5 стадий непринятия

— Это не может, блять, быть ебаным концом. Минхо чиркает зажигалкой с переменным успехом — искра вспыхивает перед носом, и Джисон заботливо опускает собственные ладони поверх чужих. Кожу саднит, руки бьет дрожь то ли от недавней драки, то ли от возможного разговора о дурацком будущем. Он ведь наверняка случится. Прямо здесь. На детской площадке, через пару кварталов от дома. В месте, где пахнет собачьим дерьмом и разлитым по асфальту пивом; в месте, где дети лепят жвачки и разбивают коленки. Минхо думает, как они до этого докатились. — Мне тоже тяжело, спасибо, что спросил, — Джисон хмыкает, и Минхо смотрит на него прищуренно, незнакомо — будто это не тот человек, с которым он спал в одной кровати на протяжении семи лет. — Дал бы тебе в ебало, да жалко дурака, — Минхо плюет и опускается на бордюр, когда тяжесть из-за выпитого алкоголя начинает пульсировать прямо в ногах, — зачем вообще я за тебя заступился? Надо было тебя отметелить. Бесишь. — Себя отметель, позорник, — Джисон плюхается рядом и нарочно пихает в плечо, — это не я весь вечер с кислым ебалом ходил, будто мы уже завтра расстаемся, а не в конце лета. — Боже! — Минхо вымученно стонет и лихорадочно трет глаза ладонями, когда в них начинает предательски щипать. — Опять ты заладил! Отстань от меня, пожалуйста, езжай хоть завтра — как же мне насрать, ты не представляешь. На самом деле Минхо не это хотел сказать. Он вообще не понимает, почему продолжает пускать по кругу эту заезженную пластинку. Встроенный переводчик где-то в голосовых связках надоедливо переиначивает каждое его слово так, чтобы Джисон с каждой минутой диалога хотел уехать сильнее. Будто это его цель — прогнать его, отцепить; отделить от себя гнусными словами, которые он вообще не привык говорить. Минхо понимает это, когда Джисон рядом молчит. Слишком долго молчит. Минхо понимает это, когда задетая рана на костяшках пальцев снова начинает болезненно ныть, а голова кружиться. Ощущение паники, скребущей под грудью, отрезвляет не хуже незапланированной драки, в которую Минхо втянулся из-за Джисона. Минхо думает, почему говорит такие вещи, если так сильно любит его. — Наверное, это и правда конец, — Джисон подает голос спустя болезненно долгое время, и Минхо стискивает челюсть, — это тупик. — Это не так. — Ты себя слышишь вообще? Что тебе нужно, я не понимаю, Минхо? — Джисон злится. — То ты хочешь, чтобы я поскорее съебался, то говоришь, что… что у нас что-то может… не сломаться? Это тупик. Мы в тупике. Как бы болезненно тебе не было это признавать, будет лучше, если ты сделаешь это как можно быстрее. Минхо собственной кожей чувствует, как Джисон щекотно водит взглядом по ободранным костяшкам, между которыми лихорадочно заходится тлеющая сигарета. Он чувствует себя грязным: футболка пахнет чужой наглостью и пивом, которое Джисон случайно разлил на него на вечеринке. Он чувствует себя грязным, когда произносит слова, которые не хочет произносить. Он чувствует себя самым грязным, когда они с Джисоном соприкасаются коленками и — более ощутимо — чувствами, и думает только о том, как не хочет испачкать и его. Когда Джисон аккуратно вытаскивает сигарету и бросает её на асфальт, Минхо начинает плакать. Они познакомились семь лет назад. Когда на вечеринки ещё привычно ходили между экзаменами по финансовому менеджменту, пиво казалось оскорблением самого явления тусовок, а пачки сигарет только начали появляться в карманах пальто. Тогда, семь лет назад, когда Джисона привел Чан, Минхо никогда бы не подумал, что у них могут быть семь лет. Минхо никогда бы не подумал, что у них может быть вообще сколько-нибудь — даже в месяц ему верилось слабо. Потому что Джисон был слишком Джисоном для их компании. Потому что