331 м/с

Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... Здешнее небо всегда отличалось мрачным тоном и унылыми оттенками, от чего порой создавалось впечатление, что ночи тут наступают раньше, а усохшие силуэты деревьев, кое-как удерживающих последние пожелтевшие листья, особо контрастируют на фоне засмоленных горизонтов, придавая всецелому пейзажу из окон поместья какой-то пугающий, гротескный вид. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... Беспорядочные засветы фамильярно перебирались на трубы и чуть запотевшие окна, скрывающие за собой робкие огоньки свечей, подрагивающих каждый раз, когда где-то поотдаль буйствовали раскаты грома или когда тихий шелест перелистывающихся книжных страниц прерывал собой сонную, пропитанную духотой осенней поры атмосферу библиотеки, доселе знающую лишь тишину и застенчивый скрип чердачных досок под потолком. Реже - струны старой скрипки, ныне смиренно упокоенной в руках Брамса, флегматично перебирающего её колки. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... – Далеко она? Из-за неуместно высокой спинки кресла, скудно освещаемого свечами, послышался спокойный женский голос, прерванный всё так-же единичным шелестом перелистывающейся страницы, явно внушительной на размер книги: – ... Девять. Приглушённый и хриповатый, но в то же время хорошо поставленный и мягкий, даже немного полудетский, если бы так можно было выразиться. Он звучал нереалистично двойственно и откровенно наигранно, однако тепло и лаконично, как странная причуда, но никак не шокирующая аномалия, даже если учесть тот факт, что голос этот принадлежал мужчине, которому давно перевалило за тридцать. – И ведь не уходит... Очередной шелест и скрип половицы: – Кстати, не стой так близко к окну - сороки унесут. В отличие от мальчишеской интонации Брамса женский голос звучала достаточно зрело и выразительно по матерински. Мягко упрекающе, тихо и влиятельно. Голос, которому, по какой-то причине, хочется быть послушным, словно взамен он обещает тебе все самые сладкие грёзы и богатства этого мира. Брамс, пожалуй, тоже так считал вопреки условностям, которые уже давно были проработаны. Правила и термины были где-то позади или, по крайней мере, обрели совершенно иной статус, став частью бытовых рутин, нежели чем-то, о чем надо напоминать и чему требуется исключительное внимание. Нельзя было сказать точно, повзрослел ли сам Брамс или же просто отпустил многие моменты своего прошлого, главное было то, что раны, вынуждающие его жить по определенным обязанностям, ныне болели менее интенсивно, а это для человека, чьи душевные потрясения были обреченно неизлечимыми, являло собой величайший прогресс и труд, частью которого неразрывно являлась обладательница того самого материнского голоса, всё так же уставши дрейфующая по страницам громоздкой книги, из последних сил напрягая остатки своего зрения, дабы разглядеть строки, которые она, по большей части, читала уже сугубо из памяти. Брамс вдумчиво пробежался пальцами по каждой струне и наконец положил скрипку на чайный столик, сделав пару шагов от окна как ему и было велено, продолжая вылавливать очередную вспышку молнии. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь... – Она приближается. Его голос стал чуть ниже, почти лишившись наигранности и притворства, прямо как его настоящий голос. Позади послышался застоявшийся скрип кресла и половицы на который Брамс сразу же обернулся, концентрируя всё внимание уже на фигуре, стоявшей посреди комнаты и прижимающей книгу к груди обеими руками. Резкий порыв ветра ударил в ныне настежь открытые ставни, проносясь прямиком к трём стоящим у кресла свечам в надежде затушить их, но, по итогу, лишь понапрасну пошатнув пламя: – Интуиция мне подсказывает, что она тут на всю ночь и лучше идти спать уже сейчас. Утром я разберусь с щитком если... Подвал опять не затопило. Когда фигура сделала ещё два шага вперед черты её лица постепенно стали принимать мягкую форму и вообще как-то обрамляться, открывая взгляду Брамса единственного человека, на которого он каждый раз смотрел так-же, как и в первый. С теплом и предвкушением. (Y/N) выпрямилась, приставив носок к носку и вспышка молнии полностью обнажила её ныне расфокусированный силуэт, демонстрируя невысокую фигуру в идеально чёрной