Побег

Его план действительно практически удался. Если бы не одно но: — Я не позволю тебе уйти, — голос громко разносится по ночной опушке леса. Кэйа оглядывается и ровно смотрит в любимые алые глаза, игнорируя тошноту и непозволительное желание заплакать. Едва ли он того заслуживает. — Ты можешь убить меня, Дилюк, — «так будет проще», — И это ничего не изменит. «Не позволяй голосу дрожать» — командует себе Кэйа. Не позволяй рукам сжимать меч слишком сильно, до побеления костяшек, не позволяй вырваться наружу озябшему нервному инею, не позволяй увидеть, что тебе не все равно. Его голос, его движения, его взгляд, они должны быть идеально сосредоточенными и расслабленными одновременно. Они должны быть полной противоположностью того, как выглядит сейчас Дилюк: отчаянным и до неприятного сжатия в груди грустным. Страшно? Безусловно. Но стать предателем любой из наций страшнее. Предать Мондштадт – поспособствовать разрушению любимого, ставшего родным города и убийству десятков прекрасных людей. Увидеть гнев, страх и отвращение на лицах тех, кто только недавно смотрел на него с теплом и любовью. Предать Каэнри'ах — отбросить свои корни, своего отца и свою кровь. Проигнорировать все правила и наставления его детства, отвернуться от своего народа и нации. Даже если остались лишь грешники и монстры. И опять увидеть реакцию людей на правду. Умереть так проще, потому что он трус. Мужчина, носивший в себе десятки масок разных, противоречащих друг другу людей. Прекрасный, дивный фасад, который скрывает отвратительного, жалкого человека, наполненного виной, страхом и нерешительностью. Будет лучше, если эту его сторону так и не узнают другие. Он не хочет быть причиной слез малышки Кли, разочарованного вида Джинн или критикующего выражения лица Лизы. Он не хочет, чтобы он был для них предателем или фальшивкой. Потому что за все те годы, что он провел с жителями Мондштадта, он действительно полюбил всех их. Возможно, если он уйдет так, будет проще и им. Альберих видит, как чужие брови хмурятся ещё сильнее, – это вообще возможно? – а губы сжимаются в тонкую линию. Кэйа с немалым усилием пытается правдоподобно засмеяться. Даже он сам хорошо понимает, насколько эта попытка была провальной. — Ты знал, что это случится ещё с той ночи. Не притворяйся удивлённым. Дилюк не заслуживает этого, не заслуживает быть фигурой на его шахматной доске, не заслуживает марать руки в его крови. У Дилюка и без него проблемы с вечным ощущением крови на его ладонях. Но маленькое, эгоистичное и уродливое желание видеть Рагнвиндра перед тем, что должно произойти, чувствовать его теплые касания, даже если они нацелены убивать, душит его. Он просто надеется, что ярость Дилюка вспыхнет совсем как в прошлый раз, и тот сделает это. — Я не удивлен, — голос того практически ровный. «Я разочарован» – слышит Кэйа и подавляет вздрагивание. — Именно потому, что я этого ожидал, я здесь, — Дилюк вскидывает голову, и в его глазах мелькает решимость. — Чтобы убить меня? — он приподнимает бровь. Глаз бога на пояснице покалывает могильным холодом и предупреждающе светится. Кажется, что ещё немного, и мороз распространится на все тело, пробегая по венам и оставляя на коже тонкую корку льда. Кэйа отгоняет гадкое желание согреться. Он чувствует фантомные касания горячих, нежных пальцев и старается незаметно перевести дыхание. Если все получится, то пламя, так или иначе, скоро настигнет его. Насколько в действительности жалко так сбегать? Принимать такое импульсивное иррациональное решение, посылая к черту все то, чего он достиг? Чего достигли они? У Кэйи была вся жизнь, чтобы решить на чьей он стороне. Когда начала бить тревога о начале возмездия забытой нации, стало понятно, что если не хватило жизни, считанные дни ничем не помогут. А может он просто хорош в отрицании очевидного и боится столкнуться с последствиями своих поступков. — Чтобы остановить тебя, — поправляет