***
Хенджин никогда не боялся одиночества. Да, возможно, тот маленький Джинни и был до смерти напуган потерей одновременно отца и матери, но двадцатишестилетний Хван предпочитает проживать свою жизнь в гордом одиночестве, наедине со своим единственным другом котом и высокими стеллажами, вплотную забитыми книгами. Ему нравилось жить оторванным от мира и цивилизации, он не пользовался смартфоном, да он у него был на случай, если с ним захочет связаться заказчик, но предпочитал он антикварный домашний телефон, чей звон разносится по всей округе, пугая дворовых псов маленькой деревушки. Три года назад он принял решение переехать в деревню, в старый и долговечный особняк его тетушки — та хотела сдавать его постояльцам за три копейки, но Хван настоял на том, что те гроши жизнь ей не спасут и в могилу за собой она их не утащит, а взамен на то, что она разрешит ему здесь жить, он будет поддерживать порядок, и даже обещал ухаживать за растениями старухи — огромным садом яблонь, виноградной аркой на заднем дворе у фонтана с рыбками и удивительным количеством разных цветов на клумбе. Так и начался его побег от современного мира. Не понимал, искренне не понимал он людей, что всегда хотят с кем-то общаться, дружить, пребывать в шумных компаниях — он не находил ни одного положительного момента в том, чтобы не быть одному. Джин никогда ни на что не поменяет дом с воцарившимися в нем спокойствием и умиротворением, где пахнет пылью, старостью, деревом, мятой и лишь слегка табаком, где ненавязчивая мелодия виниловых пластинок лишь иногда дополняется мяуканьем черного кота. Его часто называли социофобом и подобными словечками, на что тот даже не отнекивался — просто возвел высокие железные врата с черными толстыми прутьями и пиками на конце перед яблочным садом, что придавал самому дому величественности. Гостеприимностью он тоже особо не отличался, не считая важным устраивать званый ужин для посторонних ему людей — да что там ужин, если о приходе к нему домой его никто заранее не оповестит, он даже не соизволит халат надеть на обнаженное тело, в одних лишь трусах откроет входную дверь, пальцем укажет на надпись на ней и со звонким звуком разрывающихся нервных клеток захлопнет ее. А таблички с надписями здесь были повсюду. На вратах: «Советую уйти сейчас, дом охраняет злой хозяин». На входной двери гостеприимно поблескивает: «Последний шанс хорошо подумать, прежде чем стучать». Также есть и другие, но большая их часть в глубинах особняка. Огонь снова поглощает его, он может чувствовать его жар, запах дымящих страниц, крики родителей, леденящие кровь в жилах, январскую стужу, ее мороз, что пробирается под ткань хлопковой ночнушки. Очередной раз он просыпается в холодном поту, вздрагивая на постели, садится, чем пугает маленький комочек шерсти у его ног. Напольные часы с маятником, что ритмично отбивает стук, будто удары собственного сердца, показывают всего пять утра. Он снова просыпается ни свет ни заря, стоит лишь прикрыть на минуту глаза, как перед ним снова та злосчастная ночь. Отсутствие сна, как и кофе вместо крови в организме, скоро убьёт его, синяки под глазами с каждым днем становятся все темнее, лицо давно забыло, как улыбаться, и кажется, будто на нем мышцы атрофировались, усталость понемногу подкашивает его. Хенджин выходит на крыльцо с кружкой кофе и, садясь за стеклянный столик, открывает первую страницу свежей газеты. Заголовки кричат черно-белыми надписями об отмене депутатской неприкосновенности, народный бунт, массовые протесты граждан против сегодняшней верхушки власти, процветание коррупции в больницах и учебных учреждениях. Все это скучно до невозможного, и Хван внутренне радуется, что не живет в эпицентре всего этого апогея человеческого идиотизма и может спокойно себе жить припеваючи. Небо понемногу обретает малиновые оттенки, подсвечивает собой пышные тучи, что пока не разгулялись, но предупреждают о скором ливне. Птицы проснулись и напевают утреннюю оду солнцу, вспархивают в небо и перепрыгивают с ветки на ветку. Пение их заставляет прикрыть на минуту глаза и насладиться этим прекрасным моментом, отпустив тяжелые мысли, обременяющие душу. Запах кофе приятно дурманит голову, заставляет на несколько блаженных минут отпустить тяжелые мысли, сковывающие кандалами весь организм. Хенджин хорошо себя чувствует наедине с собой, он чувствует душевный покой, когда рядом ни одной живой души, лишь свободолюбивые птицы, что скачут с ветки на ветку и