Неловкая неожиданность.

      Деловая болтовня, периодически перетекающая в деловые обсуждения, царившая в комнате, где сидела большая часть Котла, вдруг недоуменно затихла: дверь в неё вдруг открылась, и в неё буквально упал ошарашенный чем-то до онемения Двередел, почтительно её придерживая на манер швейцара.       Эта пантомима сама по себе была бредово-нереалистичной — но кратно более идиотически-неуместным был следующий персонаж.       Ввалившийся в дверь следом за ним мужчина выглядел, пах, вёл себя — да и был, похоже — обычным бездомным, и из странностей на первый взгляд в нём было разве что то, что при всём его поведении, на первый взгляд прямо-таки кричавшем о сильном, на грани потери сознания, опьянении — запаха алкоголя не было, и проницательные взгляды Умников, каковыми из присутствующих можно было назвать, пожалуй, в той или иной мере всех, скорее предупредили своих хозяев о том, что мужчина был просто-напросто до неадеквата переполнен эмоциями. Буквально до опьянения. В сочетании с перекошенной рожей Двередела сидевшие в комнате могущественные личности медлили, пытаясь понять, что же происходит…       Мужчина же времени не терял: совершенно не стесняясь сидящей за столом Александрии, он дико огляделся, пинком подогнал стоящий в углу стул к столу сильнейшей героини мира, грохнулся на него, нагло закинул ноги в дырявых кроссовках на стол, откинул голову назад, едва ли не подметая грязными патлами ковёр, и, по-прежнему не обращая ни на кого внимания, провозгласил в воздух — абсолютно трезвым, на удивление членораздельным для явно переполнявших его эмоций, и отменно поставленным голосом: — Я ёбнул этого золотого пидораса, прикиньте?! Единственный глаз Александрии выпучился так, что у стороннего наблюдателя могла бы закрасться мысль о том, что она так может и совсем зрения лишиться. Переведя его на сидевшую поодаль Фортуну для опровержения, она вместо скептичной усмешки, увидела, что та, с бессмысленным видом уставившись в пространство, беззвучно шепчет себе под нос что-то про «Где же он, где… Я его не вижу и не ощущаю… где?» — и, молча открыв, а затем закрыв рот, вновь перевела взгляд на нежданного гостя. А тот между тем не утихал, продолжая разглагольствовать: — Ты можешь быть жирной жопой размером с планету, скуривать целые ветви реальности и плевать деструктирующей слюной на что угодно, но если ты вдруг решил создать себе личность на основе нашей, человеческой культуры, чтобы принимать решения самому, и подставился под меня — ты всего лишь ещё одна маленькая трусливая девственная сучка, которая влезла на чужую территорию, и чьи полушария попали в мозолистые лапы альфы, который ебал в мозг таких, как ты, маленьких пищащих девственных сучек тридцать лет почти без выходных и с конскими переработками! И если я решу, что ты, маленькая пищащая сучка, должна быть маленькой депрессивно-суицидальной сучкой - ты БУДЕШЬ маленькой депрессивно-суицидальной сучкой! Чуть приутихнув было, он откинул голову назад, закрыл глаза — и, вдруг вскинув кулак вверх, громко, на пределе силы явно тренированных лёгких, рявкнул: — Гуманитарные науки, пидор! После чего длинно, шумно выдохнул, с хрипом резко втянул в себя воздух и, открыв глаза, пробежался диким, неадекватно-шальным взглядом по кабинету — и вдруг, сконцентрировавшись на сидевшей напротив женщине, скривился в похабной усмешке и без перехода, непринуждённо, предложил: — О, кстати, Саш, отсоси мне пожалуйста в честь этого праздника? Взгляды окружающих, и без того взирающих на всё это круглыми, как в плохо рисованных аниме, глазами, стали ещё более ошалелыми, явно приведя этим наконец-то бедолагу в некоторое подобие адекватности: поёжившись, мужчина смущённо пожал плечами и едва ли не жалобно пояснил, на глазах теряя остатки нервной энергии, которая его явно переполняла всю дорогу, и, по мере речи, бледнея и заговариваясь всё сильнее: — Ну я же как-то должен опошлить этот момент. Просто чтобы не рехнуться. Потому что… Я. Заставил. Зиона. Самоубиться. Я! Заставил… Это ж… Бля… Александрия, судя по её виду, тоже тщетно пытающаяся уместить произошедшее не то что в голове, а хотя бы вдоль позвоночника, вдруг понимающе моргнула и, не говоря лишних слов, перелетела через стол, по дороге сдёрнув окончательно скатившегося было в бормотание мужчину за шиворот со стула, после чего целеустремлённо полетела к двери. — …Подсобка? Ну, стиль она выдерживает безупречно, не отнять… Отрешённо пробормотал себе под нос Числовик, провожая ту странным взглядом.       Тем временем в коридоре послышался грохот, сопровождающийся недоумёнными матюками, произносимыми мужским голосом: судя по всему, там кого-то сбили с ног. И действительно — спустя пару минут в комнату вошёл отряхивающийся и недоумевающе-разозлённый Эйдолон. Оглядев окружающих, он озадаченно оценил общую атмосферу и, явно потеряв большую часть и без того вялой агрессивности, недоуменно уточнил: — Вы чего такие охреневшие? И что с Александрией? Что случилось-то, может мне кто-то объяснить?       Со стороны Мамы вдруг раздался нервический смешок, а Двередел, продолжающий пялиться в сторону двери, в которую вылетела Александрия, нечитаемым взглядом, подозрительно меланхолично отозвался: — …Ты знаешь, сложный вопрос. Так сразу и не ответишь…