Look at the Sky!

Уитли не любил носить рубашки. Они напоминали ему о прошлом. О его работе в "Эперчур Сайенс", днях в лаборатории, никогда не видавшей солнечного света — неудивительно, что Уитли был таким бледным, в то время каждый день находясь там больше половины суток — хотя для него, возможно, существовал один яркий, тёплый луч солнца в этих холодных бетонных стенах — единственная вещь из его прошлого, которую он не хотел забывать. И этот луч сейчас сидел рядом с ним, положив свою руку на его. Уитли любил свитеры. Они иногда кололись, но в них было тепло, даже уютно. Он любил тепло и ненавидел холод — холод ассоциировался у него с лабораторией, с вечно холодной водой из-под крана, с не выражающими никаких эмоций глазами тех людей... и с Ней. Но это было уже потом. Тепло — это Челл. Это её теплые руки, хлеб, только что вынутый из печи, вечерний солнечный свет и бархат её губ на его. Солнце, самым наглым образом пробиваясь через открытое окно, играет своими последними лучами на её тёмных волосах, и Уитли ревнует, потому что кто, чёрт возьми, этот жёлтый придурок такой, чтобы трогать её? Но, несмотря на эту всю его совершенно обоснованную и справедливую ревность, он не мог не признать, что в залитой вечерним светом комнате Челл была невероятно красива. Всё в ней было идеальным: загорелая мягкая кожа, удивительно красиво очерченные скулы, а особенно её живые серо-голубые глаза, спрятанные за тёмными длинными ресницами. Он часто задавался вопросом, а считала ли она его красивым? Уитли берёт её руки в свои, мягко целуя её тыльные стороны ладоней, запястья, костяшки пальцев, уделяя внимание каждому маленькому шраму на них. Он уже успел соскучиться по таким совместным вечерам — Челл всё время работала, он это понимал, и хотя они даже во время работы всегда находились рядом, сейчас это ощущалось по-иному, как... отдых. Он поднимает на неё глаза и видит только её сияющий силуэт — лучи заходящего солнца коснулись её волос, на миг превратив их в золотой нимб. Солнце светит ей в глаза, и она жмурится, улыбаясь, когда он целует её в щёку, а Уитли думает, что прекраснее этой улыбки он ничего никогда не видел. В эти минуты он забывает, кто он такой, забывается всё — остаётся только её лицо, запах её одежды и волос, улыбка, которая превращает его в полного идиота, который думает только о ней, шепчет, целуя, её имя и обнимает её так крепко, насколько только может. В принципе, именно это он сейчас и делает. Челл наклоняется в его объятия, положив голову ему на грудь. Сколько времени они проводят сидя так, обнимаясь, не говоря ни слова, но вдыхая запах друг друга, Уитли не считал. И, как обычно, именно он прерывает тишину. — Солнышко, я так сильно тебя люблю. Я не могу описать, насколько. Хотя нет, могу: очень, очень люблю, просто сильно-сильно. Ты мне веришь? Да, я знаю, трудно поверить, но это правда. А ещё ты такая красивая. Очень красивая, особенно сейчас. Она тихо смеётся в ответ, и ему кажется, будто он снова сказал какую-то несусветную чушь, но прежде чем он успевает открыть рот, чтобы перевести тему, она говорит, и Уитли чувствует, как после этих слов он ещё больше превращается по цвету в спелый помидор: — Я тоже люблю тебя. Солнце садилось. Она берёт его за руку, улыбаясь, тянет на улицу. В некоторых домах уже горел свет, в некоторых — нет. Но это сейчас не имело значения, потому что теперь, вместо того, чтобы как обычно глазеть на улицы городка, его взгляд прикован к Челл, держащей его за руку. Его ладонь потная и холодная, а её — тёплая и сильная. Они доходят до такого знакомого пшеничного поля, и Уитли хотел было уже начать паниковать, но она ведёт его в противоположную сторону от входа в То Место, и он немного успокаивается. Летняя ночь окутала их тёплым ветром, и Челл даже не заплела свои волосы, выходя из дома, и теперь они слегка развевались на ветру. Шелестели в тишине колосья, раскатывался вдалеке собачий лай, звенели где-то цикады. И всё, больше вокруг