Туда, где бушуют грозы

      Корнелия подскакивает на локтях, проминая мягкие перины. Ошалелый взгляд мечется по золотой вышивке на изумрудном балдахине, задрапированном в тяжёлые портьеры. От резкой смены положения даёт в голову. Окно в комнату, ограниченное кроватными стойками и тканевым пологом, подёргивается дурманной мутью.       Вот-вот выключится.       Нельзя.       Должна идти.       Пудовые веки усердно моргают, фокусируя взор на тонущем в пасмури антураже.       Антикварное трюмо с трёхстворчатыми зеркалами, высокий гобелен с природными мотивами и вешалка-силуэт, одетая в чёрное платье из плотной матовой ткани.       Замок.       Фобос рядом.       Почти у цели.        Нестерпимо хочется пить — в той же мере откинуться на подушки и поддаться утягивающему забытью, но галдящие инстинкты принуждают действовать. Неуклюже оправив подол лёгкой сорочки и откинув сатиновое покрывало, Корнелия переваливается к краю, спуская прозрачно-бледные ноги на вощёный паркет.       — Гос… госпожа, лежите! — порывисто поднимается незнакомая женщина, притаившаяся на пуфе в укромно затенённом углу.       Чужое присутствие срабатывает спусковым крючком. Хейл вскакивает с места, обнаруживая, что пол — чёртов пьедестал вращающейся карусели. Богатое убранство покачивается, сливаясь в смазанный росчерк из бархата и позолоты.       Позорное поражение в схватке с вестибулярным аппаратом предотвращает пара пухлых рук. Подоспевшая служанка расторопно подхватывает накренившуюся талию, возвращая Корнелию на перины.       — О-ох… Как же, как же так. Желаете воды? — участливо кудахчет тучная галготка.       Настороженный кивок, и для неё наполняют хрустальный фужер из инкрустированного каменьями графина.       Заманчивый плеск живительной влаги ещё пуще спирает разодранное наждачкой горло. Пальцы жадно стискивают чашу, пока сладкие глотки разливают освежающую прохладу. Свербящая сухость отступает, возвращая способность говорить.       — Фобос, мне нужен Фобос, — сипит Корнелия, откашливаясь в кулак, чтобы помочь пробиться голосу.       — Господин приказал дожидаться его… о-ой! — раздаётся оторопелый вскрик в унисон со стекольным звоном.       Гранёный кубок, разбитый о прикроватную тумбочку, превращается в колюще-режущее оружие. Прислуга не успевает отшатнуться — передник накрахмаленного фартука сгребает цепкий хват.       Попалась.       Потерявшая бдительность заложница — в её руках. Меридиан научил Корнелию не упускать возможностей.       Обмякшее тело ловит баланс, используя плечо перепуганной женщины как подпору.       — Веди к нему, — приказ чёткий и твёрдый, не терпящий возражений. Серьёзность намерений подкреплена битой розочкой, приставленной к втиснутой в плечи шее.       — Н-но… как же… — мямлит сжавшаяся служанка, пока Корнелия перехватывает её удобнее, прижимая предплечье к глотке.       — Я сказала — веди, — слегка царапая стеклом болотно-зелёную кожу.       Решительный настрой прогоняет осоловелую муторность. Второе дыхание воодушевляет и вселяет непоколебимую уверенность: она найдёт его, даже если придётся обойти вдоль и поперёк три замка разом.       — Пришлась не по нраву? — справляется «решительный настрой», материализовавшийся из стелющейся мглы. — А ты радикальна.       Нежданный оклик срабатывает дефибриллятором, перезапуская сердечный такт в невесомом теле. Битый фужер выскальзывает из разжатой ладони, разлетаясь осколочными брызгами.       Здесь. Он здесь.       Вырвавшаяся служанка подхватывает льняной подол грубого платья и, прохрустев стеклом, стремглав оказывается у выхода из покоев.       Корнелия оборачивается, намереваясь ответить, но теряет все заготовленные слова. Приходится поджать губы, чтобы не отчествовать Фобоса выстраданной улыбкой освобождённого мученика.              Вот он, перед ней. Главный антагонист, затмевающий все прочие опасности. Побледневший и заострённый минувшим боем, но никак не потерявший презентабельности и благородно-холодного лоска.       — Мои слуги — твои слуги, Корнелия. Им достаточно услышать от тебя приказ, — укоризненно прицокнув, поучает её Фобос.       Накатившее облегчение не даёт ухватиться за нить разговора. Корнелия обезоруженно молчит, пока рёбра обрастают распускающимися цветами.       Пришёл. Он пришёл за ней. Отстоял и не дал в обиду.       Как же нравится. Нравится быть его и ничьей больше.       Её судьба, спасение и погибель.       Его приближение оседает на коже статическим электричеством, вздыбливая волоски на загривке. Могущественная аура намагничивает воздух, вовлекая под свой покров. Корнелия поднимает голову, встречаясь с потемневшим серебром под контрастно-угольными рунами.       Был занят. Колдовал. Бросил всё и пришёл сразу, как очнулась.       — Ты меня вылечил? — глядя исподлобья: Фобос подошёл слишком близко, лишний раз демонстрируя своё превосходство в росте.       — Вылечил, вернул домой и готов принимать благодарности, — не касается её князь — держится победителем, ожидающим вручения трофея. Обязывает. Побуждает.       Затесавшееся «вернул домой» застревает в схмурившемся переносье, вызывая сплошное несогласие.       — Это не мой дом, — шелестят губы, пока память предательски прокалывает сдувающуюся радость.       Горестные события, предшествующие прибытию в замок, накидывают на Корнелию скорбную вуаль, превращая всё вокруг в обесцвеченную пустошь.              — Свыкнешься, — ладони Фобоса стискивают запястья в требовательные кандалы.       — Я должна быть с сестрой, — с пресной обречённостью.       Угнетающую меланхолию встряхивает разрядом тока, забликовавшим маленькими молниями на ободах перстней.       — Рассказать, что станется, если отправишься на Землю? — теряя терпение, начинает искрить Фобос.       — Знаю и без тебя — трибунал, — дёргается девушка, так и порываясь оттолкнуть своего пленителя телекинезом.       — Послушай, Корнелия, — со значением молвит князь, — у нас больше нет времени на игры. Ты будешь слушаться и содействовать в делах государства, а иначе…       — А иначе что? Что ты мне сделаешь? — подаётся вперёд Хейл, провокационно приподняв потускневшее от трагедий лицо с омертвелыми, смотрящими насквозь глазами.       Ей всё нипочём. Хуже, чем сейчас, быть уже не может.       Княжеские руки собственнически впиваются в девичьи плечи, заваливая Корнелию на кровать.       — Что я тебе сделаю? Вернее будет спросить, что я не сделаю, — нависает сверху Фобос, окутывая ароматом ирисов.       — С-совсем сдурел?! — выгибается волной девушка.       — Я не сделаю так, — бархатистый шёпот затапливает ушную раковину, рассыпая вдоль ключиц будоражащий мандраж, — и так, — тёплые губы касаются линии челюсти и спускаются ниже, приникая к тонкой коже.       Поцелуй влажный, обласкивающий, призывно томный. Кончик языка оглаживает и плавно толкается в ярёмную вену, ускоряя биение пульса. Медленные вальсирующие движения затягивают низ живота в маетный узел. Корнелия едва сдерживается, чтобы подавить желание откинуть шею.       