Постскриптум

Мой Бог, пора. Как долго длилось лето. Сотри мгновенья с солнечных часов И отпусти ветра гулять по свету. Не забирай последние плоды, Ты лучше дай им два денька погожих, дай им дозреть вином чтоб стали тоже и увенчали тяжкие труды. Теперь уж поздно строить новый дом. Кто одинок, тот с грустью встретит старость. Как мало нам от жизни той осталось: Писать, читать и, позабыв усталость, шуршать листвой, И зябнуть под зонтом. Райнер Мария Рильке (Перевод Бориса Далматова) Сентябрь 1933 года. Предместье Парижа. В старинном родовом имении суета с раннего утра. Ждут гостей. Сухощавый пожилой аристократ, в котором не без труда можно узнать виконта де Шаньи, ходит лично по комнатам замка с проверкой: хорошо ли проветрено, нет ли запаха сырости и плесени, готовы ли камины. Он слегка раздражен, и расторопная горничная Мари терпеливо отвечает на его многочисленные, часто повторяющиеся вопросы. Старый слуга Жак спешит с вестью: «Подъезжают!» Виконт снимает перед зеркалом сеточку с седых поредевших волос. - О, мсье, халат! – восклицает служанка. - Скорее! – командует он, и Мари помогает ему переодеться в новый домашний халат из дорогой ткани, расшитый узорами. Шаркающей походкой Рауль движется по коридору, выходит на залитое полуденным светом парадное крыльцо замка. Колеса автомобиля шуршат по гравию, и вот он останавливается у клумбы с розами. Папаша Жак суетливо открывает дверцы и помогает гостям выйти из авто. Высокий загорелый шатен в модном костюме-тройке, сняв шляпу, первым приближается к виконту. Тонкая полоска усов, белозубая улыбка. И только по глазам – выразительным, серо-голубым глазам, как у НЕЕ, Рауль узнает Густава. - Здравствуйте, виконт. Здравствуй… отец, - последнее слово мужчина произносит глухо и слегка сконфуженно. Много лет он не называл отцом этого человека. Это было в далеком детстве. Позабыто уже давно. Но нужно преодолеть дистанцию и отчуждение. Они пожимают друг другу руки. Рауль похлопывает Густава по плечу со смехом: - Какой ты стал! Ни за что не узнать! Тебе тридцать… - Шесть. - Как быстро бежит время! Omnia influit, omnia mutantur. Ну-ка, покажи, кого ты к нам привез! Мужчина подводит к Раулю свою супругу – полненькую миловидную блондинку лет тридцати пяти. - Моя жена Катрин. Тоже родом из Франции. Ее девичья фамилия Дюбуа.- Виконт целует ее руку и она смущенно улыбается. Следом идут мальчишки, на ходу снимая кепки с вихрастых голов. - Это мой старший, Поль, - представляет отец, - ему уже четырнадцать лет. - Здравствуйте, молодой человек, - хозяин горячо пожимает ему руку. Потом также и второму сыну Густава, восьмилетнему Эжену. Затем, приложив от света руку козырьком к глазам, спрашивает с любопытством: - А кто эта милая мадемуазель? - Кристина, - отвечает похожая на куклу четырехлетняя девчушка с белыми локонами и пухлыми щечками. И от смущения прячется за мать. - Поразительно похожа! – вырывается у Рауля и он во внезапном волнении вытирает пот со лба платком, - Вылитая бабушка! - Да, - коротко подтверждает Густав. Гости проходят в дом, им нужно умыться с дороги и привести себя в порядок, разобрать вещи в отведенных для них комнатах. Виконт с радостью хлопочет и командует прислугой. В замке оживление. В пять часов подают парадный обед в столовой: беф-бургиньон, кок-о-вен, белые вина и закуски, на десерт- вкуснейшее мороженое. Дети вначале чинно сидят за столом, мальчишки расчесаны на боковой пробор, стараются есть аккуратно и молча. Но вдруг Эжен, обращаясь в Раулю выдает: - А это правда, что Вы – наш французский дедушка? Дело в том, что у нас есть еще один, американский, - в этот момент старший брат изо всех сил жмет его ногу под столом. Ребенок морщится от боли, но все равно продолжает, - а мамины родители давно умерли. У нее есть только злая-презлая тетка, с которой мы не общаемся. Виконт улыбнулся такой детской непосредственности и подтвердил тот факт, что он является их французским дедушкой. - Эжен, ты много болтаешь, - шепчет ему недовольная мать, - смотри в свою тарелку и кушай молча, иначе придется выдворить тебя из-за стола. Катрин переоделась в элегантное синее платье, которое ей к лицу, на шее – нитка жемчуга. Она пробует вино из пузатого бокала и восхищается его вкусом. Хозяин