Рагнвиндр. — Что одно и тоже, — усмехается Кэйа. — Нет. От непоколебимости в чужом голосе что-то в груди обрывается. Кэйа начинает думать о том, насколько в действительности хороша сейчас его маска, когда видит лёгкое смягчение взгляда алых глаз. Может ли он в принципе обмануть Дилюка? Насколько хорошо тот научился распознавать его эмоции? «У него было много времени, чтобы научиться» — приходит ему ответ в мыслях, и он почти до боли стискивает зубы. — Боюсь, тогда ничего не выйдет. Рагнвиндр молча качает головой и подходит к нему ближе. Он – воплощение абсолютного доверия: в руках нет массивного клеймора, а от глаза бога не исходит опасное сверкание, извещающее о скором использовании стихии. Когда между ними остаётся не более нескольких футов, Кэйа вскидывает меч и направляет его на Дилюка. — Ты же знаешь, что я могу убить тебя. Тот приподнимает бровь, но останавливается. — Ты сам-то в это веришь? — отвечает тот и они оба знают, что речь не о силе. Нет, не верит. Он знает, что не сможет этого сделать. Убийство Дилюка ещё с детства казалось чем-то невозможным, тогда их дружба только начиналась и укреплялась совместными приключениями. С каждым годом непозволительная привязанность к младшему Рагнвиндру становилась все более очевидной, и в конце концов Кэйа смирился. Потому даже в ту ночь, когда раскрылась правда, когда смерть никак не входила в его планы, Кэйа не предпринимал ничего, кроме защиты. Кэйа знает, что Дилюк видит его насквозь, но все, что он может сейчас делать – это хвататься за осколки собственной лжи. — Полностью. Он уверен, что в любой другой ситуации Рагнвиндр драматично закатил бы глаза. От этой мысли в груди становится как-то пусто и холодно. Вместо этого тот вздыхает и продолжает движение, заходя в зону поражения меча Кэйи. — Что я сказал? — рычит Альберих. Дилюк смотрит на него уверенно и решительно, без следа былых отчаяния и грусти. — Ты не тронешь меня, Кэйа. Оставшееся расстояние между ними Альберих сокращает сам и подставляет острие лезвия к бледному горлу. — Хочешь это проверить? — голос ледяной и резкий. Дилюк просто смотрит на него и Кэйу тошнит. От этого невероятного, непоколебимого доверия, от добрых любимых глаз, заглядывающих в его прогнившую душу. Злит и страшит до самой дрожи в пальцах. Потому что Кэйа совершил ошибку. Он не должен был останавливаться, не должен был рассчитывать на возможность умереть от этих рук, не должен был сталкиваться с Дилюком взглядами. Потому что теперь он не уверен, что сможет уйти. Они стоят практически неподвижно и Рагнвиндр любезно не говорит о том, как меч опустился на безопасное расстояние от его кожи, а смуглые руки начала бить мелкая дрожь. Кэйа опускает голову. — Тебе не нужно делать это одному, — тихо слышится спереди, но Альберих всё прекрасно слышит. Он чувствует, как внутри появляется маленькая трещина из-за этих слов. Практически незаметная, но уже сейчас он знает, что он проиграл. Он безрадостно смеётся. — О, неужели? — Я надеялся, что давно дал это понять. Возможно, я сделал недостаточно. Кэйа морщится. Даже сейчас, даже когда Альберих зарекомендовал себя как худший рыцарь, друг и... Кем бы он не был для Дилюка, даже теперь Рагнвиндр не может отказаться от самоуничижения. Это бред. Дилюк сделал больше, чем Кэйа когда-либо заслуживал. Столько тепла, любви и понимания не совмещалось ни в ком другом. Сердце остро покалывает, когда в мысли на секунду пробегают воспоминания. Он чувствует, как его самообладание ускользает от него, как песок сквозь пальцы. Чувствует, как его руки уже открыто и сильно дрожат; как дыхание прерывисто вырывается из него облачками пара из-за враз похолодевшего воздуха вокруг них. Он чувствует отвратительный мороз под кожей и зудящее желание прикоснуться к источнику тепла рядом с собой. Альберих вздрагивает, когда на его ладонь, держащую меч, ложится чужая и как бы помогает опустить оружие. Он действительно надеялся обмануть