плещутся в фонтане во дворе, ленивый, как и его хозяин, кот-уголек, и лишь раз-два в неделю эхом по особняку разносятся голоса заказчиков из домашнего телефона. Но иногда мысли о собственной ничтожности, отчужденности его тревожат так сильно, что нет сил ни противостоять им, ни принимать и проживать каждую минуту самобичевания. Для Хвана остаться наедине с собой не равно быть в одиночестве сию минуту, остаться наедине с собой — это остаться без какой-либо работы, это когда нечем занять руки, нет заказов, и поэтому ты никому не нужен. В твоем существовании нет ни смысла, ни пользы, в такие моменты словно смысл жизни и бытия теряется, ты будто живешь напрасно и занимаешь чье-то место. Подобные мысли посещают парня не так уж и часто, но они въедаются в организм до костного мозга, заползают черными тенями отголосков прошлого в каждую клеточку организма, насыщают его ядом и отравляют, заставляя умирать тотчас, когда сам он, Хван Хенджин, жив и цел. Да, оболочка его свежа, прекрасна и жива, но внутри все сгнило, в душе хрустальная ваза с засохшими розами упала на холодный кафель и разбилась на мелкие осколки, в голове пустырь, а на том пустыре — окровавленное копье, вколоченное в сырую землю. До недавнего времени так все и было, но несколько недель назад все круто повернулось. Не то чтобы какие-то резкие перемены произошли в его жизни — для среднестатистического человека это и не было бы никакой переменой, но не для Хвана. В один из мрачных летних вечеров, когда небо затмевало небывалое количество черных грозовых туч, а порывы холодного ветра обещали вот-вот принести за собой ледяные капельки дождя, по оглушающей пространство тишине особняка разнесся стук дверной латунной колодки. Хван не спешил принимать незваного гостя, ведь понимал, что, если сейчас начнется дождь, не скоро избавится от новоприбывшего. Развалившись в клетчатом кресле, пил излюбленный годами терпкий кофе и с котом на руках читал свежую газету, которую смышленый почтальон обычно перекидывает через врата на территорию дома и не тревожит попросту хозяина, чтобы передать из рук в руки. Но настойчивый звук никуда не делся, наоборот, к нему присоединился шум разрастающегося дождя. Кот недовольно зашипел, спрыгнул с нагретого места и улегся на своей подушке-кровати у камина. А хозяин его особо не отличился, фыркнул под нос, неряшливо скомкал газету, ведь терпения ее складывать не было — его покой потревожили, а значит, пускай гость пощады не ждет. Но отварив тяжелую входную дверь из красного дерева, он завис, вот прямо-таки взял и завис, как припорошенный пылью старый ноутбук, который Хван иногда включает, чтобы паучков, что уже успели обжить его и из процессора сделать дачу, из него прогнать. Предстал перед ним молодой парень, с виду лет девятнадцать-двадцать, не больше явно. На нем был бежевый плащ, насквозь пропитанный влагой, кроссовки, что явно хлюпали от дождевой воды в них, а черные, как смоль, волосы струились по вискам и шее, словно маленькие паршивые змеючки. В его руках небольшой чемоданчик на колесиках, с виду достаточно тяжелый для такого хрупкого телосложения. На лице озорная улыбка, совсем не подходящая погоде, такая… Живая? От мальчишки не то что свет солнечный исходил — он будто сам был маленьким солнышком, тем самым, что дыры прорывает в черных тучах, он словно желтая лампочка в читальном зале библиотеки, что рассеивает мрак средь пыльных книжных полок. — Привет, — неловко помахал рукой гость и мягко улыбнулся, а у Хвана сердце будто копье продело. — Я Феликс. — А-эмм… — замялся хозяин дома. — Привет? Феликс переминался у порога с ноги на ногу и слегка дрожал. Лишь когда несколько капель холодного дождя попали Хвану на очки и щеку, выводя его из оцепенения, тот отошел от двери и впустил путника. Вошедший неловко перебирал край рукава своего плаща и быстрым взглядом пробегался по помещению. Его взгляд останавливался то на потрескивающих дровах в камине, то на котике, что лениво растянулся на своей лежанке, то на антуражных подсвечниках на стенах. Хенджин проследил за его взглядом, когда тот упал на огромный книжный стеллаж вокруг камина. Глаза Ли вдруг расширились и словно засияли. Были ли это отблески огня из камина или вспышки заинтересованности, Хван не знал, но чем-то его зацепил этот парень. — Кхм, — прочистил горло хозяин дома, дабы прервать затянувшееся молчание. — Что тебя ко мне привело? — Как же? — Феликс развернулся к нему всем корпусом и в вопросе выгнул