не без гордости сообщает, что все вина – его собственного производства, из виноградников Бретани. Разговор заходит о винах, о ценах и политике. - Франция сейчас как бурлящий котел, - констатирует виконт, - недовольство правительством растет. Экономика грозит обвалиться. Что будет – ведает только один Бог! – Потом он решает сменить тему и просит Густава рассказать, как он познакомился со своей очаровательной супругой. - Это было пятнадцать лет назад, - весело начинает тот, - однажды в холодный зимний день в наш офис заглянула девушка. Худенькая, хрупкая – «да уж, было время»- вздыхает та, краснея, - она сразу же вызвала у меня жалость. «Это Ваше объявление в вечерней газете? Вам требуется машинистка?» робко спросила Катрин и показала свое свидетельство об окончании курсов машинисток. Объявление действительно было наше, и я был рад в тот же день принять ее на работу. Вечером мы уже вместе пили чай в кафе напротив, и она рассказывала мне о своей невеселой жизни на чужбине с теткой. Я понял тогда, что передо мной – редкий бриллиант. Таких девушек в Нью-Йорке нынче не встретишь. Порядочная, умная, честная. Вдобавок еще и красавица! Мне несказанно повезло. Я сделал ей предложение уже через месяц после нашего знакомства. - А как Эрик отнесся к твоей ранней женитьбе? – спросил Рауль серьезно, впервые за вечер упомянув ЕГО. - Он не препятствовал, но и не очень одобрял. Сказал: решай сам, тебе жить. Единственное, о чем он просил так это, чтобы Катрин пришла к нам домой, и я представил ее ему перед свадьбой. Таким образом, думаю, отец устроил ей проверку. Ведь после того злосчастного дня, когда погибла мама, он не носил больше маску… - Густав в волнении осекся и жена, ласково взяв его за руку, продолжила с улыбкой: - Дело том, что я совсем юной девушкой работала в госпитале сестрой милосердия во время войны. Насмотрелась на всякие ранения и увечья. Потому меня было не напугать. - Она и глазом не моргнула, - подтвердил супруг, - была само участие. И после того Эрик сказал мне: береги это сокровище. И благословил нас на брак. А через год у нас уже родился Поль. Малышка Кристина устала сидеть смирно за столом, стала болтать ногами и разговаривать со своей куклой. Французский дедушка снова обратил на нее внимание и глаза его увлажнились. Он неожиданно встал из-за стола и пригласил всех в галерею смотреть семейные портреты. Там было сумрачно, тихо и прохладно. - Скажите, а у Вас в замке есть электричество? – поинтересовался Поль у виконта. Тот рассмеялся и подмигнул: - Конечно! С самого начала века! Цивилизация коснулась и этого забытого всеми уголка. Есть и электричество, и радио, и телефон. – С этими словами он щелкнул выключателем, и галерея осветилась светом нескольких настенных ламп. Старинные портреты напыщенных аристократов в напудренных париках мало интересовали гостей. Рауль это понимал и потому сразу же подвел их к главному портрету в конце амфилады. Портрету Кристины кисти известного парижского художника. Он изобразил ее после бала, немного уставшую, с грустной улыбкой, в лиловом платье и перчатках, с веером из перьев и маленькой блестящей сумочкой в руках. Ее золотистые, туго завитые локоны спадали на плечи. Портрет еще не был готов к моменту их отплытия в Америку, потому Густав не мог его видеть. Художник дорисовал детали позднее. - Мама здесь как живая, - вздохнул он, - такой я ее и помню. - Величественна, как королева, - восхитилась Катрин. Рауль кивнул. Потом вдруг оживился: - Пойдемте, дети, я покажу вам, где родился и вырос ваш папа! Идемте все! – С этими словами они стали подниматься на второй этаж, где находились те самые комнаты. На лестнице Эжен схватил отца за руку и прошептал: - Скажи, здесь нет привидений? Я так их боюсь! - Нет, сынок, - рассмеялся Густав, - все предки де Шаньи мирно спят в своих могилах и никто не бродит по темным коридорам замка. - Но мне все равно не по себе. - Послушай, - отец слегка ущипнул его за щеку, - я ведь сын Призрака Оперы, а ты – его внук. Чего нам бояться, а? Тут они вошли в ярко освещенную гостиную, где стоял памятный для Густава инструмент – фортепиано его матушки. Он не удержался, чтобы не сыграть на нем несколько аккордов. - Вот твоя детская, - Рауль открыл дверь и указал