за верёвку

Вид с шестого этажа открывается прекрасный. Ноги едва слышно барабанят по внешней стороне стены, раскачиваясь в одному ему известном ритме, а большие, сверкающие глаза всматриваются в глубину закатного неба. Красиво. Сегодня природа отыгрывается, как может — череда длинных, затяжных дождей наконец прекратилась, и теперь солнце радует своим появлением — оно, будто извиняясь за долгое отсуствие, устраивает красивое шоу, раскрашивая атмосферу в гамму цветов — коралловый, нежно-лавандовый и темно-синий, виднеющийся в самом низу. Правда, заслуживает того, чтобы смотреть. Дверь пустого класса едва слышно скрипит, — очень невовремя — и Изуку нехотя отрывает взгляд с улицы, переводя его на вошедшего, мягко, почти нежно улыбаясь. Ноги начинают болтаться сильнее, и он смешливо выгибает спину, смотря на перевернутую картинку, чуть ли не падая с глади подоконника на пол. — Привет, — Тихо, спокойно обращается к бывшему однокласснику, а после выпрямляется и переводит взгляд обратно — в глубину раскрытого настежь окна. Смотрит уже на ровный, до приторной идеальности выстриженный газон. Раздражает. Глазу абсолютно не за что зацепиться — ряды прямых, полностью одинаковых даже в своей насыщенной зелени травинок. Хочется испортить эту картину — по-мелочному, но со вкусом. Зелёный и красный очень даже неплохо сочетаются. — Привет, — Шинсо все еще не может привыкнуть к этому, хотя прошло больше полугода. К хорошему не привыкаешь быстро, если его никогда не было в твоей жизни. Гораздо тяжелее отвыкнуть от плохого. От постоянного ожидания ножа в спине. Он все ещё не верит в то, что с ним кто-то разговаривает — не ради насмешки, а просто так. Потому, что может, потому, что Хитоши ничуть не хуже — никого не хуже. Потому что, возможно, является хорошим собеседником — несмотря на способность обернуть весь диалог в акт подчинения. — Извини, что долго. Тренировка была, — Добавляет, когда парень, наполовину высунувшийся за раму, не спешит ничего добавлять. Мидория не способен держать обиду — по его словам, по словам человека, который простил даже Катсуки Бакуго — но, всё же, в этом силуэте есть что-то несколько болезненное. Скребущее. Фальшивое. Не то, что Шинсо был виновен в этом — возможно, лишь наполовину. Изуку снова оборачивается на него. — Ага, я понимаю, — Будь он в геройском классе. Будь он в геройском классе — тоже бы задерживался допоздна. Будь у него шанс — также, как и Хитоши, тренировался с Сотриголовой до потери пульса, — Ничего страшного. Мне некуда спешить. Есть куда. Домой, к маме — может, к друзьям, если бы он, конечно, попытался их завести. Занимался бы подростковыми делами, улыбался бы радостно, нашёл хобби, которое не заключало бы в себе залипание в стену на несколько часов. Шинсо — друг только наполовину. Приятель, наверно. Тот, кто почему-то возвращается каждый раз. Каждый раз смотрит на больной, осунувшийся силуэт и вздыхает. Было же всё хорошо. И они, наверно, были ближе — не тогда, когда между ними выросла невидимая, но очень крепкая стена под названием: «геройский класс». Мидория сам её построил. Лелеял со всей тщательностью, оберегал ревностно каждый выложенный собственноручно кирпичик. — Пойдём? — Вопрошает Хитоши, немного неловко переминаясь с ноги на ногу. Так странно. Очень сюрреалистично. Так близко, но так далеко. Изуку всматривается в него долгим, пронзительным взглядом. Переводит его куда-то в стену и ненадолго залипает. — Шинсо, — Спустя минуту, подаёт голос, и снова смотрит своей пронизывающей зеленью. Пустой. Ненасыщенной — полная противоположность идеальному газону внизу. Хочется сделать это чёртову траву хоть сколько-нибудь покорёженной — она будто насмехается над его изъяном. Над тем, как он когда-то также поражал своими красками, но после, не в пример крашенной зелени, увял, — Шинсо, — Улыбается светло, очень по-доброму, и смотрит, как на спасителя. Как на гребанное совершенство, которое не стоит и рядом с противными травинками — нет, он идеален в своей тусклости, в своём настоящем нутре, не поддавшемуся на человеческие манипуляции, на человеческие ноги, что каждый раз стремились его растоптать, — Шинсо, — Повторяет целительное имя снова и снова, снова и снова. Ноги стучат по бетону всё сильнее, всё яростнее, — Пожалуйста, Шинсо, — Вскидывает руки в почти молящем жесте, — Пожалуйста, — Сбивается, переводит дыхание, чтобы после проговорить почти мечтательно, смакуя каждое слово, — Прикажи мне сделать последний шаг за раму. Пожалуйста, Шинсо, пожалуйста, — Хитоши прекрасен в своей причуде. Слова и нежная улыбка — убийственная комбинация. Общение с этим человеком — танец на стекле. Разбитые осколки почему-то врезаются не в ступни, нет — они проходят вверх, по венам, и впиваются в самое сердце, наполняя его разрывающей изнутри крошкой. Всё, блять, было хорошо. — Ответь на вопрос, — Подаёт голос и подходит ближе. Изуку счастливо, почти безумно улыбается. Уголки губ болезненно разрезают отрешённое лицо, растягиваясь в тонкую полоску. — Отвечаю! — Энтузиазм так и прёт — Шинсо очень жаль его разочаровывать. Но он уже — столько раз. Плевать. — Спусти ноги с подоконника, — Отдает приказы, привычно преодолевая