одежде и с идеально бледной кожей, немного переходящей на болезненную желтизну. – Ты не устал? Он покачал головой: – Я... почти не сплю в грозу. – Разве? Я никогда не замечала. Бессонница? – Просто нравится наблюдать. Брамс пожал плечами, на что (Y/N) заботливо улыбнулась и положив книгу на столик рядом со скрипкой принялась неряшливо поправлять засученные рукава иссиня-черного свитера, который Брамс, по её просьбе, надевал в особенно холодные дни. Стоило (Y/N) только попытаться завершить сие машинальное действие под недовольное мычание Брамса и отстраниться, как мужчина тут-же поймал её ладонь и начал нежно втирать круги на тыльной стороне двумя своими большими пальцами. Ему нравились ее руки. Такие маленькие, с такими нелепо тоненькими запястьями... – Нуу тебе полезно дышать свежим воздухом, хотя бы так... Но смотри не заболей. Взгляд девушки упал сначала на блеклый отсвет маски Брамса, а затем и на их с ним скрещённые в этом хрупком взаимодействии ладони, спровоцировав тихое хихиканье. Брамс приподнял голову и остановил движение пальцев, как бы привлекая её внимание и задавая негласный вопрос. – ...У тебя теплые руки. Он плавно приспустил ладони, отвлеченно водя указательным пальцем вдоль выпирающей вены, после чего неуверенно надавливая на неё, ощущая как тоненький сосуд отплывает в сторонку под эфемерным напором, но тут же возвращается на место. Через какое-то мгновение его пальцы опять сдвинулись, переминая нежные подушечки пальцев, про себя сравнивая их с подушечками лап кота, от чего края его губ немного приподнялись: – А твои как всегда ледяные. Девушка пожала плечами: – Осень. – И как, позволь узнать, это связано? – Осенью все мы немножко холоднее, чем обычно... Брамс шумно вздохнул, направляя взгляд в сторону окна, за которым точно по сценарию раздался умопомрачительный шквал громовых звуков, как если бы кто-то рывком прополосовал тонкий лист металла и вдарил по нему таким-же металлическим прутом. Это был настолько чуждый, резкий и громкий звук, что руки (Y/N) одним пугливым движением прижались к её собственной груди, а сама она выразительно напряглась, расформировав взгляд в невербальном приступе паники и страха. Стоило её рукам покинуть Брамса, как он вновь обратился к ней, нежно обхватывая девушку за плечи, притягивая ближе: – Испугалась? Она агрессивно покачала головой, всё ещё не отжимая своих рук, покуда ладони Брамса заботливо поглаживали её спину. – Нужно ли мне... – Нет я в норме, просто... Ебучая молния... Ненавижу грёбаные, громкие звуки... Мужчина усмехнулся на её по детски злобную интонацию, переходящую в сдавленное, утробное рычаний маленького лавкрафтианского монстра, между делом положив голову ей на макушку, погружаясь в бытовые, незначительные мысли, давая (Y/N) успокоиться и позлиться, больше на свою собственную реакцию, чем на громкий звук за окном. Он знал, что в таком состоянии ее просто нужно было отвлечь какой-то глупостью, дабы девушка вновь эмоционально заземлилась: – Знаешь... Он прикусил нижнюю губу и сузил глаза в попытке изобразить глубочайшие раздумья, выводящие его на нешуточную дилемму, кажется, напрочь позабыв, что под маской все эти артистичные ухищрения были полностью незримы: – ...Нужно будет проверить чердак, крыша отсырела местами. Могло затопить. Девушка моментально воспряла, слегка повысив голос: – Ага, верно, очень интересная идея, но это проблемы нас завтрашних и только если я смогу починить электричество, в ином случае хуй ты угадал, что я туда полезу. – Ммхм... – То есть... Тусоваться там в такую темень? В чем вообще смысл? Чтобы разбить себе нос или колени? К тому же, так, между делом, я видела там какое-то шевеление, когда искала пластинки. И я бля буду - это не крысы, и не бельевые гномы. – Ммхм... – И нет, я не боюсь, я просто не люблю тратить энергию на пустые телодвижения. – Ммхмм... – Брамс! Он засмеялся, теперь уже своим обычным, низким голосом, без всяких сдавливающих триггеров, и это маленькое помутнение моментально передалось (Y/N), провоцируя в ней смешок, освобождающий пальцы от панической кататонии, позволяя тем самым полноценно расслабить тело, прильнув к груди Брамса, вдыхая земельно-приторный аромат его свитера, перенимающий нехарактерные нотки малины, наводя тем самым на почти мгновенное осознание: "Этот паршивец опять трогал мои духи..." Языки ветра играючи перескакивали с дерева на дерево, все так-же пытаясь дотянуться до открытого окна в надежде зацепиться за его косяки и проникнуть внутрь. Ресницы девушки еле заметно трепещут, когда тонкая, но особо напористая ветряная плеть касается её правой половины лица, сбивая небрежно заправленную за ухо прядь волос и задувая пламя стоящих позади свечей. Холодный воздух усыпляет, сподвигая её глаза закрыться, беззвучно наслаждаясь этим пусть и коротким, но достаточно приятным жестом, поданным как некое извинение за минувший дискомфорт. Стать (Y/N) неохотно отступает от невесомых объятий Брамса, неторопливо приближаясь к подрагивающим ставням, рассматривая буйство осенних красок с очарованием и легкой тоской. Брамс лишь молча наблюдал за этим хаотичным, но, вестимо, никак не шокирующим явлением, так как уже давно отрекся от попыток обосновать каждый непоследовательный ритуал со стороны (Y/N), предпочитая творчески обозревать, но никак не анализировать. – Не стой близко к окну... Спародировал он своим детским, нравоучительным голосом, беззвучно приближаясь и выглядывая из-за спины девушки, склонившись прямо к ее лицу: – ...Сороки унесут. Последние слова он произнёс буквально шёпотом, позволяя им раствориться в очередном ударе грома и зыбучих скандированиях дождя. (Y/N) немного развернула голову и кротко кивнула, её намокшие под дождём ладони блеснули в свете очередной молнии и выскользнули из оконного проёма, тихонько касаясь уже фарфоровой маски, от чего дыхание Брамса стало ощутимо надрывистей. Он было хотел что-то сказать, но его разум моментально осел в очередном мощном ударе грома. Всё вокруг внезапно потемнело, как если-бы поместье, со всеми его окрестностями, накрыло тонким, темным куполом. При таких перспективах правый глаз Брамса уже практически ничего не видел, распыляя фигуры на абстрактные тени, ухудшая тем самым его и без того ограниченный обзор и вводя в своего рода панический приступ. Теперь настал уже его черёд бояться уловок природы, усиленно сопротивляясь мыслям, что тьма вот-вот поглотит весь его шаткий мирок, отнимая и утягивая все зримое куда-то в зону полной недосягаемости, оставляя Брамса в глухом одиночестве, как это уже множество раз виделось ему во снах. Он боялся, что его страх проскользнет незамеченным, задушив самого себя и осев в легких, боялся, что темнота стен опять оградит его от того, к чему он тянулся вот уже который десяток лет, боялся, что если он пошевелится, то вокруг не останется ничего, кроме мучительной пустоты. Он зажмурился, боясь открывать глаза. (Y/N) смогла уловить эту маленькую дрожь, посему уже обе её ладони ухватились за края его маски, поглаживая сколы фарфоровой поверхности, переманивая взгляд на себя и приводя тем самым в чувства. Брамс глубоко вдохнул, судорожно заполнив лёгкие опьяняющим грозовым воздухом, он наклоняется сильнее, полностью сконцентрированный на своей маленькой цели, так, что даже еле ощутимое нытье суставов, осведомляющее о его неудобной, мельком сгорбленной позиции, не находит места в его нынешних мыслях. Он опять хочет что-то сказать, что угодно, лишь бы ещё раз услышать её голос и полноценно убедиться в том, что (Y/N) все еще здесь, перед ним, что это не игра грозового света, не галлюцинации и не сон, что она рядом, и никогда не покинет его. Только не опять, только не сейчас. А впрочем, лучше вообще никогда. В самый последний момент, когда тоненькая искра пробегает между их губами, Брамс замирает, как соляной столб, поражённый мягкой дрожью женского голоса: – Тринадцать. – ...Ч-что? – Тринадцать. Гроза отдаляется. Прежде чем он успевает что-то сказать в ответ его изувеченный край лица мягко обжигается о разымчивое касание женских губ, постепенно смещающихся в противоположную сторону, вынуждая его сильнее приподнять маску и углубиться в этот спасительный обряд, заставляющий узел страха в его животе наконец упасть и раствориться. Брамс на периферии ловит блеск молнии и начинает медленно считать, не останавливаясь даже тогда, когда слышит уже малость пристыженное громовое эхо где-то за агонизирующими на ветру лесными массивами. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять, одиннадцать, двенадцать, тринадцать... Тринадцать... Тринадцать...