рукой, - здесь все как прежде: книжки, игрушки, вещи. - О, папа, как интересно! – дети бросились все рассматривать и трогать. Густав погрустнел. Щемящая тоска наполнила его сердце. Уже после того, как Катрин увела детей спать, он вернулся к виконту в столовую для важного разговора. Непросто было на него решиться. Но Рауль был в благодушном настроении. Ни малейшего признака неприязни к гостям. Напротив – само радушие и любезность. Это несколько воодушевило мужчину, и он опустился в кресло у камина. Обратил внимание на маленький турмалиновый столик с шахматами, расставленными для игры. - Ты играешь один? – поинтересовался он. - Нет, с Жаком, слугой. Старик играет весьма неплохо, временами даже обыгрывает меня, - признался тот с усмешкой. – Так мы коротаем долгие зимние вечера. И еще книги. Последнее время я увлекся древними философами. Кроме Платона и Аристотеля читаю историка Тацита. Но больше всего люблю Екклесиаста. «Суета сует. Все суета»… Подойдя к буфету, он вынул оттуда початую бутылку вина. - Попробуй, это мое лучшее вино - Мюскадель. – Сам налил вина в бокалы. Как истинный ценитель понюхал, взглянул через бокал на свет. - И правда, дивное вино, - согласился Густав, отпив глоток. - Не думай, я не злоупотребляю, - заметил Рауль, - с тех самых пор. Вернувшись на родину, я завязал с выпивкой, она меня разрушала. - Расскажи мне подробно о том времени, когда ты вернулся домой, - попросил мужчина. - Ну, что ж, изволь. Я плыл на корабле «Королева Атлантики» в своей каюте. Не было сна и покоя, ибо глубоко внизу, в морозильной камере находился гроб с той, которую я любил. По-своему, конечно, но любил. Ее переодели в саван и обложили льдом. Она была как спящая красавица в сказке. Будто просто уснула. Но, глядя на нее, я испытывал смешанные чувства. С одной стороны – боль от утраты, чувство непоправимости и безысходности, с другой – замешательство, боль, гнев. Как она могла любить этого человека, притворяться, лгать и скрывать, что ты – не мой сын?! Я тоже был виноват перед ней во многом. Выпивка, друзья, азартные игры – вот что составляло тогда мою жизнь. Я был молод и глуп. Думал, что потом когда-нибудь можно будет все исправить… Тобой я почти не занимался, часто был груб с Кристиной, заставлял ее много работать, выступать, давать концерты. Да ты наверное помнишь все, - с горечью подчеркнул он. Густав молчал, погруженный в свои мысли. - Похоронили ее в Перрос – Гиреке, - продолжал он после небольшой паузы,- Мои сестры воспротивились, чтобы хоронить Кристину в нашем фамильном склепе. Благодаря телеграфу и газетам в Париже распространились о ней грязные слухи. Думаю, что твоя мать и хотела бы покоиться там, рядом с отцом. Так оно и лучше. И вот что еще тогда произошло: разбирая ее личные вещи, я обнаружил дневник. До сих пор храню его. Сколько же слез пролила она над ним! Некоторые строки читать нельзя, полностью размыты. А я был слеп. Самовлюбленный осел! Я тогда многое понял! Она любила твоего отца всю жизнь и передумала выходить за меня. Это не он, а я всегда был лишним в этой истории! Я стоял у них на пути! Ars longa, vita brevis. Жизнь коротка, искусство вечно. Их повенчала музыка! Если бы Эрик так не поступил тогда, не ушел, они были бы счастливы. - Возможно да, а возможно и нет, - отозвался Густав, - он как-то объяснил мне: у него тогда не было средств, чтобы содержать семью. Он лишился всего. Преследуемый полицией, отец должен был бежать за океан, чтобы там начать все сначала. Он не мог взять ее с собой и подвергнуть многим опасностям. Он мечтал, что когда-нибудь разбогатеет и пригласит ее. Так и вышло. И конец нам известен. - Да-а-а, - задумчиво протянул Рауль, - а что стало с той, которая в нее стреляла? Ее судили? - Судили, но признали невменяемой. Поместили в дом для умалишенных. Там она и закончила свои дни. Изредка приходя в себя, она плакала, говорила, что не хотела убивать Кристину – свою давнюю подругу, что во всем виновата ее мать – жестокая и жадная до денег женщина… - Как отвратительно! – Рауль брезгливо поморщился при упоминании о тех двоих. И снова перевел разговор на другую тему: - А «Фантазма» еще существует? - О да! Мы установили новые современные аттракционы. На выходных приходит много людей. Однако