Молодец

— Паршивый ты ублюдок, ты ещё смеешь тут стоять перед учителем?! Ты, да, ты! Что смотришь, язык проглотил? Шуруй отсюда, пока я сам тебя за шкирку не вытолкал!     Для пущего устрашения Минсюань схватил со стола первое, что попалось ему под руку — это оказался горшок с цветком. Если бы ему удалось посмотреть на себя со стороны, он бы непременно подумал что-то вроде: “чёрт возьми, ну и идиот, куда только лезет?”. Но, к сожалению или счастью, со стороны Минсюань себя не видел. Он видел лишь едва знакомого ему мужлана и Инь Лося с раскрасневшимся, будто заплаканным лицом, и этого вида ему было достаточно, чтобы юноша, как рассвирепевший пёс, ворвался в комнату и ринулся защищать поруганную честь своего учителя.    — Да ты хоть знаешь, кто перед тобой? — успел спросить незнакомец прежде, чем в него полетел горшок.    Комнату сотряс грохот и звон разбившейся керамики. Следом полетел стул, чернильный камень, отпечатавшийся кляксой на золотом рукаве негодяя, подставка для кистей.     — Плевать мне, кто ты такой! — рявкнул Минсюань, чуть не схватившись было за фарфоровый чайник, но вовремя одумавшись.    Инь Лося, вдруг, рассмеялась, хлопнув в ладоши, словно и не плакала мгновением ранее, и её смех, звонкий, надрывный, почти как плач, только заставил юношу распалиться ещё сильнее. Оттеснив мужчину к выходу, Минсюань обернулся.    — Учитель, я набью ему морду?    — Ты не посмеешь... — прошипел негодяй, всё же отступая на шаг назад.    — Давай, — любезно согласилась Лося и изящно махнула двумя пальцами, будто прогоняя назойливую муху.    Учитель долго смеялась, наблюдая за тем, как Минсюань гнал метлой любовь всей её жизни и кричал ему вслед такие проклятия, услышав которые, любая порядочная женщина бы решила уйти в уединение не меньше, чем на десять лет. Лишь на следующее утро Минсюань узнает, что швырялся горшками он в самого главу Ушуана, и кишки у него свернутся в узел от ужаса. Но сейчас, когда он, взъерошенный и возбуждённый после погони, стоял на пороге дома своего учителя, на душе у него не было ни тени сомнения в правильности своего поступка.    Инь Лося сидела за столом, ладонью прикрывая глаза. Когда именно заливистый смех превратился в тихие всхлипы, Минсюань не знал. Прежде он никогда не видел учителя в слезах. Она всегда была образцом изящества и стати, даже когда отчитывала его за очередную глупость. Настоящая небожительница. Того, кто заставил её лить слёзы, нужно было привязать за ноги к лошади и пустить вскачь по долине. Пусть радуется, что отделался лишь парой тумаков и кляксой на ханьфу.    Тихонько выскользнул из комнаты, Минсюань ухватил в кладовке кувшинчик вина и вернулся обратно. Как можно было утешить учителя, он не представлял — это, всё же, была не какая-нибудь девчонка с улицы. Неловко потоптавшись у порога, он прошёл внутрь, поставил кувшинчик на стол перед Лося и, точно пристыженный мальчишка, опустился на корточки.    — Учитель, я погнал его через псарню, — шёпотом объявил Минсюань. — Теперь каждая собака в городе знает, что он козёл.    Губы женщины дрогнули в улыбке, прежде чем она убрала руку от лица. Взгляд из-под мокрых ресниц выглядел бесконечно усталым, в нём не было ни следа прежней строгости или изящной издёвки, которой учитель поддевала Минсюаня, когда тот с треском проваливался или паясничал. “Почему ты на корточках? Ты что, курица?” — вот, что она должна была сказать, глянув на него сверху вниз. Но вместо это Инь Лося проронила лишь ровное:    — Молодец.    “Молодец.”    “Молодец”, — повторил про себя Минсюань, как бы пробуя похвалу на вкус.     — У тебя грязь на лице.     Не глядя в зеркало, юноша наобум потёр щёку кулаком.    — Да не там, дуралей, — прожурила Лося, глядя на тщетные старания своего ученика, и сама большим пальцем стёрла следы пыли с его лба.    — Вы могли бы дать мне платок... — резонно заметил юноша.    — Вот ещё. И встань, наконец, нормально, сидишь тут, как курица.