никого. Пропадают линии домов, деревьев, огней и дороги. На небе уже появились первые звёзды. Возможно, они шли долго, но время летело незаметно. Уитли говорил обо всём: о чашках чая, бубликах, облаках, свитерах, а она иногда кивала в знак того, что слушает его, или фыркала, усмехаясь. И когда ему кажется, что у него уже начинают заканчиваться темы для болтовни (а это бывало реже, чем солнечное затмение), Челл вдруг останавливается и... ложится на землю? — Э-эй, только не падай в обморок! Мы довольно далеко отошли от дома, и я мало того, что в одиночку не смогу сориентироваться здесь без твоей карты, так и вдобавок я тебя ещё и не унесу, потому что ты тяжёлая. Нет, я не пытаюсь сказать, что ты толстая, нет-нет-нет, ты совсем не толстая, даже худая — просто тяжёлая. Возможно, дело всё-таки в кирпичах в твоих карманах, на всякий случай проверь. Я тебе уже советовал это сделать, но мне кажется, что ты забыла, потому что была тогда немного без сознания, поэтому вот он я, здесь, напоминаю тебе: каждый день проверяй свои карманы на наличие кирпичей! Эй, ты меня слушаешь, или ты всё-таки решила меня не послушать и упасть в обморок? Но, когда Уитли слышит знакомый хохот откуда-то снизу, из-под колосьев пшеницы, он с облегчением выдыхает. — О, слава богу, ты в сознании. Я уже заволновался, подумал, мне снова тебя придётся нести. А могу я поинтересоваться, что именно тебя сподвигло на то, чтобы вдруг лечь на землю? Это не кажется самым удобным местом для отдыха, хотя, вариантов у нас тут особо нет — ты посмотри, кругом одна пшеница! — но если тебе хочется поспать, то я настаиваю на том, чтобы мы вернулись домой и ты поспала на кровати. Хотя... — и он оглядывает Челл, вытянувшуюся на спине и положившую голову на сложенные руки, — тебе, кажется, удобно. И спать ты вроде как не собираешься, я в этом не уверен, конечно, но мне так кажется. Ну ладно, так уж и быть, ты меня уговорила. Он ложится рядом с Челл, приминая спиной пшеничные колосья. И только когда он смотрит вверх, на небо, он понимает. — Ого... Ладно, ты была права, это стоило того, чтобы лечь. В небе бесчисленными огоньками мерцали звёзды, миллионы крупных и мелких искорок, на их фоне ярко горел полумесяц, сверкавший холодом космоса — и Уитли немного поёжился, вспоминая об этом, однако так же быстро и забыл. Он даже различил несколько созвездий, и это вдруг напомнило ему о другой их ночи, когда они так же смотрели на звёзды. Где-то месяц прошёл с тех пор, но за этот месяц, он, наверное, чувствовал себя счастливее, чем за всю свою жизнь. Может, он отдал бы все эти звёзды за её улыбку. Уитли соврал бы, если сказал, что не хотел впечатлить её. Сделать что-то такое, чтобы она гордилась им, чтобы увидеть восхищение в её глазах, чтобы она сказала "ты молодец". Ну, вообще-то, такое уже происходило — в моменты, когда он косячил меньше, чем обычно. Он был благодарен уже за то, что она не считала его полным идиотом. Но он знал, он был уверен, что может лучше. И поэтому Уитли вытянул руку с указательным пальцем и начал считать. — Один, два, три, четыре... Он не замечает, как Челл удивлённо смотрит сначала на него, а потом на небо, усыпанное звёздами. — Десять, одиннадцать, двенадцать... Он не замечает, как она переворачивается на бок и смотрит на него взглядом, полным нежности и тепла. — Девятнадцать, десятьнадцать... погоди, разве есть такое число "десятьнадцать"? Мне кажется, нет. Не могу припомнить. Ну вот, я сбился, отлично, придётся начинать заново. Один... И тут происходит нечто настолько неожиданное для Уитли, что он сразу забывает про все звезды, что он пересчитывал. Челл поворачивает его к себе, и прежде чем он успевает что-то сказать, зацеловывает его лицо. Поцелуй в щеку. Поцелуй в лоб. Поцелуй в кончик носа. — Солнышко, что ты делаешь? — выдавливает он, смущённый. На его щеках снова вспыхивает румянец. — Тебе правда нравится слюнявить моё лицо, да? Она не ответила, хихикая, так что он продолжил предположения. — Или ты