шоу уродов отец закрыл уже очень давно. После гибели матери он переменился и переосмыслил свою жизнь. Прошло ожесточение и ненависть ко всему роду человеческому. Мы теперь занимаемся благотворительностью, помогаем приютам, больницам и домам престарелых. Еще у нас есть фабрика по изготовлению механических игрушек. - Скажи, мой друг, ты забросил свои музыкальные занятия? - Нет, но я играю только дома для своих родных. - Ты знаешь, я думаю, твой отец переменился во многом благодаря тебе. Ты придал смысл его существованию. - Да, быть может ты прав. Хотя я никогда не думал так. На самом деле, когда мама умерла, я как будто бы услышал голос, говорящий мне: Иди к нему. Эриком владело беспредельное отчаяние. Но, когда я подошел к нему и остался с ним, все изменилось. Он очень любит меня и внуков, гордится мной. Сейчас он уже очень стар и болен. Стараниями врачей Эрик еще держится, но зиму он уже вряд ли переживет… И я здесь потому, что… В общем, он меня послал примириться с тобой. Стоя на пороге Вечности, он просит прощения у тебя за все причиненное зло. На некоторое время установилось молчание. Затем Рауль, поставив бокал, изрек со значением: - Я ненавидел Эрика всю свою жизнь. Винил его в смерти брата. Ненавидел за то, что он завладел умом и чувствами Кристины. Гипнотизировал ее своей музыкой. Да, я ревновал! Горе мне от этой ревности! - Граф Филипп стал жертвой хитроумной ловушки Эрика в подвалах Оперы, - пояснил Густав, - мы говорили с ним и об этом. Да, косвенно он виновен в его смерти, но лично не убивал его. - С годами ненависть стала затухать. Особенно после смерти Кристины. Нам ведь нечего больше делить! Нет, я больше не ненавижу его. - Как ты живешь здесь один? Тебя навещает кто-нибудь из родных?– осторожно поинтересовался мужчина. Он очень боялся ранить человека, которого в детстве любил и считал своим отцом. - Навещают племянники с детьми. Их много! Гостят нечасто, но подолгу. Но я привык жить один и долгое присутствие в моем доме гостей меня утомляет. Только не прими это на свой счет! Вам я искренне рад! - Не переживай, - улыбнулся Густав, - я ничего такого не думаю. Тем более, что гостить мы будем недолго. Завтра отправляемся поездом в Перрос- Гирек на кладбище. А через три дня отплывает наш корабль. - Так скоро! – удивился Рауль. Он выглядел расстроенным. Часы на каминной полке отзвонили четверть двенадцатого. Пора была ложиться спать. На прощание виконт сказал неожиданно: - Ты знаешь, я ведь пытался устроить свою личную жизнь. Хотел иметь наследника. Но все пошло прахом. Через полтора года после смерти твоей матери я женился во второй раз по настоянию сестер. Женился на одной знатной особе. Наш брак продлился пять лет. Но мы не подходили друг другу, настоящей любви не было. Когда выяснилось, что причина бездетности во мне, мы расстались без сожаления. Она сейчас замужем за другим человеком, у нее есть дети и она счастлива. А я… - Рауль безнадежно махнул рукой, и Густаву стало его невероятно жаль. Но он ничего не сказал в ответ, просто пожал его руку и ушел наверх спать. На следующий день состоялась их поездка в Перрос-Гирек. По просьбе Эрика Густав положил на могильную плиту в склепе алую розу с черной лентой. Все. Нужно было возвращаться домой. Там ждут дела. Но щемящая грусть не отпускала. В замке виконта он снова почувствовал себя тем маленьким мальчиком, доверчивым, наивным, ранимым. Как рано он остался без матери… Воспоминание о далекой горячей материнской любви обожгло его глаза слезами даже в могильном склепе. Он знал, они встретятся с ней ТАМ. А сейчас нужно жить, трудиться и не раскисать. - Малышка Лотти, я буду по тебе скучать, - сказал виконт, наклонившись к маленькой Кристине при прощании. - Почему Вы называете меня Лотти? – удивилась девочка, - Я – Кристина! - Знаю, - усмехнулся Рауль, - но для меня ты – Лотти. Приезжай еще! Я буду тебя ждать! И она помахала ему ручонкой из окошка автомобиля. - Передай отцу, я прощаю его, - сказал он Густаву напоследок, - и пусть он в свою очередь простит меня. – И, повернувшись, быстро зашагал к дому. Он давно, очень давно не плакал. И не хотел, чтобы другие видели его слезы, его слабость. День был такой погожий, теплый. Один из последних дней уходящего бабьего лета.