Больше не один

— Ацуши, — Химуро заходит в комнату и, придерживая объемный пакет обеими руками — покупки грозят вывалиться — ногой захлопывает дверь. — Ммм, — приоткрывая один глаз, сонно бурчит Мурасакибара. Он, едва укрытый простыней, спит на животе, уткнувшись в подушку. Химуро смотрит с улыбкой и понимает, что Мурасакибара совершенно не хочет вставать. Вчера тренировка закончилась поздно, и после нее Химуро и Мурасакибара сходили на местный стритбольный турнир, где с легкостью и большим удовольствием обыграли соперников. — Подъем! — тянет Химуро, снимая обувь у двери. На улице жарко, можно расплавиться, как кусочек льда, и испариться. Хорошо, что в здании общежития есть кондиционеры. Будет плохо, если они превратятся в сонных мух, которые ищут тень погуще. И это перед очередной тренировкой, на которой нужно быть в форме. — Не хочу, — доносится из-под подушки. Мурасакибара накрылся ею с головой, желая поспать еще. — Я принес тебе вкуснятины. — Ты плохой, Муро-чин, — вяло негодует Мурасакибара, но все же садится на кровати, медленно потягивается, зевает и перемещается к краю. Полуголый, сонный, с взъерошенными и спутанными волосами, он напоминает Химуро большого плюшевого медведя Тедди, которого так любят девчонки. Химуро улыбается, глядя на ленивые движения соседа. Он хорошо помнит нелепо возникшую неприязнь, когда несколько месяцев назад услышал, что Мурасакибара Ацуши из знаменитой команды Тейко поступил к ним в школу и сразу же был зачислен в основной состав команды. Химуро его еще в глаза не видел, но когда вывесили списки на информационной доске общежития, почувствовал растущее раздражение — Мурасакибара Ацуши стал его соседом. Из всех второкурсников новичка подселили именно к нему. Химуро тогда думал, что тот — весь из себя звезда и будет требовать повышенного внимания. Но его изумлению не было предела, когда, придя в комнату, он увидел там Мурасакибару, сидевшего на стуле с мрачным выражением лица «вы все — говно». От него веяло черной меланхолией и страданием, но никак не желанием общаться или вообще каким-то образом взаимодействовать с миром. — Химуро Тацуя, второй год, — осторожно представился Химуро, не очень понимая, что делать с первокурсником. Тогда он еще не знал, как с ним общаться. Привести Мурасакибару в состояние детского восторга оказалось проще простого. Пакет в руке был доверху набит различным сладостями, которые ему в знак признательности вручили отчаянно краснеющие первокурсницы в коротких юбочках. Химуро любил сладкое, но не в таких количествах, какое ему в очередной раз подарили. И чаще всего он просто раздавал шоколадки всему этажу общежития, а от остатков избавлялся самым ужасным для дарительниц способом — выкидывал. — Мурасакибара Ацуши, — мрачным голосом известил новоиспеченный сосед, встав. Голос у него оказался даже выше, чем предполагал Химуро. А уж рост… Химуро едва доставал ему до плеча. Задрав голову, он посмотрел на Мурасакибару. И почему ему казалось, что первокурсники обычно не такие… высокие? Заметив, что его новый сосед куда-то уставился, Химуро проследил за взглядом Мурасакибары. Тот смотрел на небольшой пакет в его руке. И Химуро в голову пришла мысль — возможно, Мурасакибара голоден? Он порылся в пакетике, доставая шоколадку без наполнителей. — Будешь? — улыбнулся Химуро и протянул ее Мурасакибаре. Про то, как вокруг человека могут засиять звезды, Химуро читал только в сказках в далеком детстве, но теперь увидел это наяву. Мурасакибара Ацуши ростом больше двух метров оказался совершеннейшим ребенком, когда дело касалось сладостей. Он ел сладкое в любых количествах, если его не ограничивали, но про это Химуро узнал гораздо позже, как и про многое другое. С тех пор, пока у Химуро не было занятий, Мурасакибара держался возле него, а тот всегда держал неприкосновенный запас сладостей для соседа. Вот и сейчас Химуро проходит мимо Мурасакибары с пакетом, в котором теснятся сладости, упакованные в шуршащие обертки. До столов между кроватями он дойти не успевает: Мурасакибара хватает его — руки у него большие и длинные — и тянет к себе вместе с ношей. От рывка часть сладостей