Дилюка? Неужели он настолько идиот? Он пытался обхитрить его? Самого умного человека, что он знает? — Кэйа. Он рвано выдыхает и внезапно чувствует огромное опустошение и усталость. Он не двигается, просто продолжает смотреть на траву под своими ногами. — Помнишь, мы давали обещание друг другу? Когда были детьми. Из его рук забирают меч и осторожно кладут на землю. Кэйа даже не сопротивляется, слишком пусто в груди, слишком холодно, слишком устал. Раздается шорох ткани, и горячие оголённые ладони аккуратно касаются его лица и приподнимают его. Альберих едва сопротивляется желанию просто закрыть глаза в попытке игнорировать чужой взгляд и сосредоточиться на чужих прикосновениях. Но Дилюк смотрит на него немного устало и с возвратившейся ноткой грусти, но при этом так любяще, что в сердце зажигается маленький согревающий огонек. — Запрещённый прием, — хрипит он из оставшихся сил. — Мы обещали, что всегда будем вместе и все трудности преодолеем бок о бок, — продолжает тот, его пальцы слегка поглаживают кожу Кэйи, — Я знаю, что я первый его нарушил. И я клянусь, что не жалею ни о чем больше, чем об этом. Но, пожалуйста, Кэйа, не повторяй это. Ты не должен быть один. Он знает, что трещины растут в геометрической прогрессии. Он знает, что его фасад намного хрупче, чем он того желает, может разлететься теперь в любую секунду. Достаточно лишнего слова, действия или фразы и... — Чтобы ты ни выбрал, — теплые губы касаются его лба, — Мы справимся с этим. Вместе. И оно разбивается. Кэйа почти падает на колени, но нежные руки подхватывают и помогают осторожно сесть. Он всхлипывает. Громко, отчаянно. А потом ещё и ещё и рыдания рвутся наружу, и Кэйа не может уже ничего сделать, чтобы это остановить. Это непрекращающийся поток эмоций, непрерывно переливающийся через край. Потому что Кэйа ужасный человек и эгоист, но он устал от боли и ожиданий ужасного конца, устал от возлагаемых на него надежд со стороны двух наций и от непрекращающейся лжи. А ещё он просто скучал по Дилюку. Он утыкается носом в чужую грудь и сжимает в руках дорогостоящий камзол, слушает беспокойное биение сердца и давится слезами. Потому что он думал, что сегодня умрёт. Кэйа хочет извиняться, долго и всеми возможными способами, хочет сказать, что он совершенно того не стоит, хочет просто быть рядом и слушать то, как бьётся сердце Дилюка. Все, что выходит — это очередное приглушённое всхлипывание. Но Дилюк, кажется, не против. Он защитно кладёт по руке на спину и макушку и прижимает к себе, поглаживая растрёпанные волосы и проводя успокаивающие круги по одежде. Его движения четкие и сосредоточенные, но мягкие и искренние. И Альбериху наконец-то становится тепло. — Все нормально, Кэйа. Он хочет сказать, что нет, не нормально. Потому что до Мондштадта скоро доберется его родина, которая будет ждать помощи от своей последней надежды; потому что мир стоит на пороге новой войны; потому что жители города возненавидят его, как только узнают правду. Но Кэйа проглатывает все эти слова и просто сильнее облокачивается на Рагнвиндра. Так он даже сейчас чувствует себя в большей безопасности, чем в любой другой точке Тейвата. Он может притвориться, что все будет хорошо, и даже, возможно, в это поверить. Когда слезы заканчиваются, он чувствует себя ещё более усталым, чем до этого. Но с этим приходит и необычное спокойствие. Кэйа все ещё чувствует неуверенность и страх, но уже не такие жгучие и невыносимые, как до этого. — Если я захочу рассказать им, — еле слышно шепчет он, — Ты будешь там? Его прижимают чуточку ближе, даже если Кэйа думал, что это невозможно. — Конечно. Что-то в нем замирает и окончательно растаивает. Кэйа закрывает глаз. Возможно, только лишь возможно, он уже давно выбрал сторону. Когда дрожь полностью проходит, дыхание выравнивается, а его уставший разум начинает погружаться в сон, его слух улавливает странную, приятную мелодию лиры и ветра. Да. Определенно выбрал.