Зажигалка

Иёри Сёко способна на многое. Она вполне способна приготовить что-нибудь простенькое — получится съедобно и никто не пожалуется. В её компетенции вылечить человека моментально обратной техникой или медленно по-старинке. Иногда у неё получается сделать невозможное — заткнуть рог изобилия по имени Сатору Годжо, фонтанирующий идеями разной степени безумства, какой-нибудь колкой фразой. В возможностях Иёри Сёко многое. В обязанностях — совсем другое. Она не способна лизнуть собственный локоть — анатомически невозможно. «Теоретически, если оторвать руку, то вполне возможно» — как-то изрекает гордящийся глубокой философской мыслью Годжо. «Отличная иллюстрация безумных стараний ради бессмысленной цели, Сатору» — с ленивым сарказмом отвечает Гето. Ей никак не стать шаманом особого уровня, как друзья, для такого нужны невероятные талант и старания, которых катастрофически не хватает. А оно и не надо. У неё на протяжении всей учёбы в обычном, человеческом не-шаманском медицинском, не получается сдружиться ни с кем. По каким причинам — чёрт знает. Может, просто не захотела, а может, там все были заняты только тем, что старались не откинуться от недосыпа и нагрузок и на близкие отношения времени не нашли. Множество «Иёри Сёко не может», тоже огромное. И пересекается со множеством «Иёри Сёко должна» в одном человеке — Гето Сугуру. Она не разделяет энтузиазма Сатору в презрении к Старейшинам. Не спорит, конечно, некоторые их решения действительно выходят даже за рамки идиотизма, но и разговор об этом поддерживает неохотно. Когда Годжо официально назначают палачом заклинателя Гето, Сёко ощущает острую потребность скурить минимум три пачки, а отдавшим приказ минимум запихать остаток сигарет и содержимое пепельницы в глотки. Кто вообще отдаёт приказ человеку убить собственного друга? А Годжо с судьбой, кажется, мирится. «Я видел, что с ним происходит, но не обратил внимания. Я тоже виноват в смерти сотни людей. Мне надо. Я... » — с каждым словом голос дрожит всё больше и от привычной шутовской маски не остаётся следа. От видимости смирения, которую он пытался создать, тоже. Иёри понимает, что тоже видела, и тоже ничего не делала. И что даже при её вине сделать она ничего не сможет — сил не хватит. Она злится на себя, злится на Старейшин, злится на Гето. Почему он ничего не сказал? Но и жалости к Сугуру не испытывать не может. Почему он ничего не сказал?