Так соскучилась…       Смысл сопротивляться?       Понимает же — рано или поздно они…       — Я не сделаю тебя своей, не защищу от Кондракара и не позволю проведать сестру, — оглушает её Фобос.       Корнелию придавливает обломками неприступной крепости.       Бросит? Отвернётся? Надоела?       «Хуже» всё-таки настигает, наказывая за громкое заявление. Теперь она одна —против всей Вселенной. Опрокинутая и невосполнимо опустошённая.       — Потому что буду мёртв, — возвращает украденный воздух Фобос. — Оракул готовит ударные силы для штурма.       — Звучит как заманчивая перспектива, — язвительный комментарий хуже дешёвой подделки любимых туфель. Фальшиво до тошноты, до полыхнувшего стыда, разрумянившего щёки.       Князь отстраняется, опирая ладони по обе стороны от её тела. Серебряные пряди, каймящие обзор платиновыми шорами, возбраняют любые попытки спрятаться от скептично сканирующего прищура.       — Твоё показушное упрямство становится абсурдным, — категорично изрекает Фобос, — подумай, Корнелия, что сделает с тобой Кондракар? Паду я, и ты неминуемо отправишься следом.       — Помочь тебе занять место Оракула, чтобы ты начал сжигать планеты, которые посмеют сказать «нет»? — выдерживает натиск Хейл.       Ожесточённое лицо на миг вытягивается, вслушиваясь в тягучую тишину и принимая выражение смурной вдумчивости.       Фобос встаёт с кровати, распрямляясь и возвращая себе монаршью сановитость.              — Что, нечем крыть? — приподнимается в корпусе Корнелия, преисполняясь злорадным ликованием.       — Начну с Земли, — с запоздалой отрешённостью отзывается колдун, прежде чем полоснуть рукавом мантии, окутав себя во мглистую завесу.       — Мы не договорили! — взвивается Корнелия, но предъявленная претензия падает в пустоту.       Какого чёрта?       Раньше так не уходил.       Что может быть важнее неё?       За Фобоса приходится отдуваться декоративной подушке, запущенной прямиком в оседающий на полу мрак. Девушка вновь откидывается на пружинящие перины, вперившись затухающим взором в расшитый узорами балдахин.       Невысказанное бултыхается в груди, отдавая полынной горечью. Золочёные завитки мутнеют, расплываясь в неровные кляксы. С внешнего уголка век срывается предательская слеза, знаменующая начало череды бессмысленных и полных безнадёги дней.       Что ей остаётся?       Терпеть жизнь ради Лилиан и задаться целью найти Элион.       Для всех остальных Корнелии Хейл больше не существует.

──────── ※ ────────

      Корнелия кутает озябшие плечи в кашемировую накидку, опираясь локтями о балюстраду. Он несомненно знал, что ей понравятся покои с открытой лоджией, смотрящей на сад. Озаботился, чтобы было почти как дома. Только оттого не легче.       Застрявший в рёбрах ледник медленно топится, омывая душу горько-солёной, бередящей водой. Но Хейл знает: сколько бы ни плакала — никогда не выплачется. Остаётся привыкать жить так, с многотонной глыбой. Без родителей. С незнакомой, закоченелой собой.       Спящая в сумерках зелень с отливом морских глубин остужает отёкшие веки. Островок жизни спасён от свинцового неба мерцающим куполом, бликующим разлапистыми молниями. Вдоль мощёных редким камнем дорожек дрейфуют зачарованные огоньки, разрисовывая тьму в затейливые узоры. Где-то вдалеке то поют, то замолкают цикады.       Фобос передал, что заглянет накануне, и потому Корнелия не отказывает себе в удовольствии покинуть комнату. Будет знать, как бросать её, к тому же… Быть может, удастся сбежать. Не от него — от него бесполезно — от гнетущих мыслей. Спрятаться в лабиринтах из тёмной листвы и дремлющих цветов.       Хейл садится на парапет, чувствуя, как камень отдаёт холодом в бёдра. Шёлковая сорочка — не лучший выбор для ночных прогулок. Использовать магию боязно до сих пор, но она всё-таки решается подозвать к себе овивающий балконное дно плющ.       Растение откликается на ослабелые потоки маны, поднимаясь и сплетаясь в прочный гамак. Девушка перекидывает ноги, переминаясь к краю, чтобы её поймали отзывчивые лозы. Спуск вниз обдаёт свежестью и бодряще покалывает кожу. Миг, и стопы, обутые в отделанные синим бархатом черевички, мокнут от выступившей росы.       Раскаченные нервы встряхивает стальной лязг. Корнелия шарахается ощеренной кошкой, подбираясь всем телом и готовясь дать отпор. Возле увитой плющом стены примостились сокрытые тенями громады лурденов, несущих дозор под окнами покоев.       Гвардейцы вытягиваются по стойке смирно, стукнув оземь рукоятями выставленных вперёд алебард. Стоят недвижимо, тронешь — не шелохнутся. Как неживые.       — Да чтоб вас, только суньтесь! — сердито выдыхает девушка.       Замедляется гулко перестукивающее сердце, от груди отливает жар, а в венах успокаивается мана. Неизвестно, кто перепугался больше. Корнелия знает: её не тронут, не посмеют. То уже выученный урок.       Кичась своей вседозволенностью, Хейл картинно разворачивается, уверенно направляясь к узкой аллее. Чем дальше от окон замка, подёрнутых тёплым пламенем свечей, тем острее пахнет разнотравьем и густеет поросль. Раскидистые деревья, усыпанные причудливыми соцветиями, похожими на земные лилии, опьяняют озоном. Впереди вспархивает поздняя птица, разрезая царящую здесь тишь. Под ногами мелькает медная ящерка и юркает в кусты, устремляясь в сторону ротонды в западной части дендрария.       Знаковое место. Когда-то там случился их поцелуй. Вынужденная мера ради покушения — взаправду — самое громкое желание. Девушка решительно сворачивает с тропы в прогал промеж ветвистых стволов, прочь от щемящих нутро воспоминаний.       Корнелии удалось откреститься от меридианской войны, и плевать, что поражение тёмного князя может стоить ей жизни. Но что делать с войной внутри, где две непримиримые стороны денно и нощно разрывают на части сердце?       Казалось бы, куда уж хуже, но теперь… Когда между ней и Фобосом нет стражниц завесы, а разные миры заменили стены да лестничные пролёты… Этот коварный стратег вот-вот возьмёт своё штурмом прикосновений, следуя по карте уязвимых мест.       Что с ней станется, если поддастся соблазнам?       Сгорит как спичка. Вспыхнет, зацелованная губами, выносящими жестокие приговоры, и дотлеет, чернея от презрения к себе. Ей никогда не принять его бессердия.       А если всё-таки выстоит?       Зачахнет. Так и умрёт верной принципам гордой девой. И всё потому, что угораздило полюбить не того, а другой Корнелии не нужен.       Пальцы хватают преградившую путь ветвь, тянут за собой, сдирая листья и распугивая задремавших мотыльков. Паршиво настолько, что так и подмывает сгубить весь сад.       Глотку скручивает тугой спазм. Корнелия подставляет лицо под хмурое небо, сожалея, что не сможет вымокнуть до нитки. Прогорклый ком растворяет разряженная грозой прохлада. Она пришла сюда проветрить мысли, а не закапывать себя. Глупо, но отчего-то хочется загадать: если заплутает и найдёт дорогу назад — разрешит все свои внутренние дилеммы.       