бровь. — Разве вам не нужен помощник? Ах, Хван и впрямь заработался, совсем вылетело из головы то, что недавно просил своего коллегу найти ему реставратора. В последний год он набрал небывалую популярность в узких кругах коллекционеров и реставраторов, рук совсем не хватало. Он искренне любил то, чем занимался, это приносило ему удовольствие, но только если мог сам решать, когда сядет за выполнение работы и сколько времени за ней проведет. Но месяц назад у порога его дома появился пожилой, солидный мужчина с седой бородой, не успев даже поздороваться и нормально пообщаться, он представил Хенджину два больших сундука с книгами. Заказчик заявил, что хочет через два месяца получить свои книги в идеальном виде. Сказать, что Хенджин тогда выпал в осадок, — ничего не сказать. Два месяца и сорок четыре книги — это слишком непосильный груз для него одного, поэтому было принято решение найти человека, что так же, как и он, предан своему делу и безупречно выполняет свою работу. Но увидев совсем еще юного парня, он был скептически настроен, пускай он и сам в раннем возрасте познал мир книжной реставрации и всю его магию, но себя считал исключением. На его удивление Феликс совсем неплохо справлялся со своей задачей, вот уже две недели они работают бок о бок, хорошо ладят, и, к слову, они быстро нашли общий язык. — Ты должен знать, мой дом не для посетителей, это не мотель и не музей. Приводить друзей нельзя, заходить в библиотеку, а тем более брать из нее книги без моего позволения нельзя, подобные выходки я не прощаю, — начал проводить тогда инструктаж Хван, от чьего строгого голоса Ли сжался в маленький комочек. — Книги… Мои чернильные дети… Если с ними что-то случится, я то же самое сделаю с тобой и не побеспокоюсь о том, что меня посадят. Надеюсь, все понятно. — Да, капитан, так точно, капитан! — с улыбкой до ушей отрапортовал Феликс. Хван скривился на такую энергичность и жизнерадостность парня — эти два месяца пройдут шумно, он был уверен. Хван сразу выставил рамки дозволенного, рассказал о всех правилах своего дома, и Ли с ними не мог не согласиться. Было лишь одно, что старшему не нравилось и порой сильно раздражало, — тяга младшего заботиться о нем. Тот всегда спрашивал о его самочувствии, что снилось, кушал ли он, пытался начать разговор, не касающийся работы, но Хван каждый раз пресекал такое на корню. Парни жили вместе в доме Хенджина, Ли поселился на втором этаже через стенку от комнаты хозяина дома, ведь другие были либо захламлены книгами, разными вещами тетушки Фирузэ или ненужными, испорченными приспособлениями для работы. Стоит сказать, что из-за тетушкиного образа жизни отшельника в доме было лишь три спальни: одна — Хвана, через стенку — Ликса, и одна на первом этаже, что удивительно для гостей, которых здесь не было с момента постройки дома, но ее Хван использовал как кладовую для заказов. Яркие краски рассвета понемногу рассеивались, на его место восходило солнце и подсвечивало собой серые тучи. Хван отпил немного остывшего кофе и скривился: поглощенный своими мыслями, он совсем позабыл о нем, и теперь он не сможет вдоволь насладиться горячим напитком. Временный сосед вот-вот должен проснуться и нарушить излюбленную тишину и покой своим звонким голоском. Хотя, признаться, Хван уже привык к этому, и наверняка, когда тот покинет его дом, он будет немного по этому скучать. — Боже, о чем это я думаю? — смеялся себе под нос парень. — О чем это ты таком думаешь? — раздался голос с боку от него. Феликс, нацепив свою дежурную улыбку, подошел к столику и уселся возле старшего. — Это тебе, — брюнет поставил перед Хваном большую кружку свежезаваренного кофе, еще горячего и дымящего. — Спасибо, — с неловкой улыбкой поблагодарил его Джин и отпил кофе. Ему всегда было приятно от таких маленьких проявлений внимания к нему. Понимание того, что помощник запоминал такие мелочи о нем, грело душу. Тот часто готовил ему кофе, горячий и без сахара, все как он любит, также Ли любил ходить в сад, собирать ягоды в колючих кустарниках. Он сразу заметил, как сильно Хван любит их, но из-за присущих ему лени и нежелании быть раненым в бою с острыми шипами кустов, оставлял те осыпаться на землю. — Ой! — Феликс резко вскочил с места. — Что… — не успев закончить свой вопрос Хван, Ли уже и след простыл. Несколько минут Хенджин сидел и молча пил терпкий кофе, вслушивался в пение птиц, временами съеживался под потоками холодного ветра. Наверняка скоро начнется дождь, думал