просто хочешь меня съесть? Тогда я смею предположить, что я довольно вкусный, что, однако, льстит — если честно, я не пробовал себя на вкус — однако я всё равно искренне прошу тебя не делать этого, так как это не очень хорошо скажется на моём самочувствии. В ответ она мягко прижимается своими губами к его, так же коротко, как и те поцелуи, что она только что оставляла на его лбу и подбородке, но достаточно, чтобы застать врасплох Уитли, который, однако, если и затыкается после этого, то всего на пару секунд. — А! Вот оно что, ты хотела поцеловать меня. Какое облегчение. Знаешь, в следующий раз подай мне какой-нибудь сигнал, чтобы я понял, что ты просто хочешь поцеловаться и не собираешься заниматься каннибализмом, потому что лично меня это серьёзно встревожило. Однако, каким бы смущающим не было это мимолётное прикосновение губ, он не мог не признать, что оно ощущалось приятно, и единственное, чего ему хотелось в тот момент, — это чтобы оно никогда не кончалось. — Ты не против, если я тоже..? Ну, я имею в виду, если ты не против. Если ты против, то я не буду этого делать. И, если что, я про то, чтобы поцеловать тебя, на случай, если ты вдруг не поняла. Она улыбается, и он принимает это как приглашение. Этот поцелуй осторожный и нежный, её руки обвивают его шею, пальцы играют его короткими колючими волосами. Его ладони невольно опускаются на её талию, притягивая ближе к себе, но вдруг она прерывает его, садясь в вертикальное положение, и, дождавшись, пока Уитли в недоумении сделает то же самое, начинает стягивать с него свитер. Он, однако, не против, — ему по какой-то причине невыносимо жарко — и чтобы облегчить ей задачу, он вытягивает руки над головой, словно сдаваясь. — Да, согласен с тобой, тут вдруг стало жарковато, что странно, согласись: ведь сейчас ночь и нет солнца. Ты же тоже чувствуешь, что жарко, солнышко? Забавно получилось: солнце-солнышко. Не хотел повторяться, но вышло занятно. Под свитером у него серая футболка, и Челл убирает руки и смотрит на него выжидающим взглядом. Он поправляет сбившиеся очки. — Что..? Что ты хочешь? Я не понима-- а, ты хочешь чтобы я тоже помог тебе раздеться! Но ведь у тебя под одеждой... только... — и при этих словах осознание бьёт ему по голове железным молотом, настолько, что все слова, которые он хотел сказать, мигом вылетают из его головы. Она складывает руки на груди и приподнимает одну бровь, усмехаясь. Наконец, к Уитли возвращается дар речи. — Я не могу, это-- это же вторжение в твоё личное пространство! Разве тебе не будет... неловко... Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы увидеть Челл без одежды? Ну, возможно, — она была прекрасной — но одна только мимолётная мысль о подобном сразу же заставляла его закрывать лицо руками, краснея до кончиков ушей. Это было всего лишь несбыточной сказкой, и он никогда не думал, что когда-нибудь это произойдёт на самом деле. — Хорошо, если ты, ты не, ну, в смысле, не возражаешь... Вдох, выдох. Он немного нервничает. Ладно. Он МНОГО нервничает. И что-то ещё. Ещё какое-то странное ощущение, которое медленно, но верно берёт верх над его волнением, и трение об ткань его одежды становится почти болезненно. Он не может справиться с пуговицами на брюках Челл, и ей приходится помогать ему — однако, главную задачу она оставляет на самого Уитли. И, когда он наконец стягивает брюки с её бёдер, она довольно улыбается и почти невесомо проводит кончиками пальцев по низу его живота, от чего он вздрагивает. Происходит что-то необъяснимое. Он не понимает, что с ним творится, почему его тело так реагирует, почему его дыхание вдруг сбилось, а сердце застучало со скоростью работающего двигателя. Он неловко снимает её майку, она — его футболку. Он худой, даже слишком. Настолько, что под его кожей видны рёбра, и вкупе со своей долговязостью он чувствует себя ужасно нелепым и нескладным по сравнению с Челл, но это чувство быстро забывается и сменяется чувством восхищения перед ней. Она остаётся перед ним в одном нижнем белье, тёмные волосы струятся по её спине, открывая плечи. Такая красота не могла не свести его с ума. Это так впечатляет, так опьяняет, это так странно. Уитли останавливается в нерешительности, и, посмотрев на Челл и вне способности истолковать все эмоции, что сейчас выражает её лицо её прелестное лицо, всё-таки задаёт этот вопрос, несмотря на то, что даже мысль об этом вгоняет его в краску. — Можно... можно я сниму это? Ну, твоё...