Из-за росчерков деревьев, слитых верхами в единую тенистую крону, просачивается аметистовое сияние.       Что это?       Корнелия хмурит брови, беря курс на загадочное явление.       Высокая трава щекочет щиколотки, проскальзывая по коже маленькими змейками. Руки оглаживают подрагивающие плечи — кашемировая накидка осталась где-то позади, подцепленная крючковатым кустарником. Роща редеет, но молодой прутняк всё настырнее дёргает за подол сорочки. Будто предостерегая.       За плакучим занавесом ветвей обнаруживается пустырь, заросший шипастыми корнями, которые душат остовы разрушенных статуй. Над каменными изваяниями высится заброшенная оранжерея, заливающая пространство мертвенно-фиалковым перламутром. Сверкает молния, но матовое стекло не отражает, а поглощает отсверк, не позволяя обличить сокрытого.       Розарий, — догадывается Корнелия.       Одно название — приглядная ложь, скрывающая чудовищную правду. Здесь обитают вовсе не розы. Сгубленные Фобосом души, навечно запертые в бутонах.       Такое мог придумать лишь конченый садист…       … с которым теперь живёт под одной крышей.       Лопатки облизывает всколыхнувшийся ветер, побуждая Корнелию встревоженно оглянуться. Никого. Прежний пролесок с частоколом из угольных стволов. Так и хочется убраться восвояси от этого жуткого кладбища, уродующего сад. И Корнелия бы точно ушла, но в памяти всплывает вытесненная чередой трагедий просьба:       «Как будешь в замке, загляни в розарий. Поговори с ними… тебе — ответят».       Хейл решительно не понимает.       Говорить с розами? О чём? Зачем?       Девушка мнётся, переводя взгляд то на теплящиеся вдалеке огоньки замка, то на позвонки теплицы, скреплённые почерневшей латунью.       Протяжный вздох согревает ночь облачком пара.       Так уж и быть. Всё-таки Миранда ей жизнь спасла. Дважды.              Корнелия нехотя направляется к двустворчатым дверям под стрельчатым фронтоном, украшенным потускневшим витражом. Тянет за литую ручку, отзывающуюся жалостливым скрипом, и заглядывает внутрь.       Сбережённое стеклом тепло обласкивает озябшее после бесцельных скитаний тело. В лёгкие проникает витающий в воздухе аромат. Приятный. Ненавязчивый. Парфюмерная выжимка из гербарных лепестков под хрустальным клошем.       Девушка зачарованно ступает в лиловые сумерки, осторожно прикрывая дверь теплицы. Скорбно сникшие губы стягиваются в восхищённое «о».       Это точно обитель шепчущих?       Она и подумать не могла, что затерянная в садах оранжерея — пугающе-отталкивающая снаружи, такая очаровывающая внутри.       Пышные розовые кусты густо обступают дорожку из мраморного крошева, сворачивающую в сочную листву. Нарядные, пафосно раскрытые бутоны из чёрного бархата, кажется, вот-вот накренятся к земле под своим весом. Но статные стебли с достоинством выдерживают ношу, сохраняя безупречную осанку.       Залюбовавшись, Корнелия и не замечает, как уплывает вглубь теплицы, приложив ладони к перехваченному восторгами нутру. Так безмятежно тихо. Слышен лишь вкрадчивый шелест мягких шагов… или то пришёптывание затаившихся теней меж изумрудных черенков?       — Здесь кто-нибудь есть? — с несвойственной для себя робостью.       Скорый отклик встряхивает за плечи. Запотелое остекление мелко дрожит, резонируя с поднявшимся мелодичным перезвоном, распадающимся на многоголосое сопрано.       — Вы только посмотрите, какова, ах, какова.       — Златовласая драгоценность заглянула в наш скромный дом… наш скромный дом.       — Проходи-проходи. Полюбуйся нами, а мы — тобой.       Переливчатая речь доносится из ниоткуда и отовсюду разом. Тешит самолюбие комплиментами, произнесёнными с искренним придыханием. Улещивает, подманивает, завлекает.       Это и есть шепчущие?       В чём подвох?       Разве так должны звучать замученные души?       Корнелия не засахаривается — остаётся настороже. Ступает дальше, сохраняя бдительность.       — Особа королевского сорта!       — Так мила нашему князю, ах, как мила.       — А мил ли тебе княже?       — Не ваше дело, — осекает шепчущих Корнелия, резко останавливаясь и плотно смыкая губы.       Промеж зазубренных листьев начинает встревоженно мельтешить тьма. Оранжерея мрачнеет, точно разочарованная грубостью своей гости. Тонкий аромат плотнеет до прошибающей-приторности, налипая на кожу выплюнутым леденцом.       — Потеряла, сердце потеряла!       — Вскроем-вытащим… в-себе-прячешь…       — Мы выведаем всё, своё… чужое…       Становится душно. Девушка разворачивается, намереваясь вернуться в бодрящую свежесть ночи, но тропа обрывается в никуда. Путь к выходу канул в терниях метровых роз. Ловушка захлопнулась.       — Угораздило же! — напрягается Хейл, собирая ману, чтобы расчистить путь.       Тщетно.       Концентрацию размывает пастельно-закатной акварелью в тон оранжереи. Стопы проваливаются в облако ваты, отправляя Корнелию на самую глубину, туда, где берут начало корни.       Абсолютная темнота заключает в жмущий плечи и бёдра гроб. Нос забивает запах сырой и рыхлой почвы, кишащей вертлявыми червями. Хочется закричать, позвать на помощь, но, если разомкнёт губы, захлебнётся землёй.       Хейл защищает грудную клетку крестом рук. Задерживает дыхание до пекущих лёгких. Считает до десяти, пытаясь вытеснить панический приступ.       Нет места безопасней замка.       Фобос не даст похоронить её заживо.       Она под защитой и не умрёт так глупо.       Тиски слабеют, дыхание унимается. Обступивший сумрак оказывается вовсе не тоннами грунта — иллюзорным мороком. И как только Корнелия возвращает самообладание, за ней приходит высокий силуэт.       Он вышагивает из мглы, идёт гордо и уверенно, с прямой спиной, побуждая подобраться под стать.       Девушка смотрит во все глаза, узнаёт и не может узнать одновременно.       Благородная мантия сменила безлунную ночь на ясный полдень. Никакого чёрного. Небесная лазурь, отделанная вставками золотых лучей. Голова обвенчана изящно изогнутой тиарой, не имеющей ничего общего с диадемой, обнажившей саблезубые клыки. Платиновые волосы едва касаются плеч, а прямые черты лица утончены юностью. Вместе с намётками морщин исчезли и вырезанные над бровями руны.       Непривычный восприятию образ не внушает подавляющий ужас — располагает своей харизмой.       Прекрасный принц из светлой сказки.       Такой красивый… Такой живой…       Князь улыбается лучшей из всех улыбок. Той, которую она никогда не видела и на которую так хочется улыбнуться в ответ. Смотрит на неё без полоумной одержимости — с нежностью, с теплотой.       Корнелия в ступоре. Стоит как вкопанная, когда так хочется кинуться навстречу. Повиснуть на шее, возвести очи горе и лихорадочно-сбивчиво убеждать:       Что ты задумал?       