он. В голове тут же вырисовался образ Феликса: пускай тот моментами его раздражает своей чрезмерной опекой, но есть в нем что-то такое притягательное, какая-то искренняя детская невинность и эта яркая улыбка, которую хочется отзеркалить. Хван давно не ощущал к себе такого внимания и заботы — сам себе даже не признается, но как бы он ни любил одиночество, то его душило, не давало вдохнуть полной грудью и наслаждаться каждым днем. Но с появлением этого надоедливого мальчишки что-то изменилось, что именно — он пока не знал. Поток мыслей вновь прервал запыхавшийся Ли. В руках его небольшая мисочка с различными ягодками из сада. Он положил ее на столик и пододвинул к хозяину дома. Хванов взгляд скользнул к рукам младшего: те были усеяны слегка кровоточащими царапинами и маленькими красными точками на местах, где острые шипы вонзались в нежную кожу. Ли как обычно улыбался и смотрел в его глаза так преданно, словно единственное, что ему сейчас нужно, — это похвала Джина. Хенджину хотелось обнять Ли, это все так… Слишком для него. Но сперва он желал пойти и срубить те кусты, что оставили раны на руках Ликса. Отчего появилась такая внезапная мысль в его голове, Хван и сам особо не понимал, но почему-то хотелось ей поддаться. Он поднялся с места и суровым взглядом посмотрел на причину тех мыслей. — У тебя такая бледная кожа, я думаю, тебе нужно больше витаминов, — сказал Ли, но встретившись с безэмоциональным выражением лица старшего, поник и опустил взгляд в пол. — Я что-то не так сделал? — тихонечко спросил он. Хван оставил вопрос без ответа и, засунув руки в карманы домашних штанов, развернулся на пятках, направившись вглубь дома. А вот сейчас Феликс совсем растерялся: он совсем перестал понимать суть действий старшего, он никогда не мог понять, о чем тот думает, хотя всю жизнь ему твердили, что он читает людей словно открытую книгу. От этого, собственно, Ли и было интересно с Хваном — его невозможно прочесть или предугадать. Вот и сейчас Ликс сидел и думал о том, что не так, только в этот раз мужчина и вправду казался чем-то расстроенным. Но из-за чего — непонятно. В этот момент, все так же глядя себе под ноги в пол, Ли увидел возле себя смешные пушистые тапочки с котиками, принадлежавшие не кому иному, как Хвану. Он поднял взгляд вверх и встретился с по-прежнему сердитым взглядом старшего, в руках тот сжимал небольшую белую коробочку с красным крестиком на ней. Не говоря ни слова, мужчина опустился перед ним на колени и взял его руки в свои, от этого действия младший непроизвольно вздрогнул, холод чужих рук на своих горячих ощущался отрезвляюще. Хван смочил белоснежную ватку в жидкости из какого-то бутылька и прошелся ей по свежим царапинам. Ли тихо зашипел от жжения на них, а Джин коротко с укоризненностью посмотрел на него и приблизившись к чужим рукам, сделав губы трубочкой, подул на кожу, охлаждая. — Не стоило, — сказал Ли, отчего получил еще один сердитый взгляд. «Неужели его так расстроило то, что я поранился?» — думал младший. — Почему заставляешь меня волноваться? — неожиданно выдал Хван. Феликс снова опустил глаза в пол, глупо улыбаясь: ему была приятна такая забота от обычно холодного и отрешенного мужчины, но то, как сжалось его сердце, не предвещало ничего хорошего. Хенджин достал маленькие разноцветные пластыри и аккуратно, со всей нежностью приклеил к ранам. В конце, наверняка неожиданно и для себя самого, большими пальцами погладил чужую кожу и на несколько секунд завис, устремив взгляд в глаза, смотрящие сверху на него — такие манящие своими янтарными переливами, в них отражались тучи и солнце, они сияли так, словно звездное ночное небо. — Пошли работать, Ликси, — поднявшись и резко сбросив руки парня со своих, сухо сказал Хван.***
Феликс и Хенджин вошли в просторное, с тусклым светом желтых ламп на потолке помещение. Феликс в этой части дома впервые за две недели: обычно они сидели в отдельной комнате, предназначенной именно для реставрации, Хван сам приносил туда книги, которые нуждались в починке, а Ли прилежно и терпеливо ждал начала работы. Младший оглядел комнату: она была словно зал для балов в королевских замках, такая же большая и величественная. Высокие потолки были разукрашены дивными фресками, на стенах были вмонтированы подсвечники без свечей, покрытые кружевом едва заметной паутины, деревянный из красного дерева, как и входная дверь, пол слегка поскрипывал под ногами. Сам зал был в форме полукруга, на противоположной от