двоящееся сознание, просящее выплюнуть постороннее, — Подойди. Обними меня. И, как только действия послушно исполнены, отпускает контроль. Парень выдыхает. Трясущиеся руки, ломая все ожидания, впиваются в плечи сильнее. Хитоши — тоже цепляется почти отчаянно. — Ха, — Изуку почти смеётся — его колотит истерика, — Черт, — Сквозь одежду царапает его лопатки почти до боли, — Шинсо, — Тянет гласные, наваливаясь сильнее, — Почему так? Ты спасать должен, помогать. У меня проблема — я не могу справиться самостоятельно. Сделать последний шаг до нужного конца, — Прячет дергающееся лицо в плече, — Почему же? Пародия на самого себя. Всё было хорошо. А, может, и не было. В его классе — тогда, когда он был на общем образовании — был мальчик, поражающий своей улыбкой. Жизнелюбием. Добротой, эмпатичностью — словом, само солнце во плоти. Это солнце не смогло поступить в геройский класс, но не отчаялось — также, как и Хитоши. Это их очень, очень роднило — и Шинсо не мог сопротивляться природному обоянию. Позволил себе повестись на него — и провалился туда полностью, когда после раскрытия своей причуды не почувствовал привычное отторжение, а лишь почти детское, искреннее восхищение. Услышал следующую за ним длинную тираду о всех возможных вариантах её применения. Его геройский костюм, его маска, его выбор орудия захвата — всё продукт сгенерированной Изуку идеи. Они вместе, вместе придумали то, как поступят в 1-А с помощью спортивного фестиваля. Мидория светился от одного лишь осознания этой возможности — и захлебывался восторгом, когда придумывал планы их совместных тренировок. А потом — выбыл на втором туре. Тогда, когда никто не объединился с ним. Никто. Ёмкое слово. Все разбились по кучкам — два, три, четыре человека — но никто не взял с собой Изуку. Беспричудного. Его дисквалифицировали. Шинсо не взял его к себе в команду. А потом поступил в геройский класс. И Изуку поломался. — Я не могу, Мидория, — Он не улыбается — в глазах стоят слёзы. И ужасное, тянущее чувство вины. Он не мог и предположить, чем всё обернётся. Он не знал. Он просто потерянно наблюдал за тем, как Изуку отстраняют — тогда, когда команды уже сформировались. Тогда, когда было уже поздно, — Прости меня, пожалуйста. Если сможешь. Шинсо знает, отлично представляет, что никто в мире, блять, не равен — липкая лапша так и оставшегося во главе мира всего либирализма, в которую верят лишь более достойные — только те, кто родились, чтобы быть на вершине. И Хитоши оказался более равным. — Академия предоставляет бесплатного психолога. Он может выдасть тебе направление к психиатру, — До боли сжимает плечи, — Я всегда тут, если тебе что-то нужно, — Только не умирай, пожалуйста. — То, что мне действительно нужно, ты отказываешься выполнять, — Отстраняется, садясь на самый край парты. Теперь Шинсо может оценить масштабы его тремора. Хитоши тоже опускается на неё — на противоположный конец Вообще, Шинсо всю жизнь думал, что это именно он отдает приказы. А сейчас ощущение совершенно обратное. — Тебе следует найти новый смысл жизни, — Он никогда не был силен в поддержке — потому, что до этого было попросту некого спасать. Он готов записаться на курс, где этому учат — существовал бы такой только, — Я всегда готов помочь с этим. Мы можем сходить куда-нибудь сейчас. Хочешь, посмотрим фильм у меня? Глаза Изуку стеклянеют. «Тебе следует найти новый смысл жизни». «Я всегда готов помочь с этим». «Тебе следует найти новый смысл жизни — я всегда готов помочь с этим». «Тебе следует найти новый смысл жизни — я всегда готов помочь». «Тебе следует найти новый смысл жизни — я всегда». Он судорожно выдыхает, когда пластинка в мозгу обрывается, кривится, стирается, надламывается, оставляя лишь: «Новый смысл жизни — я». — Да, — Он резко садится вплотную — так, будто до этого по-показушному, ювелирно не держал расстояние, — Да, Шинсо. Ему нравился тихий, зашуганный мальчик, одиноко сидящий на последней парте, который, как и он, хотел стать героем. Он ненавидел тихого, зашуганного мальчика, который-таки им стал. Он не понимает тихого, зашуганного мальчика, который так отчаянно тянется к нему даже после того, как Мидория на него наорал. Побил даже, было — пощечина и крепкий, выставленный удар прямиком в солнечное сплетение — так, чтобы мальчик задохнулся. Так, чтобы мальчик почувствовал то, насколько Мидории тяжело дышать. Изуку не понимает. Но этот мальчик все время возвращается, что бы он не делал. Каким бы Изуку не был. — Да, да, — Тянется, хватает его руку, прижимает к бедру, — Конечно! Ты полностью прав. А ещё этот мальчик предал его два раза. И Мидория закидывает свои колени на чужие бедра, и Мидория целует их обладателя — мокро, развязно, но, вместе с этим, абсолютно неумело. Просовывает язык в рот, гладит им щеки, пытается прижаться своей грудью к чужой — так, чтобы ещё ближе, так, чтобы расцарапать себя о колючий, стойкий кирпич стены. Возможно, чтобы Хитоши — тоже. Цепляется за ладонь, как за верёвку, за канат, по которому он сумел перебраться через пропасть в первом туре. Как за петлю, которую не смог завязать. Цепляется, как за оконную раму — в тот момент, когда он почти сделал шаг вниз.