Не делай… Не надо.       Я знаю, знаю, каким ты станешь.       Если бы только могла… Предостеречь, образумить. До чего горько.       Фобос раскрывает руки, не принуждая, а приглашая в ласковое объятие. И пока Корнелия сокрушается — её место успевает занять другая.       — Мой принц, уж не прячешься ли от меня? — дует губы какая-то фифа, разодетая в пышно-алые юбки. — Я заходила в твои покои ночью.       От возмущения спирает грудь. Колючий взгляд гвоздит незнакомку из-под сузившихся век. Корнелия сжимает кулаки, выдыхая взвихрившийся внутри пар.       Расцарапать, схватить и оттаскать за жидкие кудряшки.       Светловолосая метёлка с голубыми глазами блюдцами. Вся такая кружевная, с откровенным декольте и пошлой родинкой под губой.       Что за безвкусица?       Ну уж нет, она не будет мараться о своё жалкое подобие. Да и при всём желании не сможет. Уже догадалась. То прошлое, в которое ей позволили подглядеть.       — Надо же, мне тоже не посчастливилось тебя застать, — оплетая девичий стан, лукаво заигрывает Фобос.       Елейный тон проникает под кожу жгучим ядом. Корнелия прикусывает губу до вяжущей рот крови.       Решила, что мог говорить так только с ней?       Наивная дура!       Не первая и не последняя.       — Неужто разминулись? Больно удивительное совпадение, — морщит носик дешёвка.       — Оно к лучшему, — Фобос подхватывает свою подружку, усаживая её на залитый солнцем подоконник, — я успел соскучиться.       Сказанное окончательно сшибает с Корнелии всю особенность. «Я соскучился» — на претензии этой пустышки, а на её любое «нет» — сковывающий став?       — Раз так, то ты несомненно появишься на балу и подаришь мне танец, — вешается на шею принца нахалка.       — Моя мать нашла очередной повод? Ты знаешь, я не танцую, — Фобос нашаривает застёжку платья, раскраивая наблюдающую за ним Корнелию.       — Мой принц, давайте держаться приличий? Что обо мне заговорит дворец, если нас застанут? — мягко отстраняет его девушка, положив ладони на точёный торс.       — Вне сомнений зазмеятся сплетни, — уступая, делает шаг назад Фобос, начиная перебирать складки робы, — сплетни о твоём положении.       — О моём положении? — вскидывает дужки куцых бровей паршивка.       — Видишь ли, такие серьги может позволить себе только княгиня, — принц вновь подаётся к обомлевшей аристократке, отзеркаливая охватившее её сияние.       Княгиня.       Всего лишь слово, а перечёркивает всю Корнелию. Выжимает и подступает к горлу.       Он никогда ей такого не говорил.       Даже не намекал.       Не рассматривал, как нечто большее.       И пока неуслышанное превращает её в одно сплошное «не» — аккуратные пальцы откидывают кудри под кокетливое «хи-хи».       Фобос мажет ребром ладони по линии нарумяненной скулы. Смотрит с увлечённой сосредоточенностью, смыкая золотую застёжку. Повторяет с другим ухом и отдаляется, чтобы полюбоваться не украшением — овалом зардевшегося лица.       Корнелия складывает ладони на пробитой груди. Грозди крупных рубинов — вырезанные куски плоти из взвывшего сердца.       — Боюсь, к ним не подходит платье… недостаточно парадное, — меняет настрой осчастливленная фаворитка.       — Какое вопиющее недоразумение, приказываю его снять, — делает контрольный Фобос, сжимая округлые бёдра прежде, чем поймать в поцелуй чужие губы.       Увлечённые друг другом любовники теряют резкость, размываясь в маревый мираж. Темнота рассеивается, бросая Корнелию назад в оранжерею. Девушка пошатывается, едва не падая спиной в шипастые заросли роз. Гадкие цветы.       Обнаглевшие существа уже не стесняются заявлять о своём присутствии. Маленькие тени выглядывают из бутонов, покачиваются на листьях и перескакивают со стебля на стебель.       Корнелия клонит голову вниз, прячась от настырных наблюдателей. Это только её. Личное. Вытравить бы душу, хоть дихлофосом, как докучливого паразита.       — Больно тебе?       — Бо-ольно.       Над самым ухом копошится что-то маленькое, холодное и вёрткое. Хейл взвизгивает, хватаясь за висок, чтобы выцепить мерзкую пиявку. Пронырливая тварь проскальзывает ниже, уворачиваясь от скребнувших по скальпу ноготков.       — Это была я, я, я! — верещит шепчущая, вспарывая барабанные перепонки.       В мочку вонзается ряд мелких зубов. Острая боль сгибает напополам, но Корнелия воспревает духом — внутри разлетается теснящий рёбра камень.       Вот она теперь где. Его княгиня.       Остервенелые попытки избавиться от кусачей дряни превращают голову в разворошённое птичье гнездо. Наконец, пальцы ловят и крепко стискивают крошечную фейри размером с тюбик губной помады, нещадно выдирая холёные пряди. Размашистый замах, и шепчущая стремительно прикладывается оземь.       Хоть бы всмятку.       Чёрная фигурка падает плашмя, но тут же вскакивает на тонкие ножки. Сердцевидная головка с загнутыми назад рожками дразняще выпячивается, а широкий рот осклабивается мелкими акульими зубами.       — Будь достойной его или станешь достойной нас… нас…       — Грейся под сенью августейшего внимания.       — Расцветай, плодоноси, ублажай.       В прямом взгляде — больше ни намёка на слёзы. Корнелия агрессивно подаётся вперёд, сжимая промеж зубов злую неприязнь.       Раздавит кусачую мерзавку, и все остальные запахнут рты.       Вместо того, чтобы продвинуться к цели, нога уходит в никуда. Пронзительный вскрик, и девушка ухает в знакомую темноту.       Опять?!       Поднятое негодование омывает тихий ритмичный плеск. Обнажённый и разомлевший Фобос блаженствует в лазурных водах, тесня к себе фигуристую девицу.       Корнелия даже рада, что не может разглядеть очередную княжескую игрушку за каскадом блондинистых прядей.       Ещё тратить свою память, чтобы запомнить все лица его…       Стоп. Стоп. Стоп.       Хейл быстро-быстро моргает, чувствуя, как подрагивают вены, прокачивая возмущение в наливающиеся виски.       Это. Её. Волосы.       Увиденное — запальчивее гремучей смеси. Поджигает от самых стоп и до кончиков ушей. Этой ярости хватит с лихвой, чтобы вскипятить воду до температуры адского котла, спалить весь замок и Меридиан в придачу.       Помешанный насильник.       Да как он… пока она!       А ещё сомневалась… ревновала.       — Повёрнутый мудак! После такого… да после всего! Идите к чёртовой матери, вместе со своим князем! Я убираюсь отсюда, сейчас же!       Отрывистый, задыхающийся возглас прокатывается прошибающей волной гнева, сметая проекцию с грязным надругательством.       Бесконечная бездна ошарашенно замирает, изумлённая дерзкой выходкой. Всё вокруг погружается в топкую тишину.       Корнелия часто и тяжело дышит. Высокий пульс отбивает рехнувшимся метрономом. В ритм поспевает нагнетающая тьма. Мрак восстаёт, начиная нависать грозным исполином. Но Хейл не боится. Бросает вызов с гордо поднятой головой, вслушиваясь в нарастающее роптание:       — Избалованная фря, фря, фря!       — Зрит не в корень… на побеги…       — Мы вычистим твои червоточины!       — Пошли к чёрту, я сказала! — рвёт и мечет Корнелия, высвобождая телекинетический импульс.       Ударная сила уходит в молоко. Бессмысленно. Ей не разрушить иллюзию.       На чёрном холсте проступает калейдоскоп цветных пятен, собирающихся в новую композицию. Девушка протестующе зажмуривается, но, сколько бы ни смеживала веки, — картинка упрямо приобретает очертания.       Перед ней предстаёт один из тех, перед кем виновата больше всего. Тот, о ком и думать забыла.       Нейтан.       Ещё живой.       Не убитый её руками.       Парень стоит на четвереньках у подножия ступеней высокого трона, плотно сведя подрагивающие колени. По внутренней стороне джинсовой штанины растеклось позорное пятно. Мокрые глаза смотрят на Фобоса с заискивающей пёсьей трусостью.       Напуганный, сломленный, невиновный.       Один в чужом мире.       Из-за неё. Всё из-за неё.       Напряжённые до предела мышцы прошибает слабость. Слепое бешенство сжимается в колючий комок, который застревает в солнечном сплетении. Корнелия роняет взгляд в пол, понуривая отяжелевшие плечи.       — Простите меня, прости-и-ите… — поскуливает Нейтан, пуская с разбитой губы тягучую нить слюны, замешанную с кровью.       — Доложить о результатах допроса, — холодные глаза смотрят насквозь, не удостаивая вниманием пленника.       — Ваш узник заключил на Корнелию пари, — выступает вперёд невозмутимый Рик Хоффман, — он намеревался склонить её к соитию за неделю.       Сникшая Корнелия вздрагивает, медленно поднимая голову. Расширенные зрачки в неверии перепрыгивают на Нейтана, Рика, Фобоса и обратно.       Что-что он хотел сделать?       — Ме-ня парни на слабо в-взяли. К-клянусь, я не успел… Не успел! — заходится дрожью скейтер. — Простите, я не знал, ч-что в-ваша.       Вскрытую рану затягивает льдистый наст. Хейл распрямляется в росте, избавляясь от тяготившего её бремени. Смотрит без жалости — свысока, так же, как Фобос.       Так вот ты какой на самом деле, Нейтан Эшвуд.       Князь поднимается с престола. Корнелия догадывается, что последует дальше, но теперь это не вызывает никакого отклика. Кроме едва ощутимой щекотки в подвздошье. Сейчас она будет отмщена.       Фобос вытягивает руку, разливая широкополый рукав мантии. Меж когтистых пальцев змеятся потоки тёмной магии, преисполненные воплотить княжескую волю.       — Не-е-ет! Н-не… — заходится в поросячьем визге парень, раздирая потрёпанную футболку, в которую рьяно впивается клубящееся проклятие.       Нейтана запрокидывает на бок. Залу заполняет суставный хруст. Сгорбленное туловище стремительно уменьшается в размерах. Корёжится, изламывается, теряет человеческие черты.       Кости не поспевают за мышцами, втыкаясь жердями, дербанящими плоть. Натянутая резиной кожа цветёт болотной зеленцой, покрываясь шипастыми зазубринами и прыская побегами ветвей. Кричащее лицо сминает вовнутрь, отчего надрывный вопль превращается в утробный гул. Из расколотой черепной коробки выползают борозды расплющенных мозговых извилин, принимающих форму изогнутых лепестков.       Корнелия не ужасается — брезгливо морщится, подобным её больше не напугать.       Несколько трескучих «кхрст» гремят последними аккордами завершающейся метаморфозы. Место тщедушного тельца на каменном полу занимает благородная и нарядная роза, увенчанная пышным бархатным бутоном.       Хейл оценивающе клонит голову вбок, отмечая, что Нейтану идёт новое амплуа.       Нарвался сам.       Никто не смеет с ней играть.       Фобос не позволит.       Князь небрежно взмахивает запястьем, левитируя к себе цветок.       — Я тоже заключу пари. Она покарает тебя самолично, без моего вмешательства, — ухмыляется колдун, покручивая новорожденную розу в длинных пальцах.       Образы тускнеют, подводя к концу очередное действо. Корнелия встречает возвратившуюся тьму совпадающим с ней по цвету взглядом, деловито скрестив руки на выдвинутой груди.       — Впечатляюще, только вот вы крепко ошиблись, если думали, что я вся такая расплывусь, я также его ненавижу, понятно? — надменно подобравшись и всхлестнув кончиками оправленных волос.       — … Почему? — вдруг интересуется кто-то за её спиной.       Хейл поворачивается в корпусе, чтобы увидеть обладательницу фривольно-надменного тона, смягчённого разомлевшей ленцой. Так и застывает, канув в гипнотический транс. Поразительное сходство. До боли знакомые черты, воплощённые в женской ипостаси.       Это же… Мать Фобоса и Элион.       За рёбрами просыпается что-то тоскливо щемящее, выгрызающее изнутри. Не мать — мама. Мама, которой у неё больше нет.       Корнелия пристальнее вглядывается в новое видение и нежданно разочаровывается, обнаруживая то, что стирает всякое благородство.       Утончённое и выразительное лицо смазано выражением скуки, граничащей с неряшливой помятостью. Кричащий пурпур расшитого каменьями платья выглядит карикатурно вычурным на фоне эсканорской бледности. Объёмные белокурые пряди, уложенные в загнутые назад жгуты, — неопрятно растрёпаны, точно после беспокойного сна. Внутренняя кромка губ окрашена расползшимся винным пятном.       Да она с похмелья…       Вейра вальяжно развалилась на троне, облокотив на упруго-округлый живот руку с покосившимся от небрежного хвата кубком.       Корнелия презрительно кривится.       В положении, но не стесняется травить Элион вином.       Завалить бы все погреба телекинезом.       К трону неспешно подходит юный принц, склоняясь в почтительном поклоне. Фобос держится с непроницаемым достоинством, не позволяя себе давать оценок.       — Отвечай королеве-матери: почему я нарекла тебя Фобосом? — фыркнув, делает глоток Вейра.       — Решили сделать мне имя прежде, чем я приложу к тому усилие? — не теряет лица Фобос, балансируя на грани меж остротой и дерзостью.       Хейл тянет невольную улыбку. За словом в карман не лезет.       — Боялась, что разрожусь сыном. И вот, мой страх увидел свет, — фамильярно указывает на него пальцем королева.       Горло Корнелии першит проглоченным возмущением. Неудивительно, что Фобос в такое вырос. Жаль, что на Землю выкрали только Элион.       — Но отдадим тебе должное, ты с лихвой перенял мои амбиции и заслужил уважение при дворе. Все эти твои реформы, рауты с меридианскими верхами, думал, я не распознаю притязаний? Или то попытки привлечь моё внимание? — смакует вино и предвкушает реакцию королева.       — Я стремлюсь усовершенствовать законодательный уклад во благо Меридиана, а не претендую на трон. Свергнуть вас — значит загубить планету, вдосталь насытить сердце можете лишь вы и будущая наследница, — находится Фобос.       — С чего ты решил, что я сделаю наследницей её? — непринуждённо бросает Вейра, растягиваясь в подначивающей ухмылке.       Провокация попадает в цель. Фобос теряет прежнюю невозмутимость, твердея в линии плеч. Смотрит на мать с разбирающей пристальностью.       