входной двери стене — огромный стеллаж в потолок, под завязку забитый различными книгами. На пюпитре лежала раскрытая книга, что привлекла к себе внимание Ликса. Она казалась ему уж больно старой, переплет весь был источен следами древесных червей, что словно оставлены от крошечных пуль, от пожелтевших страниц пахло старостью, присущей только по-настоящему древним и ценным книгам. В книге совсем не было иллюстраций, но она была удачно открыта почти на середине, где начинался восемнадцатый раздел неизвестного, и взору предстала прекрасная печать, что перехватила у младшего реставратора дух. Хван видел, каким сияющим взглядом Ликс осматривал помещение, и ни разу не пожалел о том, что решил привести его в свою обитель, показать самые потаенные уголки своей души, хотя тот даже не догадывался, что старший сейчас переступал через себя и жертвовал своими принципами. До этого парня, что с виду и повадками так напоминал его кота-уголька, в этом зале кроме самого его хозяина и тетушки Фирузэ никого не было. Вход находился исключительно под сигнализацией, здесь всегда были статичная температура и влажность, ни одного окна, из которого мог бы поступить солнечный свет или сырость, что негативно влияют на сохранение таких нежных творений как книги. Феликс с вопросом посмотрел на мужчину, а тот словно прочел его в отблеске горящего интересом взгляда и одобрительно кивнул. Ли аккуратно воздушным касанием дотронулся до буквицы, с которой начиналась глава, она представляла с себя целую картину: сверху на ней сидела рыжая куница, хвост ее свисал вниз, игриво обвивая ножку литеры «Н», саму буквицу окружали языки пламени, настолько живыми они казались, что Ли пришлось вновь провести по ним пальцем, дабы убедиться, не обжигают ли они. Феликс хотел было перевернуть страницу, интересно ведь, но Хван остановил его руку своей и, несильно сжав ее в вечно холодной ладони, переплел их пальцы, поддавшись внезапному порыву неизвестных ранее эмоций. — Это роман одного малоизвестного писателя из Ноттингема, он переписывал его около двадцати раз, потому что вновь и вновь на одном и том же моменте начинал плакать и его слезы размазывали чернила, — начал рассказ Хван, смотря прямо в глаза Ли. — Он писал о своей любви к молодой придворной даме, сестре графа. Будучи ирландским изгнанником, простым пастухом, что сидел у подножья замковой горы и пас графских овец, он позволил себе влюбиться, хоть и знал, что ничего не выйдет из односторонней любви, — продолжил Хван, а Ли с упоением слушал и тонул, тонул в этом бархатном растекающемся голосе, в омуте шоколадных глаз с маленькой милой родинкой под одним. — Но дама эта сразу заметила липкие взгляды пастуха на себе и решила позабавиться. Она ходила с ним на выгон, они мило беседовали и прогуливались по дворцовому саду, а в один вечер, когда писатель качал девушку на саморучной качели под деревом цветущей сирени, та его поцеловала. — Так это же прекрасно! — всплеснул от радости руками Ли. — Какой нетерпеливый, — закатил глаза Хван в привычной манере. — Дослушай сначала, — младший быстро-быстро закивал головой, и тот продолжил: — Тогда-то, вдохновившись чувствами, что захлестнули его с головой, он и начал писать историю их неравной любви. Но в один из дней, когда книга была почти законченной и мужчина вот-вот думал писать что-то из разряда «и жили они долго и счастливо», девушка снова позвала его в тот сад, и, когда она приблизилась к его лицу, он рассчитал это как позволение поцеловать ее и в ответ потянулся к ней, но внезапно из-за терновников выскочили придворные друзья госпожи и начали смеяться. Они ехидно смеялись, едва ли не надрывая животы со смеху, тыкали в него пальцами, обзывали бедным уродом, недостойным даже на территорию замка ногой ступать, не то что прикасаться своими грязными губами к шелковистым губам госпожи. — А что было дальше? Как закончился роман? — с неподдельным волнением в голосе спросил Ли. — В ту ночь он дописал концовку, — вздохнул Хван и за руку, в которой до сих пор покоилась чужая, притянул младшего ближе к себе, словно боялся, что тот его не услышит. — Он написал о всех своих чувствах, написал о разочаровании и отвращении, которые испытал в тот вечер. Написал, как мечтал сбежать с дамой в горы, построить у окраины леса им дом, завести собаку, две лошади, на которых они бы исследовали горы, несколько овец, которые, словно белые тучки, что спустились с небес, бегали бы во дворе, — Джин говорил и лишь ближе