и в этот раз не хотелось. Тем более, перед его спутниками, которые лишь остались позади. Его спутники... Ах, точно, он же здесь с кем-то был. Митя повел коня обратно, он вскопал копытами мягкую землю степи и погнал до маленьких точек, которые и были Ингваром, Гришей и другим реалистом. Митя, кстати, так его имя и не узнал. Ну и ладно! Сейчас вообще не об этом. Жизнь слишком хороша здесь и сейчас, чтобы озаботить себя дополнительными реалистами. — Да что вы такое делаете?! — вскричал Ингвар, поднимая поводья. Голос его стал писком, хотя паренёк старался казаться грознее. Митя его прекрасно понимал. Ну вот как можно быть грозным, когда на тебя несётся конь с безумным всадником? Митя заливисто засмеялся, натягивая гриву, как поводья, и конь встал на дыбы, едва не скинув его с себя, и замолотил воздух передними копытами прямо перед лицом Ингвара, смертельно побледневшего. Кажется, даже сознание сейчас потеряет. Вытерев пот с лица, который катился градом, и испортив свою прическу пятерней, Митя вернул коня всеми копытами на землю прямо перед носом Ингвариной кобылы, которая самозабвенно жевала травинку, и даже в одну десятую долю не испытывала такого волнения, как ее всадник. — Спасибо вам большое, — когда они уже вернулись после прогулки, солнце только начало клониться к западу. Митя подошёл к тому самому реалисту, пытающемуся возбужденного лихой ездой коня утихомирить. — Да не за что! — восхищённо ответил реалист, когда Митя, дёрнув коня за уздечку всего одной рукой, успокоил его и помог завести в конюшню. — Вы и правда очень хороши в этом. Митя силился не покраснеть. На его щеках ещё не остыл жар степной прогулки... точнее, ска́чки, и волосы у него были не в порядке, и сюртук он натянул слишком быстро на себя, сорочку взбив под ним. Привычные ощущения стали быстро возвращаться к нему, будто вся магия и очарование этого дня прошли и пора было просыпаться от сладкого сна. — Вы ещё и так этого коня приструнили, ни один мужик не смог, — покивал один из тех самых мужиков-конюхов. Они вернулись уже к тому времени, когда рабочим должно было ухаживать за стоилом. — Как будто мужик городской знает, как с конем лучше всего обращаться, — Митя расчесал волосы пальцами в попытке поправить свою прическу. — Так и вы городской, Митя, — попытался съезвить Гриша, но вышло неудачно – Митя совсем не обиделся. — Так и вы тоже, Гриша, — улыбнулся он снисходительно, как смотрят на маленьких мальчиков. — Только вот я на коне кататься умею, а вы нет. И эти мужики не умеют. Боитесь их больше, чем они вас, а бояться не надо. Лошадь на то и лошадь, чтобы она ехала, пока поводья человек тянет, а не наоборот. Перед глазами Мити предстала эта комичная картинка: мужики, которых пытались лошадей воспитать, были запряжены в каретку, пока кучер-конь в форме подгонял их кнутом. Митя силой воли подавил смешок и оправил сюртук, выглядя хорошо, но не отлично, как когда он только вошёл в конюшню. Мужики, смущённые его словами, молчали, и даже закрыли рты и его язвительные спутники, и Митя почувствовал себя отомщенным за все злые слова, которые он когда-либо про свое умение кататься на лошади слышал. Он пошел на выход, понурые Ингвар и Гриша – за ним. Митя благоговел от дома с водопроводом. Каждый раз, стоило ему измараться, всегда можно было набрать себе ванну и расслабиться, смыть пот и пыль степи. И сейчас он вышел из ванной, посвежевший и расслабленный. Спросив у служанки, где можно разыскать Ингвара, он узнал, что они с Гришкой копались в его механическом вороно́м в мастерской. Зачем Мите понадобился Ингвар? Хм... Всё-таки он хотел извиниться за то, что решил над ним так зло подшутить, когда погнал коня в его сторону. Пока Митя спускался по лестнице и выходил на улицу, он все думал об этом своем ребяческом поступке и понимал, что никакого раскаяния не испытывает. Когда он подошёл к дверям мастерской, то твердо решил, что извиниться не перед самим Ингваром и его задетыми чувствами, а конкретно за такое ребячество. Митя решительно толкнул двери мастерской, где было сумрачно и масляная лампа делала тени ещё более густыми, чем если бы она вообще не горела. — Не ожидал вас здесь увидеть, — проворчал Ингвар, задумчиво копаясь в открытой панели автоматона с погасшими глазами. Пальцы германца увлеченно порхали над шестерёнками и трубками. Стоило Ингвару поднять лицо, что все, Митя понял – он не станет извиняться вообще ни за что: ни за ребячество, ни за чужой испуг. С таким лицом, как Ингвар сейчас состроил, вообще нельзя было принимать извинения. — Да так... Зашёл проверить, — Митя старался держаться так же высоко, как парил и раньше до этого