— в стеснении он отводит взгляд, сглатывая. — бельё... Кивок. Он осторожно стягивает её лиф — на котором, к его счастью, не было застёжек — и вздыхает от изумления, когда видит контуры её тела, которые он никогда не видел ранее. Она красива, непостижимо красива — всё в ней не просто прекрасно, а как-то до чрезвычайности могущественно и в то же время женственно. Челл кажется ему самой настоящей богиней, свободной и прекрасной, такой же, как эти греческие скульптуры, которые он видел в книгах — то есть не прямо такой, но по красоте ничуть не уступающей им. Нет, даже превосходящей. — Ты прекрасная. Я, наверное, тебе это уже говорил, но сейчас это немного по-другому. Не знаю, как объяснить. Просто что-то удивительное и невозможное. Ты — просто чудо, — он говорит всё, что приходит ему на ум, однако, в глубине души он понимает, что никакими словами не сможет передать тот кипящий и бурлящий океан эмоций, который сейчас чувствует. — Можно я..? Не в силах удержаться, он целует её грудь, уделяя особое внимание тёмно-розовым бусинкам, целует ямку между её ключицами, плечи, обнимает её и притягивает к себе, целуя и медленно погружая руку в её волосы, нежно, осторожно, словно боясь, что даже тень неосторожного прикосновения может испортить возникшее между ними ощущение, словно боясь спугнуть этот прекрасный момент, который сейчас кажется гораздо важнее всех забот и тревог. Она направляет его руки вниз, ко второму элементу её нижнего белья, и его дыхание сбивается, когда он снимает его, в то время как Челл приподнимает бёдра, чтобы ему было удобнее. И кажется, замечает, как он смущён и старается не пялиться на неё. — Всё в порядке. Ты можешь смотреть, — её голос тихий и мягкий, но уверенный, а в глазах отражаются огни звёзд. Уитли застенчиво поднимает глаза. Он ещё никогда не видел эту часть её тела, сейчас полностью открытую, обрамлённую завитками тёмных волос. А эта часть была для него чем-то таким… удивительным, запретным и прекрасным, и теперь всё это — только для него одного. Он пару раз моргает. Если это сон, то он давно уже должен был проснуться. Даже не верилось, насколько прекрасной Челл может быть. Его сердце стучит всё сильнее, а по всему телу расходится до сих пор не понятная, но приятная истома. Его опять тянет к ней, снова. Его рука невольно, сама по себе тянется к Челл, но она перехватывает его запястье и демонстративно прочищает горло, и только тогда он возвращается в реальность и додумывается перевести взгляд на её лицо. — Что? — её глаза направлены куда-то вниз, и только проследив за тем, куда она смотрит, он понимает, и краснеет ещё больше (хотя, куда уж больше!) при мысли об этом. — Хорошо-- я... я тоже сниму. Ты права, это как-то нечестно получается. Да. Он возится со своими боксерами дольше, чем с брюками, и все его движения такие неловкие, но по-своему милые, и Челл хочет хихикнуть, но понимает, что это только больше смутит его. Ему просто нужно немного поощрения, и она даёт его. Их тела соприкасаются, мягко, как бы приглашая к неспешной прелюдии. Мурашки пробегают по его коже, когда она прикасается к нему, кончики его пальцев замирают на её бедрах. Она знает, какой подход к Уитли будет самым искренним, и она подставляет ему щёку для поцелуя, после которого придвигается ближе, чтобы поцеловать его в ответ. Все чувства, которые он хотел выразить словами, написаны у него на лице, она и так знает всё это без слов, и она целует его шею, и Уитли обнимает её, и ему кажется, будто у него жар-- Они снова падают в траву, и Уитли не понимает, как она вдруг оказывается под ним, притягивая его к себе, прижимаясь к нему так тесно, будто хочет раствориться в нём. Единственное, что у него сейчас в голове — это Челл, её горячее дыхание на его губах, соприкосновения обнаженных тел, его руки на ней. Возможно, он всё-таки спит. ...