пододвигал к себе Ли, беря и за другую руку. — Но на том роковом моменте он всегда плакал, горячие слезы стекали по страницам, размазывая свежие чернила. И все же, через не один десяток попыток дописав книгу, попросил своего товарища отнести той даме ее как презент, а сам сбежал. — А куда он подался? Он же бедный и наверняка совсем одинок, — спросил шепотом Ликс, ведь их лица уже были на достаточно маленькой дистанции. — Последующую его судьбу никто не знает. Некоторые говорят, что утопился или повесился, некоторые — что до старости слонялся в горных лесах, оплакивая свою любовь, — так же тихо ответил Джин. — Госпожа, — напомнил Ли. — Она ведь прочла книгу? — А она, прочитав книгу, долго оплакивала пастуха и приказала переписывать и продавать эту книгу, пока она вновь не вернется к ее хозяину. После, в ту же ночь, долго сидела на их качели и роняла жгучие слезы, а на рассвете товарищ писателя — тот, кто передал ей книгу, — нашел ее тело, повешенное на ветке сирени, — закончил рассказ Хван. Феликс был глубоко поражен столь трогательной историей этой книги, а руки так и чесались взять ее и прочесть. Но эти мысли долго не задержались в его голове: сейчас перед ним Хенджин, чьи губы в опасной близости от его, чье дыхание с каждой секундой становилось все ближе и все больше обжигало его нежную кожу. Им было достаточно лишь мгновения, чтобы коснуться губами чужих и соединить их в тягучем, словно свежий мед, поцелуе. Хвановы губы ощущались так правильно, так приторно сладко и так до щемящей в груди боли правильно. Никто из них не спешил углублять поцелуй, каждый касался с девственным трепетом, их губы, будто крылья бабочек, порхали меж чужих. Они делились друг с другом всей присущей им нежностью, Джин аккуратно, словно спрашивая разрешения, коснулся талии Ли и, получив немое разрешение, притянул его ближе, будто бы между ними было непонятное пространство, которое хотелось преодолеть в ту же секунду, хотя их тела и так были плотно прижаты. Он сжимал руками талию младшего, пробирался под тонкую ткань футболки, очерчивал рельеф проступающих ребер, вел руками вдоль позвоночника, вызывая табун мурашек по коже. Томные вздохи Феликса терялись в жаждущих движениях губ, он изо всех сил цеплялся за крепкую шею Хвана, должно боялся упасть, ведь ноги совершенно не слушались, подгибались и желали оказаться быстрее на холодном постельном белье мягкой кровати старшего. Хван отпрянул так же резко, как и прильнул, и, не говоря ни слова, потащил младшего за руку на второй этаж в спальню Ликса. Одежда летела в разные стороны, а два горящих, как огонек на запретных в глубоком детстве свечах, тела тянулись друг к другу, обжигали своими касаниями. Хенджин оттолкнул Ли на холодную постель и, нависнув сверху, стал осыпать нуждающееся тело влажными поцелуями. Выцеловывал шею, ключицы, вздымающуюся при каждом вдохе грудь, усеянную созвездиями веснушек. Сейчас они были обнажены не только телом, но и душой, в каждом их касании читалась искренность, не присущая почти незнакомцам. Они не знают друг друга почти что совсем, не знают прошлого, особенностей характера, где учились, жили и работали, но отчего-то уверены в будущем, совместном будущем. Пускай сейчас они под влиянием эмоций, но почему-то кажется, что эта мгновенная волна эмоций перерастет в океан чувств. Хенджин поцелуями спускался к чужому обнаженному паху, оставлял легкие укусы на мягких бедрах, беспорядочно всасывал светлую кожу, оставляя красные пятна багроветь. Ли выгибался, льнул к старшему всем телом, желая получить столь ожидаемое удовольствие. Маленькие ручки, что еще недавно острым скальпелем проходились по старым книжным корешкам, снимая старое, потрепанное и местами затертое одеяние, сейчас изо всех сил, до треска ниток сжимают одеяло, пока Хвановы губы так умело обволакивают его член. Он мечется по постели, словно раненый зверь, желание поскорее прийти к разрядке заставляет толкаться бедрами навстречу горячей полости рта Джина, но тот преднамеренно впечатал их в постель своими крепкими руками. — Возьми, ах-мм… — сквозь стоны пытался говорить Ли. — В сумке под кроватью, ахх… Хенджину долго объяснять не нужно: он спустился с постели и, недолго порывшись в сумке, вынул совсем новый, запечатанный бутылек смазки. Не торопясь вылил тоненькой струйкой жидкость на промежность и принялся размазывать ее медленно, тягуче, словно парень под ним и он сам не сгорали от жажды. Спустя долгую минуту осторожно, словно в его руках