Вейра издаёт удовлетворительный смешок, но тут же впадает в строгость.       — У женщин нашего рода такая себе доля. Лить кровь, чтобы у какого-нибудь фермера уродилась пшеница. Так вот, с меня довольно, я королева, а не скотина на убой, — опустошённый кубок с громким стуком опускается на подлокотник трона, закрепляя сказанное.       Принц темнеет в лице. И без того прямая поза натягивается тугой струной. Корнелия не сомневается — под покровом лазурной мантии напряжена каждая мышца и каждый нерв.       Едва сдерживается.       Ещё бы… Услышать приговор, вынесенный всему миру.       — Не взыщите, матушка, но…       — Когда твоя сестра окрепнет, я буду кормить ею сердце, — бесцеремонно перебивает Вейра, оглаживая живот.       Корнелию отшатывает на несколько шагов. Ладонь прикрывает смятый гримасой ужаса рот. Бывает правда, о которой лучше никогда не знать, и она ни за что не расскажет об этом подруге детства.       Тронная зала разделяет её ошеломление, вскрикивая раскатистым лязгом. Закручивающийся на полу бронзовый поднос разносит по сводам гулкое вибрирующее эхо.       — Мириадель! — вспыхивает Вейра, прикрывая ладонями уши.       — П-простите, в-ваше сиятельство, — судорожно хватает посуду побледневшая служанка, начиная пятиться назад.       — Испепелю! — щерится королева, скрючивая фаланги в охваченные языками пламени когти.       Монарший гнев не достигает цели — огненные хлысты располосовывают тлеющими бороздами захлопнутую створку. Вместе с дверью захлопывается и иллюзия.       Корнелия отупело глядит в темноту, обращённым вовнутрь взором. Приходится одёрнуть себя, чтобы отогнать холодящие кровь мысли.       Задуманное Вейрой не осуществилось.       Элион не стала жертвоприношением.       Она жива… пока что.       Онемевшие пальцы растирают виски, пытаясь втеснить в разум выходящее за все рамки нормальности.              Какую роль сыграл Фобос?              Вырванный из контекста фрагмент не даёт увидеть полноты картины, но об одном Корнелия догадывается наверняка. Князь никогда не пойдёт на откровенность. И потому…       — Что было дальше? — отваживается спросить у шепчущих Корнелия.       Она должна докопаться до правды. Не ради Фобоса, ради Элион. Быть может, выясненное поможет её сберечь.       — Без эсканорской крови сгибнет весь сад… ад…       — Палые листья на прахе.       — Омертвелые тернии, омертвелые тернии.       Мгла заходится в истерично-эпилептической дрожи. То тут, то там попеременно начинают маячить тревожные образы.       Иссохшая река, обратившаяся в пышущий пустынным жаром могильник. Жужжащие мухи и крупные слепни, облюбовавшие спёкшиеся трупы обезвоженных животных. Жухлые поля, обдуваемые суховеем. Псивые шпили башен, выгоревшие под ослепительно-ярким солнцем. Опустевшие коридоры, нагретые раскалёнными дырами окон, разлившими болезненно-алые лучи. Королевские покои, погрязшие в бедламе и беспорядке.       Последнее видение набирает контрасты, обрастая мелкими детали.       Плотно занавешенная покосившимися гардинами лоджия. Разбросанные покатые бутылки со скисшими остатками вина. Мутная ваза с забродившими фруктами, покрытыми уставшей, тронутой прелью кожурой. Заляпанные подгоревшим воском канделябры, искомканные пеньюары и сдёрнутые простыни. Сдохшая в золочёной клетушке птица.       Один только вид обдаёт Корнелию спёртым, густо-застоявшимся перегаром.       Створчатые двери распахиваются, пропуская в царство праздности и вакханалии гневно настроенного Фобоса.       — Пошёл вон, — сквозь стиснутые зубы молвит принц, искорёживаясь презрением.       Сбитые перины, в волнах которых прослеживаются рельефы обнажённых тел, едва приподнимаются, чтобы обмякнуть вновь.       Фобос порывисто взмахивает рукой, выдёргивая из осоловелой неги золотокудрого юношу. Нагого парня возрастом не старше принца подбрасывает в воздух и откидывает в сторону вместе с зацепившимся полотном балдахина. Атмосферу ленного похмелья разрушает грохот упавших подпор.       — Т-ты… да как ты смеешь?! — очухивается Вейра, приподнимаясь на подушки, совершенно не стесняясь оголённой груди.       В пальцах королевы загорается оранжевый сполох, который соскакивает с пальцев и устремляется прямо к Фобосу. Огненная сфера так и не достигает цели, разлетаясь в яркие искры, не пролетев и метра.       Жгучий сноп кропит развалившегося на полу мальчишку, мигом скидывая с того хмельной дурман. Юноша вскакивает, покачивается и, прикрыв причинное место, спотыкаясь, выдворяется из покоев.       — Да я — тебя — до тла! Выжгу! — чуть ли не задыхается королева. Но Корнелия смекает: та уже продемонстрировала верх нынешних способностей.       — Горят лесоповальные угодья. Засуха обрушила экономику. Мелеет последняя пресноводная река, — отчеканивая, надвигается Фобос.       — Теперь это проблемы тех, кто выкрал мою дочь с моей силой! — бескомпромиссно рассекает воздух ребром ладони Вейра.       — Это крах государственного масштаба и подрыв авторитета нашей династии. Вы должны утолить сердце. Без промедлений, — останавливается у изножья кровати принц, застывая над королевой строгим памятником.       — Хочешь, чтобы оно меня выжрало?! Оно изголодалось! — истеричные интонации начинают стробить встревоженностью. — Ещё есть время, теперь я точно в поре, пусть терпит до родов!       — Довольно тешиться бессчётными попытками обзавестись бастардами от лордов, вельмож и смазливых пажей. — В комнате содрогаются раскиданные по полу предметы.       — Я сделаю отца князем! Временно, разумеется… чтобы плод перенял силу эсканорского рода, — облизывает пересохшие губы Вейра, невольно теснясь к изголовью.       Чем дольше Корнелия наблюдает, тем сильнее чувствует себя грязной. Если противно даже ей, каково было Фобосу с такой матерью?       — Не принуждайте меня опускаться до насилия, — в последний раз предупреждает принц.       — Поднимешь руку на мать? Отыгрываешься за кормилиц, которые бегали за тобой вместо меня? После того, как я решила наречь тебя регентом, когда окончится моя эра?! — выворачиваясь, брызжет гневливостью Вейра.       — Меридиан будет мёртв ещё прежде, — ставит точку Фобос.       Вейра не успевает ответить на неоспоримый аргумент. Королева замирает в апогее негодования — в разлёт ключиц внедряется энергетический шар, — а затем безвольно оседает на сбитые перины.       Засвидетельствованная историческая веха рассеивается в небытии, оставляя Корнелию, окаченную увиденным как ледяной водой.       Фобос скормил сердцу родную мать.       Как он спит по ночам?       Эта бесчеловечность отталкивает, ужасает, пробирает морозной жутью.       Если не знать контекста.       А Корнелия знает. И потому не берётся судить. Как бы поступила она, поставь её перед таким выбором? От решения Фобоса зависела сама жизнь. Не его — целой планеты. Только вот…       — Спасти Меридиан, чтобы потом его сжечь? Какое великодушие, — всплеснув руками, обесценивает принесённую жертву Хейл.       — До чего дремучая, хуже чащи! — наперебой тараторят шепчущие.       — Как можно, как можно не различать света луны от сияния солнца?!       — Зачем выжигать неугодных, если их можно обратить в нас… нас?       Закипающая злость на полоумные цветы с их невнятными загадками обрывается вместе со всей Корнелией. Девушка сдавленно ахает, покачиваясь в поисках опоры.       Как… Ну как не догадалась?       Почему он ничего не сказал?       Мерзавец, ведь даже не пытался себя обелить…       То, за что она его так сильно осуждала. То, за что его возненавидел весь Меридиан. То, за что нельзя заслужить прощения.       Сожжённые города вместе с миллионами невинных жителей.       Неужели это…       Память разверзает громогласием невзначай оброненных слов.       «Меридиан подстраивается под магическую энергию действующего монарха, и моя всегда была хаотичной и тёмной, как гроза».       Видение с переговорами с названными лидерами нижних городов… Фобос на троне, и хорошая погода за окном. Вейра была жива. Напитывала собой сердце. Галготские поселения сжёг не князь — свергнутая княгиня.       Шокирующую догадку, меняющую местами землю и небо, подтверждает новоявленный призрак прошлого.       Исхудалое, немощное тело в снежно-белой сорочке — безмятежно покоится на обсидиановом постаменте. Полупрозрачное подобие Вейры объято в змеиный кокон из маслянистых, отливающих иссиня-чёрным жгутов. Артериальные корни врастают прямо в тонкую плёнку кожи, становясь продолжением вздутых вен. Глянцевитые трубки слабо пульсируют, проглатывая эсканорскую кровь к подножию скорбного пьедестала и дальше — в самые недра земли.       Истончившаяся королева едва дышит, медленно вздымая впалую грудную. Теплящаяся жизнь не вселяет надежд — кажется зловеще инородной, насильно запертой в изморённом трупе.       Бледных растрескавшихся губ касается вымоченный в воде платок. Фобос проводит тканью по втянутым щекам, добираясь до висков, из которых растут поредевшие седые волосы.       — Станет легче, матушка. Меридиан почти оправился, скоро голод будет утолён, — обнадёживающе молвит князь.       Корнелия и подумать не могла, что он способен на такой тон. За надломившимся презрением тлеет нечто похожее на жалостливость, замешанную с сожалеющей виной.       — Кх-как там… на моём троне? — разлепляет смоченные губы Вейра, так и не раскрыв подрагивающих век.       — Нынче состоялись переговоры с отколовшимися от короны мятежниками, учиняю одно из последствий вашего правления, — вздыхает Фобос, утомлённо касаясь переносья.       — В-верни… — шелестит дуновением ветра беспокоящим чахлую листву Вейра.       — Чтобы потом начать всё сызнова? — громче, чем следовало, осаждает её князь.       Королева не отвечает. Пещера наполняется тихим, сбоящим скрипом. Корнелия не может распознать источника жуткого, пробирающего до костей звука. Словно кто-то сдвигает тяжёлую крышку с рассохшегося гроба.       Рот женщины распахивается, обнажая ряд заскорузло-серых, тронутых цингой зубов. Похожий на припадок чахоточного кашля смех выгибает подневольную кормилицу до хруста закостенелых позвонков.       — Н-не выпустишь… так и буду… здесь, — заходится хрипами Вейра, обнажив отливающие безумием глаза.       — Вы останетесь при дворе в роли королевы-консорта, как только оправится сердце, — обозначает князь. — Меридиан уже достаточно настрадался под вашим началом. Так будет лучше. Для всех.       — Ч-чванливый узурпатор, — оскаливается Вейра.       — Это я уже слышал, навещу вас во время ужина, — сощурившись, разворачивается в плечах Фобос, чтобы покинуть пропитанный страданиями грот.       Корнелия горестно поджимает губы. Зная меридианские нравы, зная присущую им жестокость…       Милосерден ли Фобос?       По-своему любящий сын, который до последнего отвечал почтением на грубость, выдерживая все низости от алкоголички-матери. Мужчина, сохранивший достоинство, вопреки имени, обрекающего быть изгоем. Князь, самолично ходящий за свергнутой княгиней, невзирая на бремя власти и наличие прислуги.       Определённо.       Заслуживает ли того Вейра?       Мать, отыгрывающаяся на сыне за то, что он — не дочь. Женщина, готовая убивать собственных детей без всякого зазрения совести. Разгульная и халатная королева, подвергшая страданиям целый мир и вынудившая на немыслимое своего ребёнка.       Определённо нет.       — Ни тебе, ни мне… — скрежещет Вейра, выпревая мелкой росой.       Капли пота набрякают, смачивая липнущую к плавящейся коже сорочку. Из-под остова рёбер, очерченных тонким шёлком, доносится приглушённое, монотонное шипение.       — Что ты удумала? — резко останавливается в дверях Фобос, кидаясь в сторону тлеющей королевы.       Поздно.       Вейра вспыхивает ярким бурлящим пламенем, озаряя подземье багряно-жёлтой зарницей. Сосуды, насыщающие меридианское сердце, верещат засушливым свистом, прокачивая по себе не эсканорскую кровь — жгучую лаву прямиком из жил горящей заживо королевы.       — Нет-нет-нет! — Фобос кидается прямо в полымя, вырывая трубчатые сплетения из текущей воском плоти. Магией, руками, всеми силами. В оголтелом паническом припадке.       — Нет!       На стенах пещеры отплясывает угольный театр теней. Князь варварски обжигает длинные пальцы, бросаясь снова и снова, как сорвавшийся с цепи цербер. Алебастровый лоб переливается агонией морщин, и Корнелии как никогда хочется разделить с ним боль.       Аорты, прижжённые пурпурными язвами, жалостливо скручиваются, сникая на каменный пол. Вместе с ними оседает и Корнелия, пока розы травят и травят её горьким откровением.       В мановение ока превратиться из рдеющего за народ правителя в беспощадного тирана и причину самоубийства матери…       Как он это пережил? В одиночку. Добровольно лишив себя права на сочувствие и сострадание.       Гордый и самоотверженный.       Такой же, как и она сама.       Проходит вечность, прежде чем стихают крики и остужается жар. Подземный грот вновь освещается лишь трепещущим факельным светом.       Сгорбленный Фобос тяжело дышит, опираясь на постамент, растопырив покрытые ожогами руки. Слезящиеся от смрадной копоти глаза мерцают траурным блеском, уличая живого человека за непроницаемой маской сурового правителя.       — Матушка… — тихо, чтобы услышал только пепел.       Корнелии хочется подойти сзади и обнять упавшие плечи. Увести как можно дальше, забрать с проклятого Меридиана, стать отдушиной и утешением. Но разделить с Фобосом утрату суждено не ей.       — Примите, ц, мои соболезнования, государь, ц, — раздаётся скрипучий голос из нового видения за пределами непоправимого кошмара.       — В моей крови слишком мало магии, Меридиан сгибнет! Сердце искалечено, я не смогу его излечить! — широкими шагами бороздит древнюю библиотеку посеревший Фобос.       