А что делать дальше? Уитли чувствует, как у него начинают потеть ладони — ещё одна раздражающая привычка его дурацкого человеческого тела. — Стой-стой-стой-стой! Стой. Притормози, — увидев, как выражение лица Челл сменяется на удивленное, он осекается, а когда продолжает, его голос звучит на два тона тише. — Извини, я не хотел кричать. Дело в том, что я не-- я никогда-- ну, это немного неожиданно, мягко говоря. Мне немного неловко это говорить, но видишь ли, я немного не... занимался этим. Ну, вообще-то, на самом деле я вообще не занимался этим. Никогда. И я... я не знаю, что делать. Совершенно без понятия. Так что я буду признателен, если ты-- Уитли проглатывает оставшиеся у него на языке слова, когда чувствует, как тёплая рука Челл гладит его щёку; и после сразу же забывает их, когда видит на её лице самую нежную улыбку, которую он видел за всю свою жизнь. И она целует его. Не одним из этих кротких, нежных, но таких мимолётных поцелуев, как те, которыми они обычно обменивались перед сном, но одним из тех чувственных, долгих, тёплых, которые она дарила ему теми вечерами, когда они оставались вдвоём. Уитли помнит из них её ласковый взгляд, неловкие касания рук, румянец на его щеках, бесконечные разговоры и его глупые и немного нервные улыбки. Была у этих вечеров и другая сторона. Его бесконечные извинения, её мокрая от его слёз футболка, её мягкие объятия и его дрожащие руки, обнимающие её за талию. Но в любом случае она была рядом. Всегда. Как сейчас. Он шумно выдыхает от ощущения её пальцев на нём, когда она осторожно направляет его внутрь. Стон застревает где-то в горле, он задыхается от влажного и горячего ощущения, он слышит, как Челл хнычет, когда он неловко и неуверенно начинает поступательные движения, как с её губ срывается сдавленный стон, почти жалобный. — О нет-- солнышко, я сделал тебе больно? — он сразу же останавливается. — О нет, пожалуйста, прости меня, я не хотел, я сейчас-- Она качает головой. — Всё хорошо, — и она вновь улыбается ему этой улыбкой, заставляющей сердце биться так, словно он только что пробежал марафон. — Это приятно. Он мешкает ещё несколько мгновений, и только увидев её кивок, нерешительно толкается вперёд, но позволяет себе расслабиться только тогда, когда чувствует её объятия. Он. Челл. И больше ничего. Его движения медленные, осторожные, ведь он никогда раньше не делал этого, и если бы она не настолько хорошо знала Уитли, она бы подумала, что он намеренно дразнит её. Тепло — это глаза Челл. Её серо-голубые глаза. Раньше ему казалось, что они похожи на странный остывший кисель. Но сейчас, в этот момент, он понял, что ошибался. Глаза Челл — это могучие грозовые тучи, это штормовой ветер, бьющий в лицо, но когда она смотрит на него — это озера, отражающие вечернее небо. Он наклоняется ближе, желая нырнуть глубже в этот серо-синий туман, и вдруг... — Ай! Сначала Уитли не понимает, почему вокруг всё вдруг стало размытым, и почему Челл потирает свою переносицу, зажмурившись. Он машинально дотрагивается до своей, и в этот момент приходит ужасающее осознание. Очки. Он не снял их. Ну, точнее, теперь они уже сами снялись с него. — ПРОСТИпростиянеспециальноизвини-- — выпаливает он, уже понимая, как он глупо и нелепо звучит, — Я забыл, совсем забыл! Ты в порядке? Надо было это сначала спросить, я идиот-- — Поцелуй меня. Что-что? Он смотрит на неё в недоумении. Она смотрит на него в ответ, и ещё она, похоже, заметила его растерянность. — Поцелуешь меня, и я прощу тебя, — Челл хитро улыбается ему. И всё? Ну, не то, чтобы он против. Его поцелуй робкий и нерешительный, извиняющийся. И когда она вдруг берет его за затылок, вовлекая