момента, когда ему впопыхах приходилось думать над причиной своего визита. — Сомневаюсь, что вы в этом много понимаете, — едко фыркнул Ингвар, думая, что сможет Митю задеть. — Это же не живой конь. — Живой или нет, он все равно мой, — Митя нахмурился, звуча, по своему мнению, достаточно грозно. — И интересоваться его состоянием я имею право. Или вы хотите со мной поспорить? Ингвар стушевался и всё-таки уступил место у приборной панели, которая была похожа на вывернутые и искореженные внутренности. По многочисленным трубкам и поршням не текли вода и пар, как это бывало обычно, один глаз выпал и теперь на Митю глядел смущающий черный провал, где должна была гореть лампочка. Митя ласково провел по шее паро-коня, будто он был совсем настоящим, и мальчик пытался его успокоить, как перед приемом у ветеринара. Наконец между ними тишина прервалась, когда Митя обернулся к Ингвару и уже что-то хотел спросить, но его рот быстро накрыли чужие горячие губы и талию обхватили руки, тоньше и слабее его собственных, но державшие крепко и отчаянно. Митя ещё успел подумать с секунду: что это сейчас происходит, но не отстранился, а только прижался ближе к губам германца. Да, целовался тот из рук вон плохо, но страстно, потому Митя не мог на него злиться. Они целовались у бока механического коня, но спокойствие Мити нарушила ещё одна пара рук. Из ниоткуда появившаяся третья рука, такая же тонкая и тощая, как у Ингвара, обхватила его сзади, а уже четвертая по счету взяла его подбородок и направила в сторону. Успев открыть глаза перед следующим поцелуем, Митя столкнулся с карими глазами Гриши и попытался отстранился, но теперь держали его уже четыре руки, и тела выше него прижимали с двух сторон. Принудительно склонив его к поцелую ещё и с Гришей, Ингвар уже проводил губами по шее Мити. Кажется, они дрожали. Или дрожал только Митя в двойных объятиях? Губы Ингвара заскользили по его шее и плечу, те самые пальцы, которые вправляли шестерёнки, сейчас уже развязывали его шейный платок, пока требовательные губы и язык Гриши пытались хозяйничать в его, Митином, рту! — Что вы творите!? — зашипел на Гришу юноша, отчего-то говоря шёпотом. Почувствовав себя голым перед двумя парами глаз, Митя блаженно покраснел и совершенно не обрадовался тому, как возбуждённо поджался низ его живота. — Вам слишком нравится нас изводить, — Гриша, все ещё держащий его подбородок, заговорил из них двоих первым, ведь сейчас его рот был свободен. — А нам – изводить вас. И так уж получилось, что это самый лучший способ показать, настолько сильно мы любим вас изводить. — Я против! — Митя обо всем догадался и старался, чтобы его голос не звенел, но, когда Ингвар так своевременно положил свою руку на его пах, Митя прикусил язык. — Видно, насколько вы против, — протянул Ингвар, кокетливо хихикнув. Ничего общего с барышнями его поведение не имело, ненароком заставив Митю возбуждённо сжаться, будто он хотел исчезнуть в этот самый момент. — Приятно знать, что вы тоже к нам неравнодушны, — Гришка улыбнулся Мите так мило, от чего тот даже как-то опешил и расслабился на миг. Он снова напрягся, когда штаны с него спустились, и осознание накатило на него ледяной волной. Митя попытался выглядеть менее жалобно, но его голос так не звучал: — Ч-что вы собираетесь делать? — Ничего, что вам бы не понравилось, — вот как Ингвар мог?! Как?! С таким нежным взглядом и ласковым лицом как он посмел!... Митя был благодарен в этот момент Грише, который сцеловал стон с его губ, не давая окончательно провалиться под землю от стыда и восторга. Митя поджал пальцы на ногах, когда палец задвигался внутри него, и откинулся спиной на грудь Гриши, пряча красное лицо в изгибе его шеи и училищной формы. Только Митя здесь был самым обнаженным, и было ему от этого ещё больше неловко. Ну вот как в таких светлых головах такая ужасная мысль родилась, а потом эти светлые головы так хорошо решили воплотить ее в жизнь? Митя решил перестать задаваться риторическими вопросами, когда в нем двинулось уже на два больше пальцев, чем было в начале, а Гришка, в нужный момент будто договорившись с Ингваром, приподнял его ноги. Митя вскрикнул и схватился за плечо юноши, стоящего позади, пока Ингвар все сосредоточенно пытался что-то отыскать в Мите. Ну вот что ему... им ещё надо? Митя и так весь расхристан, со сбившимся дыханием и стонущий так смущённо, что на языке было сладко. А им все мало было: Ингвар не прекращал движения пальцами ни на секунду, а Гришка, явно вспотевший ещё и потому, что Митю держать пришлось ему, покрывал его шею и затылок поцелуями, иногда, на особо глубоком проникновении пальцами, целуя его