Корнелии удаётся распознать княжеского собеседника. Верно тот самый мастер над проклятиями. Один из лордов — Асмодей.       — Есть лишь один способ спасти планету, — старик, похожий на говорящий череп, поджимает испещрённые морщинами губы, перелистывая иссохшими пальцами страницы ветхого фолианта.       — Я не намерен заниматься душегубством своего рода, к тому же счёт на дни! — взвинчивается государь, запуская пятерню в волосы.       — Тёмные руны, мой князь. Верный способ приумножить, ц, магическую мощь. Они помогут вам насытить Меридиан, — направляет Фобоса на путь благих намерений Асмодей.       — Приступим к ритуалу немедля, — не раздумывая загорается надеждой князь.       — У всего есть своя ц-цена, ц, — остерегает лорд.       — И какова будет моя?       Корнелия кручинно прикрывает веки, предугадывая последующий ответ.       — Проклятая душа, государь.       Всё заканчивается, но на этот раз не темнота затапливает Корнелию — Корнелия темноту. Прежде всё внутри неё было стиснуто, сжато. А теперь разжимало, по-немногу высвобождая сплошной минор, которого хватит, чтобы переполнить до краёв любую бездну.       — Ах, как мила нашему князю, как мила. А мил ли тебе княже? — повторяются розы.       — Покажите ещё… до проклятия, — кротко просит Хейл, понимая — другой возможности не представится никогда.       Отчего-то узнать Фобоса прежним кажется запредельно важным. Ощутить весомость уплаченной жертвы. Разглядеть за его тьмой — самоотверженного, обездоленного и отважного спасителя, сделавшего для своего народа больше, чем кто-либо.       И шепчущие охотливо потакают заветному желанию.        Время обращает ход, даруя Корнелии бесценные мгновения в обществе опального принца. Пусть неидеального, с задатками нынешней жестокости, одержимого маной и жаждой знаний, но вместе с тем…       Хейл не может сдержать улыбки, наблюдая за заговорщическими переглядываниями Фобоса и Миранды, когда в бальной зале открывается портал, выплёвывая всклокоченного хугонга в самый разгар торжества.       Разделяет хмурые настроения, когда принц проигрывает в турнирном поединке прямо на глазах у всего двора.       Порицательно фыркает, пока Фобос топит неудачу вином и засыпает в стенной нише на полпути к покоям. Будь рядом, непременно устроила бы нагоняй.       Зажигается духом авантюризма, следуя по клоачным задворьям за лже-купцом, который сплетничает с местными о жизни в городе.       Обезоруженно млеет, когда принц преднамеренно не замечает босоногого мальчонки, вытягивающего увесистый кошель.       Калейдоскоп памяти складывается в новые и новые узоры, открывая для заворожённой Корнелии неизведанные грани чужой, но такой желанной и откликающейся души.       Его взгляды, поступки, живое сердце, спрятанное за степенным нравом и безукоризненными манерами. Встреться они такими… неминуемо бы влюбилась и без всякой связи.       Остаться бы в иллюзиях навечно. Забыть про существование реальности и смотреть, смотреть, смотреть… Вопреки тому, что смотреть больно. Ведь как бы ни хотела, прежнего Фобоса — не вернёшь. Как и её саму. Два несбывшихся одиночества.       — Что вы здесь устроили? — вторгается зычный баритон, принуждая сморгнуть слёзную поволоку и не давая Корнелии оплакать свою новую потерю.       Хейл выдёргивает на поверхность из бездонного омута минувших лет.       Промеж лопаток неприятно впивается мелкий гравий. Боковое зрение подмечает крошечные фигурки, вразнобой шарахнувшихся в кусты. До сего бесперебойно болтающие шепчущие — заискивающе приникают к чёрным клумбам, понуривая озорные рожки.       Девушка порывается приподняться, но тут же валится, вскрикивая от саднящей рези. На залитой багряными подтёками коже распустились букеты рваных ран. Они везде. На руках, плечах, бёдрах и даже у самой шеи. Соцветия укусов нарывают, свербят, сочатся кровяной росой, копящейся в крошечных зазорах от маленьких зубов.       Корнелия всхлипывает подбившим лапу зверем, стараясь не шевелиться, чтобы не тревожить травмированное тело.       Густая листва перешёптывается встревоженным шелестом. Непроходимые заросли опасливо расступаются, пропуская надвигающееся бедствие. По мере приближения размеренной поступи, по каменистой дорожке растягивается длинная смурная тень.       Фобос останавливается подле беспомощной Корнелии, возвышаясь рассерженным божеством, снизошедшим покарать бесчинствующего мародёра.       Чуткие к настроенческим перепадам розы сбрасывают лепестки и изламывают стебли, подгадывая расположение своего господина. На месте пышущих здоровьем бутонов — раззеваются зияющие пасти многоголового левиафана. Смоляные головы хищно тянутся вперёд, распрямляя ветви с загнутыми шипами, похожими на когти хищных птиц.       Потоки магии подкидывают Корнелию вверх, чтобы уронить в грубое, излишне жёсткое объятие. Стальная хватка впивается охотничьим капканом, удерживая навесу и отрезая пути к отступлению.       Поймал с поличным. Изуродованную, заплаканную и растрёпанную.       — Мне больно! — взвизгивает девушка, грузно скорчиваясь из-за полыхнувших огнём ран.       — Отчего розарий, Корнелия? Вернее было бы сразу, в бестиарий. Туда я бы точно не подоспел, — умышленно прижимает её крепче Фобос, наказывая за своеволие.       — Опоздал и сюда! Я… Я всё знаю, понятно? Т-ты меня изнасиловал! — взбрыкивает она, вскрывая кровящие прокусы.       — А сама? В полной мере удовлетворила своё любопытство? Или запереть тебя здесь до рассвета? — рокочет князь.       О магический купол над стекольной кровлей разбивается молния, расходясь мелкими трескучими разрядами по всему саду.              Корнелия закусывает удила, вступая в битву взглядов, но вдруг так и замирает с полным ртом не выплеснутого возмущения.       Смотрит на него. И впервые видит. Иным, не таким, как раньше. Оттиски жестокости на маске хладнокровия перестают быть бессмысленными и плоскими, приобретая трагическую глубину.       Всё это время мучителем был не Фобос — руническое проклятие. Откуп за спасённый Меридиан.       — Только посмей, — где-то вдалеке сокрушительно сталкиваются исполины туч.       — Я не тебя… я жалею, что не знала раньше, — касается выточенной в мраморе скулы Корнелия.       Их душевная связь — единственное спасение от одичалого бесчувствия до конца тленно-серых дней. А без неё у него внутри ничего нет. Гулкая и полая пустота.       Безнравственный поступок — отзеркаленный отклик её желаний.       Стал бы, если бы не хотела этого сама? Навряд ли. Слишком высокомерен.       Отыграется за то, что нельзя прощать, как-нибудь потом.       Князь ограничивается сухим прищуром, направляясь к выходу из роковой оранжереи. Девушка устало приникает к широкой груди — впервые — без всякого зазрения совести.       Корнелию больше не смущает его заскорузлая чёрствость — её сердца хватит и на двоих. С таким избытком, что сможет помочь Фобосу насытить магией весь Меридиан, избежать смерти Элион и дать отпор клятому Кондракару.