Справедливость жертвы

Ноющая боль в затылке замедляла пробуждение. Мысли, обрывочные и беспорядочные, едва пробивались сквозь вязкую пелену бесцветного сна. Чувствительность, как и сознание, не спешила возвращаться. Я не ощущала собственного тела, лишь противно пульсирующая боль в затылке невыносимо неприятным покалыванием отдавала в глазные яблоки, а к горлу подступал ком горячей желчи. Пробуждение было долгим и мучительным. Не могу точно сказать, сколько времени прошло между робкими попытками прорваться сквозь полотно сновидений и построением первых предположений о том, где я оказалась. Когда к пальцам вернулась чувствительность, первое, что они ощутили, — шершавый холод бетонного пола. Казалось, прошли часы, прежде чем всем своим телом мне удалось ощутить ноющую боль от долгого лежания на твёрдой поверхности. С трудом удалось разлепить веки, и мгновенно глаза пронзила острая боль. Бледно-жёлтый свет слепил, усиливал тошноту и головную боль. Медленно повернула голову — такое простое движение стоило в тот момент неимоверных усилий — и открыла глаза. Стена, покрытая облезлой коричневой краской — вот и всё, что мне удалось увидеть. Полежав ещё некоторое время, я попыталась пошевелить пальцами. Каждое движение выдавалось неуклюжим, будто раньше я не умела этого делать. Восстановив контроль над конечностями, не спеша перевернулась на бок и чуть привстала. Тошнота накатила с новой силой, меня вырвало. Откашлявшись и отплевавшись, встала на колени. Голова кружилась, я едва не упала в лужу собственной рвоты. Обхватила раскалывавшуюся от боли голову холодными ладонями и закрыла глаза. Боль не исчезла, но вскоре головокружение почти прошло. Опершись на стену, поднялась и осталась стоять на месте — в глазах потемнело. Так и стояла, делая глубокие вдохи и выдохи. С улучшением самочувствия усиливалась тревога. Где я? Как я здесь оказалась? Почему я здесь? Опасаясь остаться без опоры, я не отходила от стены. Пришло время осмотреться. Всё вокруг было серым, эту серость разбавлял лишь противный тусклый свет одиноко висевшей на перемотанном изолентой проводе потрескивающей лампочки. Бетонный пол, некачественно выкрашенные стены, поцарапанная деревянная дверь с ржавым замком. Крохотными шажками прошла вдоль стены. Мой путь лежал к двери. Не успела я добраться до цели и протянуть руку к заляпанной краской ручке, как за дверью послышались шаги. Оцепенев от страха, с ужасом слушала, как щёлкает ключ в замке, а затем протяжно скрипят старые петли. — Уже очнулась? На пороге возник одетый в рабочий комбинезон высокий мужчина. Волосы коротко подстрижены. Крепкие руки сжимают деревянный ящик. — Ты… — только и смогла произнести я. Ноги подкосились, я сползла по стене. Сердце забилось с бешеной скоростью, дышать стало тяжело. Я была на грани паники. Передо мной стояло чудовище, человек, в прошлом причинивший много зла своему ребёнку. Человек, много лет назад поклявшийся убить меня своими руками. — Полагаю, объяснения, почему ты здесь и что с тобой будет, излишни? В голосе я слышу нескрываемую ярость и ненависть. Я умру здесь. В этом безжизненном крохотном подвале. Никто не знает, где я. Помощи ждать неоткуда. Он поставил на пол ящик, достал оттуда цепь и замок и направился ко мне. Я была не в состоянии сопротивляться. Моих сил хватало лишь на невнятное мычание и вялые попытки отползти. Схватив меня за волосы, он поволок меня к противоположной от двери стене, в нижней части которой находились железный скобы. Я не заметила их, когда осматривала помещение. Эти скобы были на вид совсем новые, недавно прикрученные. Закрепив цепь, другой её конец он обернул вокруг моей ноги и повесил замок. — Во время нашей последней встречи ты не была такой жалкой, — насмехаясь, произнёс мой мучитель. — Легко быть смелой, когда от твоего палача тебя отделяет клетка зала суда, верно? Меня