Джисона пытались привести туда целый год, а единственной его отговоркой оказалась учеба, которой он дорожил больше, чем здоровым сном. Потому что Джисона все приняли любезно, будто он был каким-то потерянным другом, которого все снова обрели. Приняли все, кроме Минхо. Минхо требуется время, чтобы привыкнуть к присутствию человека в его жизни — об этом Джисону заявили чуть ли не с порога. Минхо требуется притереться к человеку, чтобы допустить мысль о том, что этот человек теперь будет здесь всегда, сидеть на самом дальнем кресле и приглядываться, совсем как делает это Минхо. Минхо считал, что он им не подходит. Потому что целый год дожидаться предмет всеобщих обсуждений, а на выходе получить просто Джисона — было почти оскорблением. Потому что целый год отказываться от предложения потусоваться вместе — было оскорблением, самым настоящим, которое все, кроме Минхо, замяли, стоило Джисону открыть рот. Принято считать, что первый раз они встретились, когда Чан принес его вместе с собой и бутылкой добытого у старшаков ликера, который пришлось делить уже на восьмерых. Минхо тогда пожал руку — да и не сделать этого не мог, насколько бы сильно он не любил новые лица в компаниях, сильнее всего ненавидел неуважение. Ладонь Джисона была теплая и чуть вспотевшая; когда он жал Минхо руку, то улыбался, наверняка всё ещё храня в себе разговор о том, какой Минхо избирательный и недовольный. Даже если он держал лицо и выдавливал банальную нейтральность, Джисон всё равно понял, что Чан не врал. Это был первый раз, когда они встретились — пожали друг другу руки и не обменялись даже парочкой слов за весь вечер. Но Минхо хотелось думать, что в самый первый раз они встретились спустя пару месяцев, на балконе квартиры, хозяйку которой помнят до сих пор — это была Минджу и её волшебная квартира, которая подарила им семь лет. — У тебя не будет ещё сигареты? — спрашивает кто-то голосом Джисона за спиной, и Минхо недовольно поджимает губы, стряхивая пепел в принесенную банку пива. — Чтобы прям вообще въебало? — на всякий уточняет Минхо и даже не поворачивается, когда Джисон встает рядом, — достает из кармана пачку и протягивает Джисону. — Как до общаги добираться планируешь? — У меня есть Чан и ты, — Джисон усмехается, Минхо дергает бровью в удивлении, — а ты почему следишь за тем, сколько я пью и чего я курю? — Я не только за тобой слежу, Джисон, — Минхо поворачивает голову, — и я точно знаю, что Хёнджин выдул настолько много соджу, что Чанбину придется тащить его на своих плечах. Это… что-то типа инстинкта. Не могу не следить. Хочется знать, просто чтобы быть уверенным, кому и в каком порядке нужно будет оказать помощь, если случится что-то плохое. Минхо зажимает сигарету губами, встает с ноги на ногу и ставит банку из-под пива между ними. Как будто выстраивает личные границы, но и заботится о том, чтобы Джисон не скидывал пепел кому-нибудь на голову. — Ты, получается, та самая мамочка в компании? — Вряд ли, — Минхо усмехается, затягиваясь, — это тебе к Чану. — Тогда почему ты так уверен, что это плохое должно случиться? Минхо снова поджимает губы. — То есть Чан тебе не рассказывал? — Не рассказывал что? — У нас давно в компании чел передознулся. Джисон давится приступом кашля, и Минхо предусмотрительно стучит его по спине, не убирая руку даже тогда, когда Джисон смеряет его самым испуганным взглядом, с которыми ему вообще доводилось сталкиваться. — Шутишь? — Дурак? — Минхо фыркает. — Щас бы я стоял здесь и шутил о таком. Сейчас с ним всё хорошо, не переживай, но мы обоюдно приняли решение не пересекаться, потому что он обвинил нас в том, что это мы привели его в плохую компанию. — Странный. — Ага, — Минхо проталкивает пальцами окурок в банку. — Мы тогда думали его