приоткрытыми губами, будто это могло убавить дискомфорт. Пальцы, которых к концу было уже три, покинули его, из-за чего раздался протестующий стон. Митя удивился этому и только спустя несколько мгновений понял, что он принадлежит ему. От смущения все сжималось и содрогалось, и по виску катился пот от напряжения. В него проскользнуло что-то, явно большее пальцев, и Митя выгнул спину, и крик замер в его горле. Ингвар быстро сцеловал его с его губ, но руками, предавая Митю, толкал его глубже на Гришу, которому довелось войти первым. Митины глаза наполнились слезами сквозь крепко зажмуренные веки, а Ингвар лишь решил подлить масла в огонь, проникая в него вторым. Внутри стало совсем тесно, и тело залило жаром, будто Митя совершенно не был внуком Древней, а каким-нибудь Огневичем. Или Огневичами были всё-таки Ингвар с Гришей? Их разгоряченные тела прижимались к Мите с двух сторон, их руки и его ноги переплелись на весу. Из уголка глаза выбралась одна большая слезинка и скатилась по Митиному лицу. Ингвар как заворожённый наблюдал, как ещё несколько крупных слезинок покатились следом, и увлечённо провел языком по солёной дорожке, после крепко целуя. Митя застонал в его губы, стон становился все громче, стоило лишь Ингвару повести бёдрами вперёд и вверх, а Грише – повторить его движения. — Да в-вы... вы п-просто... издеваетесь надо мно-о-ой! — Митя поверхностно дышал, хватаясь руками за чужие плечи, не разбирая уже, чьи именно. — Как и вы над нами. — Но я это д-делаю не так!... — слабо попытался возразить Митя. — Да, — покивал Ингвар, — согласитесь, мы делаем это гораздо лучше вашего? Вместо ответа из Мити снова прорезался стон, когда Ингвар обхватил его бедра поудобнее и толкнулся глубже, будто желая выбить из юноши ответ. — Ингвар, оставьте, — глубоко дыша, Гриша перехватил ноги Мити под коленями, в своем темпе опуская и поднимая его на себе. Губы Мити задрожали, пока он пытался выдержать напор с двух сторон, которые двигались вразнобой. — Посмотрите на него, он и двух слов связать не может, — Гриша взял его подбородок и поцеловал, поворачивая Митино лицо к себе. От такого головокружительного вида Ингвар чуть не расслабил свои руки, но вовремя спохватился. Они уже устали, и это было заметно по их дрожащим рукам и красным лицам, но собственное удовольствие хотелось растянуть надолго, и хоть немного наслаждаясь таким Митиным видом: слипшаяся челка, мутные от слез глаза, засохшие глянцевым дорожки на щеках, влажный приоткрытый рот... Гриша отстранился от Мити, и между ними протянулась крошечная ниточка слюны. Ингвар зажмурился, но на его внутренней стороне век уже была выжжена эта картинка. Это было слишком хорошо.***
— Чем вы занимались так долго в мастерской? Все коня чинили? — Аркадий Валерьянович размешивал сахар в своей чашке. Митя воззарился на него с неодобрением: только крестьяне чай с сахаром пить любят. На самом-то деле сын ярла пытался скрыть волнение за злостью, но волна ужаса уже успела прокатиться по его спине. Он краем глаза взглянул на Ингвара и Гришу, которые даже не покраснели. А вот Мите стало очень и очень жарко! — Да-а, — протянул Ингвар, — поломка оказалась гораздо неприятнее, чем ожидалось, и потребуется чуть больше времени, чтобы ее устранить. — А вам, Гриша, понравился автоматон? — спросил Аркадий Валерьянович, искренне интересусь впечатлениями инженерского сына. — Вас, наверное, такими и не удивишь. — Мне очень понравилось, — Гриша улыбнулся скромно, даже веснушки засветились на его щеках, как блёстки. — Это было познавательно, — его взгляд ореховых глаз на секундочку задержался на Мите, который успокаивал себя тем, что дышал сейчас глубоко только от негодования. — А у тебя как день прошел? Не слышно было и не видно весь вечер, — теперь отец и о нем вспомнил, наконец-то! А Митя боялся, что он и не спросит. И боялся одновременно, что спросит... И вот, спросил. Что же теперь отвечать? — Так Митя с нами был в мастерской, коня своего проведывал, — Митя готов был Ингвара задушить за эти слова. Он почувствовал, как краснеет стремительно и сразу весь. — Неужели? — глаза отца загорелись интересом. — Не думал, что тебя интересует устройство паро-коня. — Да... Митя, можно сказать, непосредственное участие в ремонте принимал, — Гришка ответил быстрее него, и в глазах плясали бесы. Митя лишь силой воли держал себя от того, чтобы не заплакать от злости за ужином. Юноша поправил шейный платок так, чтобы самый явный из засосов на его шее себя не показал, уставился взглядом в тарелку и больше не проронил ни слова. Аркадий такой смене настроения приятно удивился и подумал: «Вот правда, покорнейший из сыновей».