Белые розы на заснеженном паркете

На улице была метель. Весь Петроград занесло огромным слоем снега. Метель бушевала не прекращаясь вот уже с неделю. Неба, а уж тем более светила, не видно, всё заполонили тучи-облака. Окно открыто нараспашку, тонкие шторы развиваются точно флаг, снег постепенно начал пробираться в комнату, суровый северный ветер разгуливает по комнате хозяином. В квартире температура такая же, как и на улице, но, казалось, обитателя этой самой квартиры это не волновало. Ещё совсем юный мальчишка с золотыми кудрями восседает на стуле, подперев колени подбородком. Он одет в лёгкую, длинную льняную рубашку, которая из-за ветра стоит пузырём и больше смахивает на саван. Его кудри грубо перебирает ветер, заплетая причёски на коротких волосах. Сам он тихо мычит в такт хрипящему голосу Вертинского, раздающемуся из граммофона. Во рту его зажат карандаш, он размахивает руками как дирижёр, а его глаза бешено шастают по столу, выискивая нужные строчки среди тьмы исписанных листов с неполучившимся стихами. Кучу раз этот мальчик писал стихи о своей Родине, о природе, но еще ни разу он не признавался в любви стихами. Маленький поэт словно в горячке: он тяжело дышит, его глаза наполнены пеленой слёз от безысходности и в сумасшествие бегают по всему столу, заваленным абы чем. Входная дверь с тихим скрипом отворяется. Мужские лакированные туфли гулко стучат по паркету, но мальчик не слышит этого. На кухне плотно закрывают окна и проходят в комнату, застывая в проходе. Огромная и холодная глыба корчится от боли и обессиленно упирается виском о проём. Из обсидиановых, усталых глаз начинают медленно литься слёзы. Медленно. Одна за другой слёзки-жемчужины катятся по впалым щекам, сползая на крепкую мужскую шею с ярко выраженными венами и треугольным кадыком, который дёргается при каждом молчаливом всхлипе. Из алых губ наконец вырывается один тихий-тихий всхлип. Мальчишка вздрагивает, спускает ноги на пол. Есенинские золотые кудри взлетают от порыва ветра, а аквамариновые глаза встревоженно изучают гостя: чёрное пальто припорошено снегом, в руках помятый букет роз, от Маяковского пахнет морозом и дамскими духами. – Лодя... – Голос предательски дрожит как от слёз. Мужчина громко вздыхает и бросается к мальчишке-имажинисту, падая перед ним на колени и зарываясь лицом в нежную молочную кожу бёдер Серёженьки. Мальчонка теряет равновесие и бахается на скрипучий стул, осторожно впутывая свои тонкие, дамские пальчики в густые смоляные локоны, поглаживая, пропуская сквозь пальцы, массируя голову, тем самым успокаивая. Наконец старший поднимает на Серёженьку свой взгляд, смотрит с нежностью, впивается пальцами в юношеские бёдра так, что завтра на них будут синяки. Кидает быстрый взгляд на измятый букет белых роз, валяющийся около мужчин. Есенин кладёт свои горячие, обжигающие ладони Володе на щёки, нежно поглаживая их. – Серёжа, она вновь мне отказала, она заперла меня на кухне как ненужного пса, а я сидел под дверью и скулил от боли, раздирающей грудь, она любит Осипа, не меня. – плачет мужчина, а Серёжа вытирает большими пальцами слёзы с его лица. – Я уверен, что она просто ещё не осознала всех тех чувств по отношению к тебе, она вправду тебя любит, просто, глупая, не поняла ещё этого – шепчет мальчик с золотыми кудрями и смотрит так нежно и любит. Любит. Именно любит, а не терпит. – Может, напрасно оно всё, вот эти ухаживания, подарки, внимание.. Любить – это глупо, всё получилось не так, как хочется. Душа трепещет и плачет от того, что творится в уме. – опускает взгляд Владимир, внимательно изучая красные отметины от своих же ногтей, на бёдрах Сёрёжи. – Всё будет хорошо, всё не напрсно, Лоденька, у вас всё ещё наладится, она будет любить тебя так же, как ты её, а Осип... Не любит она его, из-за денег с ним, а с тобой из-за любви будет, обещаю тебе. – спокойно произносит имажинист, часто моргая, чтобы убрать пелену слёз с глаз, чтобы его любовь не увидели, он сейчас должен казаться сильным в глазах Маяковского, он должен помочь ему сейчас, а не наоборот. Владимир встаёт и шатается, словно пьяный, но это не так, он трезв и умом и сердцем, правда слеп. Тот гладит младшего по волосам, приглаживая золотые, ангельские кудри. Достаёт из внутреннего кармана пальто сигареты, и нервно закуривает, стоя посреди комнаты. Серёжа смотрит на него нежно и глазами целует целует целует. Эта нежность совершенна. Внутри таится страх, что совершенная нежность превратится в совершенное зло. Мальчик отмахивается от неё. Нет. Он не посмеет его возненавидеть, он будет любить его вечно, даже если любовь его любит другую. Лиличка. Одно слово – столько боли. Для обоих мужчин. Для Маяковского, потому что она его муза, которая отвергает его любовь, а для Есенина, потому что она отобрала у него самое дорогое, самое драгоценное в его жизни. Но красивую птичку нельзя запереть за семью печатями, так сделаешь только хуже, а если отпустить в синее небо – ещё хуже. Так что лучше птичку всё-таки в руках, и вам бы, monsieur, тоже не стоило витать бы в облаках. Но у Серёженьки она вырвалась сквозь тонкие пальцы, оставляя в ладонях лишь несколько перьев. Огромная жилистая громадина по имени Владимир Маяковский, разворачивается на каблуках и медленно уходит в коридор, докуривая сигарету. Серёжа из последних сил срывается с места и нагоняет футуриста у самой двери, когда тот уже схватился за ручку, открыв дверь в парадную. Мальчик цепляется якорем за мужские плечи, облаченные в чёрное пальто, и целует алые губы, пропахшие табаком. – Я люблю тебя. – А по щекам текут слёзы беспрерывным потоком. Иссиня-черные глаза Владимира смотрят с жалостью, а сигарета в руках нещадно тлеет, вот-вот готовая обжечь музыкальные пальцы. – Это пройдёт, всё проходит.