защитить, типа, ему подсунули и прочее, но он на нас с порога… Короче, хуесос. Минхо думает о том, что Джисон, наверное, не понимает, почему он продолжает стоять рядом с ним, когда докурил сигарету и даже не собирался доставать новую. — Ты из-за этого к новым лицам с таким недоверием? — интересуется вдруг Джисон, и Минхо снова смотрит на него. — И да, и нет, — Минхо пожимает плечами, — люблю знать, что меня не ударят в спину. Люблю стабильность. Люблю людей, на которых можно положиться. — Ты же знаешь, что на меня можно положиться, — Джисон усмехается, а затем его лицо стремительно мрачнеет, — но только не сейчас, мне чё-то в голову дало. Начиная с завтра, идет? — Завтра уже наступило полчаса назад. — Завтра — это когда после сна, — Джисон пихает его плечом, и Минхо усмехается, — даже если завтра — это уже сегодня. В самый первый раз Минхо встретил Джисона на балконе чужой квартиры, когда тот попросил у него сигарету — Джисона, который имел волшебное умение доверять людям, даже если люди не доверяли ему. Джисона, который смеялся с любых слов Минхо, который был одновременно так похож и так не похож на Джисона, который есть сейчас. Это была единственная инициатива — попросить сигарету. С того момента инициативы делать всё вместе были только от Минхо. Наверное, закрыть собой и своей решимостью желание быть вместе у Минхо всё-таки не получилось — и не получилось бы, когда Джисон всё это время был смелее его. — Мы расстаемся, — тихо, на грани шепота, говорит Джисон, и Минхо чувствует, как предательски начинает дрожать верхняя губа, — мы расстаемся, потому что это тупик. Нам нужно это время, чтобы понять… — Я не смогу, — Минхо судорожно выдыхает и зажмуривается, когда чужие пальцы мягко смахивают льющиеся слезы. — Сможешь, — отрезает Джисон, и Минхо впервые слышит в его голосе дрожь, граничащую с истерикой — даже с закрытыми глазами, собственной кожей под ласковыми поглаживаниями, Минхо чувствует, как ужасно Джисон не сдерживается, даже если пообещал, — я смогу, мы сможем. Мы расстаемся, как партнеры, слышишь? Ты мой самый близкий человек на свете, и кем я буду, если оставлю тебя насовсем? — Не эгоистом. — Прекращай, — Джисон недовольно цокает и смахивает ребром ладони собственные слезы, следом возвращая руку на чужую щеку, — прекращай так говорить. — Если ты решил уйти, уходи насовсем, — Минхо поджимает губы и впервые поднимает глаза, наполненные какой-то отчаянной смелостью. Минхо смотрит на Джисона с вызовом, желает, чтобы Джисон его принял, даже если где-то глубоко в душе он всё ещё мечтает говорить другие слова и поступать по-другому. Продолжает, даже если знает наверняка, что Джисону тоже больно. — Мне не нужно твое присутствие. Не когда ты всё равно уедешь от меня, — Минхо продолжает. — Тебе нужно мое присутствие. — Чтобы мы совсем возненавидели друг друга из-за одной мысли, что придется потерять ебаных семь лет?! Да в говне, которое мы в унитаз смываем, больше смысла, чем… — Минхо остервенело отпихивает чужую руку от себя, — боже… Ещё месяц видеть тебя и знать, что ты всё равно уедешь. Ничего лучше придумать не мог? Это эгоистично. — Эгоистично думать, что ты здесь единственная жертва ситуации. — А хули ты такой спокойный тогда? — Минхо нервно усмехается и смахивает слезы. — Это всё закончится вот так просто, а ты… Минхо осекается, и язвительная улыбка сползает с его лица, когда он понимает, что Джисон даже сейчас, даже когда у него наверняка бешено заходится паника под грудью от всех тех гнусных слов, которые Минхо ему наговорил, — даже сейчас он старается. Даже если стараться он не привык, он делает это ради Минхо; предлагает решения ради Минхо, предлагает всего себя, только чтобы помочь Минхо схватиться. Неужели это даже сейчас