Что-то другое

«Наказание», - вот слово, что горело в его мозгу. Томас роняет блокнот с мерзкими рисунками на пол. Боль в груди разрастается, распускается, словно маковый цветок. «Мак – это дурман, наркотик, - говорит наставник, откладывая кисть. – Маковые цветы запрещено выращивать и свежие цветы трудно достать». Томасу не интересна ботаника, но он все равно ловит каждое слово. Тарковский редко что-то рассказывал сам, предпочитая слушать самого Томаса. «- Но для картины мне пришлось их раздобыть,» - говорит Ричард. А что пришлось сделать Ричарду для набросков в блокноте? Что он сделал с Лили? _____ Не-чужой из зеркала понимающе усмехается. Он не расстроен, он зол и жаждет мести. Другой – его душа, в конечном итоге они хотят одного и того же. Комната залита светом, Томас сидит скованно, смущенно, вжимаясь в кресло. Не потому что так уж верит газетным статьям, которые восхваляют гений Тарковского. Если честно, то он считает его просто очередным модным художником, который сумел вписаться в направление партии. Он не смог ответить отказом на приглашение. Слишком это вызывающе бы было для юного, ничем не примечательного рабочего. Он не хочет привлекать к себе внимание. Но все внимание избалованного, обласканного властью Тарковского достается ему. На самом деле все оказывается наоборот. И не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять, что более далекого от политики человека не существует. Ричарда уже еле терпят, еле мирятся с его эксцентричностью. И пригласить к себе вчерашнего школьника для беседы на равных – вполне обыденная вещь для Тарковского. Томасу неуютно, он не знает, как себя держать и что говорить, а Не-чужой из зеркала смеется. Ему, как и Тарковскому, разница социального положения кажется сущей мелочью. Сейчас положено ждать лекции об искусстве, хотя от Ричарда можно ждать чего угодно, и это зачаровывает. Их встречи становятся постоянными и перестают казаться Томасу чем-то странным. Ричард просит слишком много и слишком мало, ему нужны сны Томаса и явь Не-чужого. Дух зло улыбается и охотно делится подробностями из зеркала – о потерянных душах, о боли, которая никогда не исчезает, о пыли и костях. Но Ричард, конечно, не слышит его. Тогда говорит Томас, рассказывает про сон, где был алтарь из костей и комната, затянутая пульсирующей плотью. Он всегда считал, что он единственный, кто знает об этом месте, но смотря на потерянное, пустое лицо художника, ему кажется, что это не совсем так. Другой, конечно же, видит мотивы художника насквозь и предупреждает, но Томасу не нужно о них догадываться. Все настоящие гении – эгоисты и вампиры до мозга костей, и все, что им нужно от других – это вдохновение. Томасу льстит эта роль, ему тоже важны их разговоры о странных и пугающих мирах, его забавляет эта избалованность и непосредственность, но он совершенно не хочет становиться таким же. В их тандеме Томас чувствует себя старше. Это приходит постепенно – он находит потерянные тюбики с краской, с его способностями это ерунда, заботится о том, чтобы Ричард не забыл о еде и сне в период работы над очередным шедевром. Ему не кажется это странным, он привык к тому, что в его мире многое происходит не так, как должно. Может, ему просто нравится о ком-то заботиться. Другой всегда защищал его, но был слишком сильным, слишком хищником, чтобы позволить заботится уже о себе. Конечно же Томас поступает на архитектора, посмеиваясь над стонами Ричарда о растрате его таланта. Томасу не хватает четких линий в его мире, и разговоры о зазеркалье уходят на другой план. Томасу не кажется, что он в чем-то предает художника, они друзья уже столько, сколько не живут. Он творит «Ниву» из прямых линий, но снова получает место, где его жизнь превращается в хаос. Его жена умирает, и он чувствует себя как никогда одиноким, не спасает ни душа, от которой он сам отгородился, ни дочери. Не поэтому ли он снова позвал Ричарда? Видимо, все же художник довел кого-то из партийной верхушки до белого каления, так, что даже талант и былые заслуги не спасли. Мир Тарковского – всенародного любимца - рухнул, поэтому Томас охотно предложил свой. В конце концов, в создании «Нивы» была заслуга и его старого друга. Тарковский совсем не изменился – капризный, избалованный, привыкший потакать своим порывам, на его лице растерянное, неверящее выражение. Ребенок, которого за шалости поставили в угол и отобрали любимую игрушку, ребенок, который наконец-то понял, что несет отвественность за свои поступки. Томас еле удерживается от смеха, а Другой в зазеркалье зло ухмыляется. И почему-то Томас чувствует удовольствие духа от того, что Тарковский сейчас такой, сломленный и растерянный, уязвимый. Это было странно, ведь Ричард сделал для них много хороших вещей, это признавал и Другой. Верно, это было всего лишь проявление хищной натуры духа. Тарковский уверяет, что его все еще ждут в университете, и делает вид, что ничего не происходит. Попытка обмануть настолько неожиданна и забавна, что Томас сбивается. В его предложении остаться в Ниве звучит уже не сострадание, а насмешка. Он говорит это снисходительно, словно победитель, будто бы Тарковский – не его старший друг, заменивший отца, а долгожданный трофей, который он наконец-то может забрать себе. Будто он не хочет дать убежище, а сделать одной из достопримечательностей «Нивы». Ричард благодарит с таким неподдельным облегчением, что Рековичу становится стыдно. В том, что его другу удалось остаться беспечным ребенком, не было зла, лишь везение, и если кому-то из них придется быть взрослым, то пусть это будет он. У господина Рековича свой кабинет, куча подчиненных и забот, которые поглощают все его время. Он упускает Лили и Ричарда. ______ Другому тоже больно, убеждает себя Томас. Просто он хищник, именно это заставляет его просить Томаса разделаться с Ричардом в мире духов. Томас слишком отдалил от себя Не-чужого, и стал хуже понимать его. Было бы смешно думать, что он должен испытывать что-то, кроме ярости. Разочарование? Но не такое, которое должен чувствовать сейчас. Мир художника не оправдывал его, но объяснил многое. Другой с азартом распутывал головоломку, с привычным цинизмом комментируя вещи, которые толкнули Ричарда на этот путь. И вот она, суть Ричарда, та часть его души, которая позволила им оставаться вместе все эти годы. Которая пыталась играть роль его отца, оставаясь при этом перепуганным мальчишкой. Которая хотела быть его другом. Другой ласково улыбается, подзывая мальчика к себе. Томас не хочет думать об этом, но его части, на самом деле, по душе охота за теми, кто должен быть наказан. Но то, как медленно он сжимает пальцы на горле мальчика, наваливаясь на него всем телом, прижимая к земле, то, как, откидывает в сторону очки и берется за край маски, готовясь забрать его суть. То, с каким голодом смотрит на Ричарда. Это не возмездие. Это что-то другое.