фарфоровая кукла, одним влажным от смазки пальцем толкнулся внутрь, растягивая податливые стеночки. — Агх-мм! — вскрикнул несдержанно Ли от наслаждения. — Чш-ш, малыш, — Хван оставил короткий поцелуй на багровой головке Ли и заново вобрал его член в рот. Вместе с движениями головы старший двигал уже двумя пальцами внутри Ликса, но всячески обходил простату, из-за чего тот недовольно мычал. Растяжка не заняла много времени, уже на третьем пальце младший запротестовал и специально сжался, дабы Хван наконец-то вытянул свои пальцы и заменил их чем-то более внушительным. И он послушался, но сперва насадился горлом по самое основание, губами касаясь гладкого лобка, и задержался на несколько секунд, пока Феликс выкрикивал его имя и угрозы тут же кончить. Хван с пошлым чмоком оторвался от чужого члена, позволив тому удариться о живот Ли, размазав на нем слюну вперемешку с предэякулятом. — Ликси, — обратился он к разнеженному парню, что сейчас мало смыслил. — Ликси, ты ведь не уйдешь? Феликс будто отрезвел от внезапного вопроса. — Ты хочешь… — он пытался найти ответ в шоколадном омуте напротив, но его тут же убедили. — Я хочу, чтобы ты остался здесь, со мной и книгами, — прошептал Хенджин надломленным голосом, словно ему было физически тяжело говорить эти слова. — Джинни, — Ли вытер большим пальцем скатывающуюся по Хвановой щеке слезу. — Ты думал, я уйду? Хенджин не сказал ничего, лишь лег сверху и уткнулся лицом куда-то в ключицу Ликса, подставляясь под любовные объятия и ласковые поглаживания по обнаженной коже спины. — Я буду рядом, Джинни, — прошептал Ли, садясь на постели напротив парня. — Но сейчас ты должен подарить мне лучший оргазм в моей жизни, — хихикнул он и перекинул ногу через Джина, садясь сверху. Хенджин машинально устроил руки на тонкой талии и придержал чужое тело, пока тот приставлял крупную головку его члена к своей дырочке. В одно мгновение Феликс с протяжным стоном опустился на чужой каменный член, казалось, будто от него даже книги в библиотеке содрогнулись, а кот сбежал из дому через окно в кусты ежевики. Но сейчас ему было все равно на все и всех, сейчас имел смысл лишь парень, что стонал, подпрыгивая на его члене, хватался ручками за его плечи, царапал кожу до выступающей крови. «Я буду рядом» крутилось в голове, словно заевшая пластинка. Три слова подарили столько эмоций, чувств, открыли глаза на то, с чем раньше встречался лишь во второсортных романах современников. Лишь три слова заставили его сердце трепетать словно лепестки сирени в бурю. Три слова показали новый жизненный путь, по которому он больше не будет идти в одиночку, он разделит его со знакомым незнакомцем, которого ему преподнесла сама судьба. Хван подхватил Феликса за ягодицы и сам стал насаживать его на свой член, быстро поднимая и резко со шлепком о свой пах опуская. — Боже, агх-мм! — кричал во весь голос Ли, сходя с ума от ощущений. Хван совсем не помогал, лишь еще больше подмахивал своими бедрами, грубо вторгаясь в податливое, пылающее тело. — Ну же, Джинни! Еще, прошу, еще! — стонал Ликс не своим голосом. Это полностью добило Хвана, и он сорвался, словно зверь с цепи, что голодал неделями. Поднялся на ноги, не выходя из Ли, и переместил их к ближайшей стене. Феликс взвизгнул от неожиданности и вцепился в стройное тело парня руками и ногами, когда тот зажал его меж собой и охлаждающей поверхностью стены. Хенджин, не жалея сил, вторгался в дырочку Ликса, параллельно пытаясь найти губами чужие и утонуть вместе в этом пожаре чувств. Он вбивался резко, на иссякающих силах, но не прерывал быстрого темпа. — Мать твою, Хенджин, двигайся! — срывался на крик Ли. Хван, зарычав ему куда-то в шею, подхватил его под коленками, полностью вжимая в стену, и, слегка отодвинувшись, с рыком вошел. Сразу же выбрав большую амплитуду, толкался так глубоко, как только можно, каждый раз попадая по простате, судя по хриплым взвизгам Ли, и выходил почти полностью. — Да-да, вот так, — хрипел Ли. — Ликси нравится? — с ехидной улыбкой спросил Хван, хотя ему и так было понятно, что да, пиздец как нравится. Феликс не отвечал, а лишь сипло мычал и ловил ртом воздух, как рыба на суше. — Я хочу услышать, малыш, — строго сказал Хван и, схватив одной рукой за подбородок, заставил смотреть прямо ему в глаза, словно и впрямь был готов сейчас остановиться, если младший не ответит. — Малышу нравится, м? — Да, да, прошу! — кричал Ли что есть мочи, вонзая ногти в чужие плечи. — Малышу очень нравится! — Какой молодец, — хвалил Джин, мокро целуя его шею, тут же оставляя красный след, что еще долго будет напоминать об этой жаркой ночи страсти. За окном шел ливень, ветер стучал ветками деревьев о стекло, но даже шум дождя и листьев Феликс перекричал своим стоном, после которого струей белесой жидкости излился себе на живот и грудь, некоторые капельки попали даже на губы. Хван сделал несколько заключительных толчков в обмякшее тело и излился горячей спермой внутрь Ли, наполняя его до краев. Он всмотрелся в лицо напротив и, заметив меленькие капельки спермы на губах, тут же слизал кончиком языка, вызывая смешок у младшего.***
