Чрезвычайно сложное явление

Я пришла сегодня очень поздно. Позднее, чем крик о любви, когда у нее другой; позднее, чем прилетевшие снегири, когда апрельская весна наступает на лед. Позднее не бывало. На часах двадцать два ноль шесть. Тьма, как в песне, окутана саваном; деревья в качке ветренной мельницы; туманом прикрыт сиреневый воздух, исходящий от йогуртового заката, черничных облаков, мешающих сливки в небе с ягодами. Темная мгла превратилась в зарево, туман рассеялся. Я пришла не слишком поздно - ведь не пропустила это чудное мгновенье рядом с ней. Только она от чего-то ходит туда-сюда, не смотрит ни в окно, ни на меня, а лишь покуривает бриар с никотином, рукой держась за бежевые стены. Я было чуть не подумала о том, что у нее ремонт, пока не поняла другое: мне сейчас не рады. - Вы не хотите посмотреть на закат? – Добродушно спрашиваю я. - Ты что, сдурела? – Она выпускает дым, губы ее спокойны, не дрожат. Мы смотрим в глаза друг другу и кажется, что все наши встречи пролетают настолько мимолетно, как еще ничего не пролетало никогда. Птицы ничто с нашими воспоминаниями, которые перелистнулись, как страницы в воздухе, танцевали вальс и упали на землю пожелтевшим листом - символом осени. Наши встречи стали от пурпурно-сладких до мучительно-ядовитых и яд их брызгал мне на руки после каждого прощания. Яд я поспешно вытирала, пока моя муза плевалась новым. Сейчас, куря трубку, она страшно повторяла одну зацикленную в голове фразу: Пал Вавилон, пал Вавилон и не воскреснет более; пал великий город. Зачем она это повторяла, я прекрасно помнила. Дело в том, что ей нужно было что-то повторять, чтобы свести меня с ума. У нее вышло. Я закрыла уши, перебивая ее какими-то криками, воплями, дожидаясь одного: когда ее губы перестанут повторять то, что я и так слышала сто раз и умолкнут. Губы ее действительно умолкли, но в каком-то забвении, бросив свои руки, словно шлею, на мои плечи, потянулись к моим. Мы, словно магниты, притянулись; мы, словно снежинки, прилипли руками на одежду; мы, словно сотни тысяч звезд, взорвались в объятиях друг друга. А так бы хотелось не только в объятиях. Она читает мои мысли. - Ты за этим сюда пришла? – Влажность и жар ее губ меня заставляет чувствовать себя у огня снежинкой. - Не предлогайте того, что осуществить нет желания. Взгляд блестел, как будто камни сваровски; руки дрожали, как птицы на ветке; тело желало, как не сравнить ни с каким природным явлением. Это только наше с ней ощущение. - Ты действительно больна, раз ходишь ко мне после того, как мой муж узнал о нас. Да, этот неоспоримый факт болтался, словно яблоко на ветке, но оторвать, увы, чрезвычайно сложно и надо ли? Яблоня это вечный процесс падения, а потом прорастания новых яблок. Как и отношения между ней и мужем, между их ребенком и другим человеком, между ребенком от их союза и человеком, которого он выберет. И только наши с ней встречи - это фактор из вне. Я пячусь назад, натыкаясь на шифоньер, стоявший все-так же нелепо в углу, рядом с дверью. - Зачем вы меня впускаете тогда? – Мой хитрый взгляд обижает ее. Она не глупый человек, далеко не так, чтобы понять мою провокацию. И мы, черт возьми, любим это. Без этой провокации не было бы встреч под вечер; не было бы немых поцелуев в шею; криков после содеянного. Она как философия Канта - малопонятна обществу, но так отчаяно любима филологами; Она как волны на корабле - укачивают, но вместе с тем убаюкивают; Она это она и изменить я ее не смогу. - Я ненавижу тебя, потому что не могу разлюбить. – Горькие слова, как вкус рябины, обжигают насквозь, режут без ножа и высыпают аллергической сыпью, а ее губы впиваются так, будто шмель жалит; так, будто змея удушила мышонка; так, будто мы не встретимся на следущей неделе в двадцать два ноль шесть. Соленые слезы через поцелуй, руки, отчаянно ищущие мои руки - зачем мы боремся за правду, если сами друг друга обманываем? Обманываем в том, что не любим, когда отчаяно целуем друг друга, снимаем одежды, жаль, что не белые, доказываем теорию, которой не существует. Единственная причина того, что мы все еще здесь - пожар от взглядов, который бьется в судорогах, как я сейчас от ее рук. Мы, словно волны, бьемся; Мы, словно стихии, сочетаемся; Мы - это то, что никогда не будет понятно мужчинам, особенно ее мужу. Сквозь рваные поцелуи, переставшие быть горячими, руки, подобно штопору, взвинчивают тело, пытают всю ночь. Пытка это не посредственный секс - пытка это последствия после него. Утро распласталось звездой на занавесках, пока магнитофон пел усталую нескончаемую песню, заедал временами, как отрывки ночи. - Уходи. – Последнее, что говорит она, целуя меня в руку. Она не со зла, просто ее философия станет понятна лишь тому, кто с ней никогда не разделял ночь. Это точно не я.