в более мокрый и глубокий его аналог, заставая его врасплох, и когда он вновь двигается и она стонет, не разрывая их губ, ему кажется, что он вот-вот сойдёт с ума. Челл сведёт его с ума. Её жаркое дыхание совпадает с его собственным. Чувство такое, словно в этом мире сейчас не существует никого, только они вдвоём. Чувство такое, словно они ждали этого момента всю жизнь. Звездное небо над головой, неуклюжие, но нежные толчки, обволакивающее его тепло, всё это было слишком. Он смотрит на Челл, и у него перехватывает дыхание от этой картины: её глаза прикрыты, щёки раскраснелись, а длинные волосы разметались по земле. У Уитли кружится голова — или же это мир кружится вокруг него? — его стоны тихие, с придыханием, раскрасневшиеся губы шепчут бесконечные признания в любви и её имя — единственное, что осталось у него в мыслях. Челл. У него чувство, словно он тает. Он не знает, от чего — от этих ощущений или от взгляда на её лицо, розовое и обрамлённое тёмными прядями, или от этих сладких звуков, невольно срывающихся с её припухлых от поцелуев губ. Наверное, от всего сразу. — О, боже-- солнышко-- Челл... — его дыхание горячее и сбитое, он путается в словах ещё больше, чем обычно. — Пожалуйста... Он не знает, чего он просит. Мысли плавятся, смешиваются друг с другом, и он теряет себя в этом незнакомом ему доселе чувстве, в потоке бессознательных желаний, где смешались нежность и любовь. Ночное небо, звёзды, золотистая пшеница — вся эта красота меркнет в сравнении с Челл. Ему хочется сделать для неё всё на свете. Всё. Ему приятно. И ему ещё приятнее от мысли о том, что он делает ей хорошо. Это ощущение проникает ему под кожу и кружит голову, крутит все его мысли по кругу, как карусель. Даже слова сейчас кажутся лишними и ненужными, ненужным выглядит весь мир, кроме двух человек, связанных сейчас вместе тонкой нитью переполняющего их счастья. Она зовёт его по имени. И он никогда не признался бы себе в том, что с ним делает голос Челл. Когда в его глазах темнеет, он целует её снова и снова, до тех пор, пока с его губ не слетает дрожащий стон наслаждения. Он слышит и Челл, и он чувствует, как она дрожит и крепче сжимает его в объятиях, и в ответ он прижимает её к себе, словно желая слиться с ней в одно целое, не отпускать её до тех пор, пока в ночной тишине не останется только их частое, тяжёлое и горячее дыхание на губах друг друга. Пока она не улыбнётся ему и не погладит с нежностью его щеку, и пока он, ложась рядом с ней, не прижмёт её ближе в объятиях и не уткнётся лицом в её плечо, закрыв глаза и улыбаясь, счастливо, как придурок. Он даже не понимает, что засыпает, но точно знает – Челл рядом. Их сердца бьются так близко друг к другу, как никогда прежде.

* * *

Уитли просыпается на рассвете, впервые раньше, чем Челл. Первое, что он видит, открыв глаза, это светло-голубое небо и колосья пшеницы над головой, едва колышимые тёплым утренним ветром. Он поворачивается, ложась на бок, и смотрит на Челл, на её подрагивающие ресницы и приоткрытые губы, любуясь чертами её лица. А потом неожиданно в его голову стучится осознание, осознание того, что произошедшее вчера не было сном, и он почти хочет вскрикнуть, однако, боясь разбудить её (а он почти уверен, что если он это сделает, Челл ему треснет), он издаёт только тихое "а". И чувствуя, как его лицо снова начинает гореть, Уитли прикрывает красные щёки ладонью, как будто бы Челл могла его сейчас видеть. А потом он осторожно, тихо-тихо обнимает её, стараясь не потревожить её сон. — Ты знаешь, солнышко, я... я очень счастлив сейчас. На самом деле счастлив. И смущён, но больше счастлив. Давай так, чтобы было понятнее: я очень смущён и очень-преочень счастлив. Ты спишь, а я совсем не могу молчать, и я тебя очень люблю. Он касается губами её лба, и она бормочет что-то невнятное во сне, улыбаясь и прижимаясь ближе к нему. И он вдруг понимает, что никакие звёзды, даже самые яркие звёзды во вселенной, не стóят и тени улыбки Челл.