*

Судьба имеет чувство юмора. Странное, извращённое, совершенно отвратительное, и Иёри точно уверена, что этой комедиантке пора уйти со сцены. Большую часть работы для убийства Гето делает юнец Юта Оккоцу. Ему не жаль этого человека. Его можно понять. Но не убивает. Сугуру плохо, чертовски, но он жив. И Сатору рядом с ним, пришедший в последний момент, — тоже. А потом нет. Пока в стенах родного и приевшегося техникума испускает последний вздох давний друг, она лечит шаманов и мирных людей, обезьян, от последствий того, что он устроил. У неё нет времени и сил об этом думать. Времени думать нет вообще ни о чём. Кажется, всё происходит чисто механически. Метания по полю боя, отданные приказы, отданная на сложное технически лечение проклятая энергия. Для всего этого нужно думать. Судя по тому, как мало в голове было после, мыслей не было вообще. Настолько же на автопилоте она пишет отчёты, проводит вскрытия, пишет отчёты. Скальпелем разрезает грудь Сугуру пока где-то рядом, может, в той же комнате, а может, в другом конце техникума, находится Сатору. Когда они встретились, друг другу говорить было нечего. У обоих была своя работа по разгребанию устроенного своеобразным другом пиздеца. Оба её выполняли. И сейчас, с полным напускным безразличием и дрожащими руками, Сёко разбиралась с последней её частью. Вспоминала изученные шаги. Осмотреть тело на предмет опознавательных знаков. Эй, а оторванная рука подойдёт? Записывает данные и как всегда добавляет в них рост-вес-пол-возраст-остальное. Ого, да он прибавил пару сантиметров, молодец какой! Берёт отпечатки пальцев. Вау, да это же так нужно тем старикам, привыкшим полагаться только на магию и ничего кроме неё. Слепок зубов трупа тоже хочется просто отправить в мусорку. Вставляет иглу под кожу и берёт образец крови, больше даже не способной свернуться. Делает фотографии мертвеца без одежды. Надо же, да ему работать моделью нижего белья, вон какой красавец. Ведёт разрез от левого плеча к грудине, такой же от правого, а затем от точки пересечения строго вниз. Распахивает кожу, как рубашку. Не фиксирует ничего странного в сердце или лёгких. Набирает ещё один образец крови непосредственно из её главного насоса. При осмотре органов доходит до желудка и помимо недопереваренной пищи находит там то, что можно классифицировать только как ещё не принятые техникой проклятия. Оседает на холодный кафель, понимая, насколько это выше её «могу». Значит, наказание для Сатору за то, что не доглядел, видеть конец жизни друга, а для Сёко — начало его смерти? Это слишком. Просто уже слишком. Иёри хватается за голову и теряется во времени. В пространстве. На волосах остаётся трупная кровь, потому что снятием перчаток она не озаботилась. А голубые глаза Сатору выглядят отрезвляюще. Такие живые. Уставшие и тусклые, но невероятно живые. И доделывает свою работу. В сознании, но позволяя себе разве что тихо всхипнуть сквозь медицинскую маску и не более. Измеренное всевозможными способами тело, зашитое и облачённое обратно в монашеские одеяния, отправляется в своеобразный железный гроб, а отчёт — туда, где глазами разве что по первым строкам пробегутся. Годжо выталкивает Сёко из наполненной запахом мертвечины комнаты в её кабинет и закрывает изнутри. Ни один человек на всей планете Земля не будет сейчас уместен. Себя они сейчас чувствуют неуместными тоже. Сатору находит в себе силы на едва слышимую попытку отшутиться. Сёко не может найти в себе сил на ней сосредоточиться, а тем более раздражаться из-за защитной реакции любимого дурня. Сейчас, когда в шкафу для трупов за стенкой лежал мёртвый Сугуру, её хватает лишь на то, чтобы повернуться и, не сдержав эмоций, кажущихся в такие моменты совершенно ненужными, заплакать. Пускай они с Сугуру учились вместе всего лишь два года, а без него уже прожили с десяток, было невыносимо хреново. Сейчас никакие объятия никого не спасут.

*

Сёко флегматично наблюдает за тем, как Сатору нарушает один из важнейших законов — «всегда уничтожь тело мёртвого шамана, да ещё и магическим способом, а то мало ли что», — и автоматически становится соучастницей. Гето «сидел» под деревом. Если бы не пошедшая пятнами кожа и трупный запах, могло бы показаться, что он просто спит. Иёри лежала на сваленном и гниющем как друг бревне, докуривая пачку. Годжо стоял на земле и выдирал её куски, роя Сугуру могилу. Сёко не думала, что способна ещё хоть раз дотронуться до Гето — их последний контакт и так был слишком тесным. Сатору был того же мнения, поэтому в сырую землю тело пролеветировало и приземлилось с великой аккуратностью, напоследок только положив руку на грудь. Иёри подошла к Годжо, встала рядом с будущим захоронением, сразу же об этом пожалев. Воспоминания не давали продохнуть, их внезапно стало слишком много. Светлых, тёмных, всех подряд, и в порыве злости она швырнула давно отошедшую от изначальной формы пачку сиграет вниз. Та разок отскочила и окончательно упала где-то в районе ног Сугуру. «Ты ведь всегда хотел, чтобы я бросила, да? Можешь забрать, если хочешь». «Ты такая же отрава для этого мира». «Извини, это всё, что я могу дать на память о себе в последний путь». Сёко совершенно не знает, имела ли ввиду какую-то такую вещь или что-то ещё. Сатору, кажется, понимает всё однозначно. Он разматывает повязку на глаза и та, извиваясь, летит вниз. Земля, выдранная со своего законного места, возвращается обратно и утрамбовывается достаточно плотно, чтобы нельзя было сказать, что тут кто-то похоронен. Могильным камнем для Гето служит зажигалка.