— Феликс, ты издеваешься? — без злобы, но достаточно громко, чтобы напугать парнишку, спросил Хван, оглядывая свежие царапины на родных руках. — А я то что? — возмутился Ли. — Я говорю: у тебя анемия, — паясничал, активно жестикулируя, словно сценку разыгрывает младший. — Ты говоришь: ты не врач. Да, давай подождем, пока ты не иссохнешь и не превратишься в морщинистого бубнящего старикашку от нехватки витаминов! — фыркнул Ли и показушно отвернулся от своего парня, с громким стуком ставя тарелку со свежесобранными ягодами на стеклянный столик. — Ну дорого-ой, — захныкал Хван и со спины обнял Ликса, укладывая подбородок тому на плечо. — Что «дорогой»? — Я срежу эти ебучие кусты завтра же! — возмущался Хван. — Ты не понимаешь, каждая царапина на твоих руках словно отпечатывается в моем сердце! — дул губы старший и стучал себе в грудь в район сердца. Внезапно раздался звон домашнего телефона, и Хван, оставив короткий поцелуй на мягкой щечке своего парня, поспешил в дом. — Алло? — снял трубку Хван. — Здравствуй, Хенджин, это Ли Минхо, — послышался знакомый голос коллеги по работе из города. — Да, я слушаю. — Завтра к тебе приедет новенький реставратор. Все как ты хотел: с внушительным опытом работы, берется за все, что скажешь, непривередливый и послушный, — хихикнул Минхо. — В смысле? — не понимал Джин; он повернулся в сторону окна, где за столом должен был сидеть Феликс, но там никого не было. — Ты что, забыл? Заработался, что ли? — смеялся Хо, но прочистив горло, продолжил объяснять заново, но дальше Хван уже не слушал. Трубка выпала из рук и на пружинистом проводе повисла с комода вниз. Хенджин поднял руки перед собой, в глазах собралась влага, горячие слезы полились из глаз, обжигая бледную кожу. Руки были изрезаны острыми шипами кустарников, они крупно дрожали, а кровь не прекращала течь мелкими струями. Хенджин выбежал из дома, его взгляд скользнул по стеклянному столу: на нем стояло несколько тарелок с гнилыми ягодами, над которыми собрались мошки. Боль в груди, острая, удушающая, та, что перекрывает доступ кислорода в легкие, расползалась, словно всепоглощающая тьма. Она так глубоко в нем, она течет по его венам вместе с кровью, пропитывает собой каждую клеточку организма. Хван упал на колени, ноги больше не могли держать обессиленное тело, громкий, протяжный крик, наполненный болью и отчаянием, раздался по округе, заставляя птичек испуганно вспорхнуть ввысь. Одиночество было той тьмой, что поглотило его.***
Год спустя Просторный кабинет с до тошноты белыми, пустыми стенами освещали холодные лучи январского солнца. Хенджин здесь не впервые, но, дабы оттянуть начало разговора, с задумчивым видом разглядывает увешанную грамотами и благодарственными письмами стену за столом. Переводит взгляд на окно, там, с высоты третьего этажа здания, виднеется белый пушистый снег, голые ветви деревьев, мокрый черный асфальт и месиво из болота и снега у тротуаров. Мужчина морщится от такой яркости, солнечный свет режет глаза, а белые сугробы словно нарочно заставляют перевести взгляд внутрь кабинета и вернуться к неизбежному разговору. — Хенджин, вы принимаете таблетки, которые вам прописал врач? — начал диалог мужчина сорока лет, одетый в белый халат. — Нет, — сиплым голосом ответил Хван. — Если вы не будете их принимать, я буду вынужден вас госпитализировать. Почему вы их не пьёте? — Когда я пью таблетки, он больше не приходит, — говорит и опускает взгляд в пол Хван. Врач снял очки и устало потёр переносицу. Вот снова, уже третий раз за месяц он слышит одну и ту же историю. — Хенджин, — с украдкой молвит мужчина, — вы должны понимать, что Феликс — плод воображения, он галлюцинация, его не существует. Хенджин поднял заплаканные глаза на врача и с бегущими по впалым щекам слезам прошептал: — Неправда… Он обещал, что не оставит меня…