трясло. Страх было не унять. Перед глазами всё поплыло и меня снова вырвало. — Я вернусь утром. Надеюсь, к тому моменту ты успокоишься и начнёшь соображать, в каком положении ты оказалась. Дверь с оглушительным стуком захлопывается. Свет гаснет. Я остаюсь в полной тишине и темноте. Забилась в угол и сдавленно зарыдала. Было безумно страшно. Умирать совсем не хотелось. Выхода из сложившейся ситуации не было. Я раз за разом прокручивала в голове варианты побега и понимала, что ничего не смогу сделать. Мой похититель сильный и наверняка всё продумал. Я же на ногах с трудом стою. Сама не заметила, как погрузилась в беспокойный сон. Это пробуждение было резким и мучительным — всему виной вылитое на меня ведро ледяной воды. Мышцы ныли от лежания в неудобной позе, в области затылка опять возникла пульсирующая боль. — С добрым утром! Насмешка в голосе мучителя яснее ясного свидетельствовала о том, что издевательства надо мной доставляли ему удовольствие. Его звали Влад. Он был монстром, который издевался над собственной дочерью. Мы были соседями. Тот день, когда они переехали в наш посёлок, я помню прекрасно. Он улыбался, был вежлив. Он воспитывал восьмилетнюю девочку один. Если бы я не узнала его истинную сущность, то никогда бы не подумала, что он способен обидеть кого-либо. — Ты забрала у меня дочь. Мою Софию. Влад садится передо мной на корточки и смотрит в глаза. Взгляд полон превосходства, так смотрит хищник на поверженную добычу. — Я спасла её. Пощёчина отбрасывает меня в сторону. — Софию необходимо было спасать от тебя, чёртова психопатка! Он в ярости. Руки трясутся — так сильно желание ударить меня ещё раз, избить до полусмерти прямо сейчас. — Специально для тебя я кое-что подготовил. Остались сущие мелочи. Завтра ты наконец получишь по заслугам. Он уходит, а я остаюсь лежать на мокром и ледяном полу. Слёзы обжигают щёки. У меня хватает сил только отползти обратно в угол. Я не видела, как он поднимает руку на свою дочь. Зато я видела многочисленные синяки и царапины на руках и ногах девочки. Я не раз спрашивала у неё, всё ли хорошо. София улыбалась так, будто ничего страшного не происходило, и уверяла, что всё хорошо, а синяки и ссадины получает во время игр с соседскими ребятами. Каждый раз видя её жизнерадостную улыбку и покрытые синяками руки, я вспоминала самые страшные моменты своей жизни. Мой отец пил, не просыхая. Мать от него не отставала. Кроме родителей, у меня никого не было. Росла я практически на улице. Иногда выручали соседи, иногда приходилось воровать, чтобы просто не умереть с голоду. Органы опеки заинтересовались моей семьёй лишь тогда, когда собутыльник родителей в пылу пьяного бреда зарезал отца кухонным ножом и до полусмерти избил мать. В приюте жилось намного лучше, чем дома. На меня не поднимали руку, не кричали, а просто не обращали внимания. Зато здесь регулярно кормили и выдавали тёплую одежду. У многих детей в моём новом доме была похожая история. Кого-то всё же возвращали в семью, так как родители «исправились», а затем через пару месяцев опять привозили в приют. Уже насовсем. Я завидовала ребятам, у которых были родственники, искренне за них переживавшие. Такие дети назад возвращались крайне редко. Моё ужасное детство выжгло в моём сознании одну мысль: дети не должны страдать, они должны быть любимы. В тот день я видела в окно их кухни, как Влад кричит на Софию. Всё своё время он уделял работе, не оставляя ни минуты на ребёнка. Я не раз становилась свидетельницей сцен, когда девочка о чём-то спрашивала отца или хотела поделиться своими впечатлениями прошедшего дня, а он отмахивался или грубо и резко просил не мешать ему. София грустно кивала и уходила гулять с ребятами в сад или по посёлку. В тот день она впервые заплакала. У меня сердце сжалось при виде её сотрясающихся в плаче плеч. Я осознала, что