валится на пол, Химуро смеется, пытается встать, упираясь одной рукой в колено Мурасакибары, но у него ничего не выходит. — Ацуши, что ты делаешь? — Химуро пытается освободиться из объятий, ерзает, но Мурасакибара не отпускает. Он теплый, большой и уютный, обнимает его, как плюшевую игрушку, а Химуро смущается. Он все еще не может привыкнуть к надежности и нежности. Но замолкает, стоит Мурасакибаре уткнуться носом ему в затылок. Миг спустя Мурасакибара чуть склоняется и начинает медленно лизать его шею, словно любимый леденец. Мягкие щекочущие движения раз за разом поднимают температуру в комнате. Химуро пытается уйти от прикосновений, бьется в руках, внутри него все скручивается в тяжелый тугой узел. — Ацуши, не надо, — снова дергается Химуро, забытый в руке батончик нагревается и становится мягким. Упаковка лопается, на пальцах остается шоколадная масса. Мурасакибара отрывается от шеи Химуро, берет его испачканную руку и смотрит на них. Разжимает один за другим пальцы, и остатки шоколадки падают на пол, оставляя грязные следы на прикроватном коврике. — Ацуши, у нас же уроки, тренировка, — дрожащим голосом говорит Химуро, взывает к разуму, но тут же сдается. Бессильно откинув голову на плечо Мурасакибары, смотрит, как тот подносит его ладонь к губам и слизывает шоколад с пальцев. Мягкий язык скользит по коже, и в этих местах становится жарко. — Мурочин вкусный, — говорит Мурасакибара, прерываясь на секунду, и Химуро словно прошивает током. Он часто дышит и, закусив губу, трясет головой, отгоняя наваждение. Мурасакибара поворачивает лицо, оглаживает свободной рукой его щеку, пальцы обводят контур. Химуро смотрит в глаза Мурасакибары и чувствует, как внутри уже не в первый раз что-то с грохотом валится, шумит. Наверное, та самая защитная стена, что он построил за два года, рушится. — Мурочин, ты слишком громко думаешь, — растягивает слова Мурасакибара и целует. Его губы мягкие и сладкие, как все те леденцы, что он постоянно поглощает. Химуро закрывает глаза — боится довериться Мурасакибаре?.. Снова боится остаться один? Его все бросили: сначала Кагами, потом Алекс. Какая разница, почему они это сделали. Они оба оставили его одного. «Он такой же, как они. Ацуши тоже бросит меня», — думает Химуро, но Мурасакибара стискивает его крепче, и от этих объятий веет жаром и жаждой. У Химуро болезненно сжимается сердце, ему кажется, что это все ничего не значит для Мурасакибары. Но Мурасакибара давит языком, заставляя открыть рот, впустить, сдаться. От поцелуя, жесткого, почти грубого, исчезают все мысли, все сомнения сносит куда-то в пропасть. Губы слегка саднит, когда Мурасакибара отрывается от них. Снова заглядывает в глаза Химуро, проводит горячими ладонями по внутренней стороне бедра от колен до самого паха. Прижимает его к себе сильнее, и Химуро поясницей ощущает твердую выпуклость. Он вздрагивает, когда ладонь ложится ему на пах и сжимает уже напряженный член через свободные шорты. Из Химуро словно мощным ударом вышибают воздух, он выгибается, едва не съезжая с того небольшого кусочка кровати, где сидел, и зажимает ладонью рот. Понимает: он давно попал в ловушку, теплую, мягкую, — но ловушку. Химуро пропускает момент, когда сухие мозолистые пальцы проникают под майку, оттягивают резинку шорт, белья, гладят кожу под поясом. У Химуро не хватает сил смотреть, как под тканью ладонь Мурасакибары скользит по его члену, слегка сдавливая его пальцами, оглаживая большим головку, размазывая смазку по ней. Мурасакибара укладывает Химуро на кровать. Стягивает с него шорты, носки. Химуро вздрагивает от каждого осторожного прикосновения. Мурасакибара устраивает бедра Химуро на своих, нависает над ним, закрывает собой все, как большое облако. Под их весом кровать прогибается, и Химуро оказывается почти в коконе. Между ними вакуум, Химуро не знает, как дышать, он совершенно забыл, как это делать, ощущая тяжесть и жар длинного тяжелого члена, перевитого венами. Собственный член уже болит — так хочется кончить. Приподнявшись на одной руке, Мурасакибара другой достает до ящика и роется в нем, не отрывая глаз от Химуро. Отыскав