выглядит эгоистичным? Минхо запутался. Джисон сказал, что ему дали работу в Америке всего пару недель назад — и все эти пару недель они продолжают лаяться, как кошка с собакой, как когда-то давно Минхо лаялся с каждым новеньким в компании. Минхо ждал. Ждал, когда это достигнет своего пика, потому что никто из них не был достаточно смелым, чтобы взять другого за руку и сесть поговорить о том, что будет дальше. Джисон просто бросил это, как данность, а Минхо принял с удушливым молчанием. Над таким думают долго, а ему дали всего один месяц. Всего один месяц на то, чтобы принять решение, которое либо обесценит всё, что было между ними за эти семь лет, либо даст этому новое начало. Всего один месяц на то, чтобы попрощаться с человеком, который собирается забрать частичку его с собой. Всего один месяц, чтобы снова найти в себе смелость. Минхо ничего не связывает с Америкой. Он не знает этот дурацкий язык, не знает даже, как сказать «Здравствуйте! Я Ли Минхо, пожалуйста, говорите со мной на корейском», не знает, как забронировать номер в отеле или заказать себе поесть — ничего базового, что, возможно, помогло бы ему в адаптации. Минхо не уверен, что всего за месяц можно сделать себе визу, или выучить язык, или полюбить то, что всю жизнь презирал. У Минхо стабильная работа в Сеуле, больная мать, три кота, серый Хёндэ, куча друзей, с которыми он видится каждые выходные. У Минхо здесь жизнь, целиковая, кипящая событиями и согревающая своим необъяснимым родством. Она пахнет маминым шампунем для волос, вонючкой в автомобиле, звучит как смех Хёнджина, ласкает как спасительные объятия Чана сегодняшним вечером на кухне. У Минхо здесь жизнь, а там у него ничего нет. Минхо готов сказать, что жизнь для него — это Хан Джисон, но доказать это не только на словах он не способен. Жизнь для него пахнет его футболками, на которых ещё держится стойкий запах парфюма, звучит как монотонное тихое пение, журчащее только для двоих, ласкает как руки Джисона, как его вечно холодные пальцы, которыми он ползет по спине и вызывает неконтролируемую дрожь от затылка прямо до поясницы. Минхо готов поклясться, что Хан Джисон — это вся его жизнь, с того самого момента на балконе в квартире Минджу. Но это будет неправдой. — Эй, — Джисон спасительно прикладывает ладонь к щеке, и Минхо безвольно ластится к ней, как самый жадный до ласки кот, — давай просто… проснемся завтра вместе? Минхо прыскает и устало закрывает глаза. Слёзы почему-то льются по щекам сильнее прежнего. — И послезавтра я хотел бы, если ты позволишь, — Джисон улыбается, и его губы предательски дергаются, — я люблю тебя. Правда люблю, и я знаю, что ты любишь меня в ответ. Это всегда было что-то большее, чем простое партнерство, и ты всегда это чувствовал. Даже если я сильно захочу забыть тебя, уехать от тебя насовсем или оборвать все связи с тобой… У меня никогда не хватит смелости. Я так позорно, и громко, и сильно люблю тебя, что… Джисон и правда позорно, и громко, и сильно влюблен. Когда он запинается и стыдливо прячет лицо в ладони, Минхо бережно хватается пальцами за оба его запястья и целует где-то между костяшек, в дрожащие пальцы. Ещё никогда кожа под поцелуями не ощущалась такой раскаленно горячей. Джисон сжимает его пальцы в ответ и находит своими губами чужие, наверняка опухшие от слёз и алкоголя, но по-прежнему такие же желанные. Минхо задерживает дыхание. Это даже не поцелуй; они просто горячо прижимаются друг к другу, мокрые от слёз и до ужаса беспомощные. — Пойдем домой? — судорожно шепчет Джисон, и Минхо обжигается его горячим дыханием, достающим даже до самого затылка. Минхо аккуратно наклоняет его к себе и целует в лоб, где-то в линию роста волос, щекочущих кончик носа. — И проснемся завтра вместе, да.