девочка была глубоко несчастна, несмотря на внешнее благополучие семьи, что девочку необходимо спасать. — Доброе утро. В его голосе я слышу нотки радости. Всю ночь я провела за воспоминаниями, так и не уснув. — Ты сломала мне жизнь, отняла самое дорогое. — Надо было ценить «самое дорогое». — Я любил свою дочь. Никогда тебя не прощу! Ты будешь страдать также, как и моя девочка! — Она ушла безболезненно. Я напоила Софию чаем со снотворным. И только удостоверившись, что она уснула, освободила от боли и страха, наполнявших её жизнь. — Ты был плохим родителем, не ценил своего ребёнка. — Я любил свою дочь! — крик отчаяния эхом отражается от стен. — Я любил её больше всего на свете! Тыльной стороной ладони он вытер слёзы и посмотрел на меня с дикой ненавистью. Прямо как на суде. Тогда Влад тоже лил слёзы, проклинал меня, винил во всём случившемся. И все поверили ему, его лжи о том, что девочка была любима, что все синяки и царапины у неё появлялись во время игр с соседскими ребятами, а он сам никогда не обижал её. А меня посчитали сумасшедшей. — Ты накричал на неё в тот день! Любящий родитель тык бы не поступил! — Я накричал за дело! Она упала с дерева и чуть не убилась! Я переживал за неё и был на нервах! Я не знал, как ещё можно донести до неё, что это опасно! На суде он оправдывался теми же словами: дочь с друзьями лазает по деревьям и крышам невысоких домов, на спокойные замечания не реагирует. И ему верили. Ему, а не мне! — Ты задушила мою дочь, — Влад пытался успокоиться. — Ты задушила ещё троих детей! И если бы на тебя не указали соседи, если бы не началось следствие, тебе бы всё сошло с рук! — Я их спасла. Помню лицо каждого из этих детей. Грустные глаза, слёзы на щеках, вымученная улыбка. Все говорили, что родители любят их. Все на самом деле понимали, что это не так, и пытались убедить себя в обратном. Они страдали. И продолжили бы страдать, если бы не я. Я сделала благое дело. — Психопатка! Кто дал тебе право лезть в чужие семьи, калечить чужие судьбы? — Ты просто ничего не понимаешь! — в отчаянии прокричала я. Никто не верит мне! Никто не понимает, что я права! Никто даже не пытается понять, насколько тяжело было тем детям! — Я добивался, чтобы тебя посадили. Другие пострадавшие семьи тоже. А тебя заперли в психушке! Разве это справедливо? Ты причинила столько зла, а тебя отправили лечиться! Я считаю, ты заслужила более жестокое наказание. — Не подходи ко мне! Он ударил меня головой о стену. Нестерпимая боль на миг лишила меня возможности двигаться. Влад снял цепь с моей ноги и потащил к двери. — Мне стоило немалых средств и усилий вытащить тебя оттуда. От страха я была не в силах кричать, из горла вырывался лишь слабый хрип. — Подкупить охранников и врача, выбрать время, чтобы вывезти тебя без свидетелей, перетащить в подвал, не привлекая внимания соседей… Я пыталась вырваться, но он держал крепко. Хваталась руками за стены и пол — всё бесполезно. За порогом была свежевырытая яма. — Пришли. Он схватил меня под руки и скинул в деревянный ящик. Крышка тотчас же захлопнулась. — Сам делал. Специально для тебя. Паника придала мне сил. Я била по крышке гроба, доски слабо вздрагивали под ударами. Сверху начала падать земля. — Мне кажется, для убийцы это слишком мягкое наказание, — это последние слова, которые мне удалось услышать. Горло саднит, костяшки пальцев сбиты в кровь. Глаза опухли от слёз. Ногти на нескольких пальцах сорваны, липкая кровь струится по дрожащим рукам. — Нет! За что?! За что мне это?! Я помогала детям! Избавляла их от страданий! Так почему вместо понимания я получаю мучительную смерть? Я кричу, пока не теряю голос. Бьюсь в агонии, пока силы не покидают меня. Каждый рано или поздно получит по заслугам, мой убийца ещё ответит за причинённое мне зло. Это последнее, о чём я думаю, прежде чем погрузиться в приятное забытье.