нужное, Мурасакибара льет смазку на ладонь. «С клубничным запахом», — отмечает Химуро. Ловкие пальцы скользят по промежности, разводят ягодицы. Химуро судорожно всхлипывает — Мурасакибара ласкает очень осторожно, он всегда обращается с ним как с бесценной вазой эпохи Мин. Мягко и настойчиво растягивает Химуро. А потом между ягодиц скользит твердый горячий член. — Боже, Ацуши, — всхлипывает Химуро, когда Мурасакибара, подхватив его под колени, прижимает их груди и входит в него. В первый раз это было безумно больно и неприятно. Сейчас же боли нет, но Химуро бессознательно впивается пальцами в широкую спину, оставляя следы. Глубоко дышит. Мурасакибара прижимается губами к взмокшему виску, не двигается, дает привыкнуть. Тянущее ощущение уходит, когда Мурасакибара толкается, входит глубже. Химуро не хватает сил сдержать стон, но он тут же затыкает себе рот: стены в общежитии не настолько толстые, чтобы заглушить крики. — Не надо, — хрипло шепчет Мурасакибара, отнимая ладонь Химуро ото рта, его пальцы переплетаются с пальцами Химуро, судорожно сжимаются. Мурасакибара коротко целует его в искусанные губы. Поцелуй отдает металлом: из трещинки на губе сочится кровь, Химуро слизывает ее. Его мир сужается до лица Мурасакибары, до его глаз с расширенными зрачками, поглотивших светлую радужку, в них плещется оглушительный коктейль из желания, любви и страха навредить. Под пальцами прокатывается дрожь, Мурасакибара так же боится, как и он — наконец доходит до Химуро, — что его тоже бросят. Внутри разливается тепло, заполняя все пустоты, все трещинки. Надо быть идиотом, чтобы не увидеть того, что перед глазами. Мурасакибара не исчезнет просто так, он будет рядом. — Ацуши, — выдыхает Химуро прямо в губы Мурасакибары, и тот, словно получив разрешение, входит целиком и срывается в голодные торопливые толчки. Химуро немного больно, он кусает губы, зарывается пальцами в волосы Мурасакибары, но на это становится плевать, когда неприятное ощущение сменяется удовольствием. Кровать под ними жалобно скрипит, грозит развалиться. Но они оба даже не замечают этого, как не заметили бы и появления кометы на дневном небе. Узел в животе распускается, тает, и все стены внутри Химуро окончательно разлетаются на куски под смерчем ощущений. Химуро дрожит, стискивает бёдрами Мурасакибару, прижимаясь к нему. И в какой-то бесконечно долгий миг выплескивается, пачкая себя и его. Через несколько мощных толчков Мурасакибара кончает в Химуро с долгим выдохом и опускается на него, устраивая голову на груди. У Химуро нет мыслей, вместо них звенящая пустота. «Не пусто, там много вкусной сахарной ваты», — сказал бы Мурасакибара, довольно улыбаясь. Эта картинка настолько яркая, что нечто, похожее на смешок, вырывается из пересохшего горла Химуро. Сердце частит от пережитого оргазма, в глазах все еще мутно. Мурасакибара очень тяжелый — вот-вот раздавит, — но сейчас это очень приятно. Химуро обнимает Мурасакибару за шею, гладит по голове, убирает со лба влажные спутанные волосы, целует в мокрый от испарины висок. Через несколько минут Мурасакибара скатывается с Химуро, устраивается у него за спиной. — Мурочин,— притягивает его к себе ближе, целует за ухом и спрашивает: — Давай всё сегодня прогуляем? Химуро смотрит на Мурасакибару через плечо. У того на лице выражение как у ребенка, получившего самую заветную сладость в мире — счастливое и довольное, — и Химуро чувствует, как внутри сворачивается, урчит что-то большое и мягкое, как то самое большое облако розовой сахарной ваты, которую так любит Мурасакибара. Высвободившись из теплого кольца рук , Химуро свешивается с кровати, ищет в разбросанных по полу вещах свой телефон. Посмотрев на экран, не было ли случайно вызовов и сообщений, нажимает на красную кнопку, отключает его, затем повторяет то же самое с телефоном Мурасакибары, а потом возвращается к нему под бок. — А давай, — смеется Химуро, ему сейчас слишком хорошо, чтобы с кем-то делиться этим. Пусть сидеть он сегодня не сможет, тренироваться тоже, а тренер будет злиться за прогул и устроит им наказание, зато теперь он не один. Больше не один. И это самое главное.