dear lover, give me one last painful letter

— Рони, так смешно писать это сейчас тебе, скорее всего, ты подумаешь, что я слетела с катушек или подсела на мощные запрещённые вещества, но человек, пишущий это, просто хочет вовремя присечь те чувства, которые…– Нет, не то. Вновь не подходит, вновь не то, что она хочет сказать. Снова отсутствие той искренности, которую хочет дать прочувствовать Веронике сама мадам Чендлер. Вновь перечёркнутые до разорванных бумаг строки, словно рваные раны, что посмели оставить дворовые собаки на лодыжках, вновь едкий чернильный запах, который вдыхает Хезер, когда в порыве не то несдержимого гнева, не то желания успокоиться, взять себя в руки и сделать решающий глубокий вдох, который, по иронии судьбы, не помогает привести беспорядочно оббегающие одну мысль за другой. Иронией и является Вероника. Ирония, что главная причина алеющих щёк Хезер Чендлер — мадам Сойер. Ирония, что главная причина бабочек в животе, деградирующих в дьяволов прямиком из преисподней и бьющихся под ребрами, что невольно хочется достать что-нибудь острое, да выпустить их наружу из своего нутра — её единственная и неповторимая Рони, которая единственная не для неё. Ирония, что Хезер не с кем танцевать на выпускном, который не состоится лишь для неё одной. Ведь она не хочет. Ведь она переезжает. Вероника сама была настоящей иронией в судьбе Чендлер. — Знаешь, Рони, если бы я написала книгу, я бы назвала её «череда непрекращающихся ошибок». — Девушка пытается натянуть на себя улыбку, но выходит ужасно вымученная гримаса. Увидела бы она себя сейчас в зеркале, то точно вообразила бы столь жуткую фотографию на страницах школьного альбома, который изорвала в клочья и прокляла фотографа, желая изничтожить его на адском пламени. Ведь как он посмел опорочить всегда идеальную Хезер Чендлер? Но ад, в первую очередь, на земле. —Можешь ли ты себе вообразить такое? Я всегда думала, что ты будешь отрезком моей жизни, к которому никогда не смогу привязаться так сильно, как к чему-либо, что возникало у меня раньше. Как к чему-то, что было у меня первым, будь то дружба, любовь или общение как таковое. Я не понимала, как можно привязаться к кому-то так сильно, пока не встретила тебя. Через несколько недель стукнет третий месяц нашего затишья, с тех пор, как я видела тебя в последний раз. Когда я спешно выходила из школы, подобно какому-нибудь заядлому прогульщику, дабы ненароком не увидеть твоё лицо в многообразии освободившихся от учебного дня людей. Если быть честной, до сих пор не могу найти ответа на все вопросы, которые всплывают у меня время от времени в голове. Я не знаю, как с этим справиться. Не могу сказать, что у меня в жизни творится сущая неразбериха, наоборот, мне есть чем себя занять, есть с кем обговорить безвкусное платье, но всё это пустое. Я ищу в каждом человеке ту искру, которая зажглась между нами тогда, но не могу найти. Зато нахожу тебя во всём. В шутках от случайных людей, в репликах абсолютных мне незнакомцев, в голубом небе и чистом мартовском дне, который ты так яро ненавидела, нахожу тебя в музыке, в абсолютно разных песнях, каждую трагичную концовку какой-нибудь слёзной драмы нехотя сопоставляю с нашей общей историей. С нашей реальностью, где нет счастливых. Я давно пересилила себя и просто не плетусь туда, где могла бы поиметь хоть какое-то общение с тобой, на удивление, мне это хорошо удаётся благодаря различным дневным обязанностям, которые зачастую затягиваются до поздней ночи. А знаешь, почему я перестала любить ночь? У меня была любовь к декабрьским ночам в середине учебного года, в частности к той, когда мы устроили ночёвку, в которой была уверена, что ты спишь, а мне дозволено с головой погружаться в свои мысли, в свои мечты и визуализацию, даже не посвящая тебя в них. У меня была вся ночь или время до момента, пока не усну, для того, чтоб помечтать о тех моментах, в которых мы вместе. И ни у тебя, ни у меня ничего не болит. Жаль что это всего лишь мечты, которые обрывались тогда, когда разрывалась нить между сном и реальностью. Но любви к апрельским ночам у меня нет, ведь в них практически каждодневно, если не получается вовремя уснуть, я беспрестанно думаю обо всём. О том, что было бы, если бы мы больше говорили друг с другом. О том, что было бы, если бы я была более открыта и менее холодна и резка в своих чувствах и действиях. О том, что было бы, если бы всё сложилось как хотелось бы. А главное о том, что ничего уже нельзя изменить. Или можно, Рони? Мы сами выбрали это, а теперь пожинаем плоды. Это закономерность. Не сказать, что каждая из ночей сопровождается слезами, но и если скажу, что не выхожу за рамки и не позволяю себе проливать как минимум пару слезинок — это будет моя самая ужасная ложь в настоящее время. Временами разрывает на части мои личные океаны, а они, в свою очередь, выходят через «зеркало души» как их привыкли называть авторы ванильных романов с хорошей концовкой. Иногда терпимо и вполне сносно, но даже в такие моменты я бы желала услышать, как ты еле слышно стучишь в мою дверь. Знаю, что этого не последует, но в моей груди будто что-то каждый раз отдавалось трепетом, когда я видела тебя в коридоре, спешно открывающей свой шкафчик. С самого начала я считала, что ты всего лишь то, что приходит также быстро, как уходит из моей жизни, но мне почему-то на это будет не то чтобы плевать, скорее я просто в очередной раз сделаю выводы насчёт лицемерного общества в целом, да пойду дальше заниматься не тем, что хочу, и корчить из себя ту, кем полноценно не являюсь. Была права лишь наполовину. «Половина» это естественно кроме той части, где мне плевать. Нет, я оказалась привязана. И поняла это тогда, когда начались мысли о том, что боюсь тебе наскучить. Поэтому, поразмыслив, пришла к выводу, что боясь разочаровать, прогрессирую в абсолютную скованность. А ведь по мне и не скажешь, что могу быть таковой? Не скажешь это по человеку, рассказывающего всё так ярко, говорящего в напускной манере и открытого. По той популярной особе, казалось бы, но только на ту одну сотую, которую я позволила видеть. Я начала бояться, однако при моём чётком почему-то мнении, что ты отвернёшься — так и не решилась рассказать о чём-то, что можно было урегулировать здесь и сейчас, и пойти дальше, без этого отягощающего груза. Сначала я боялась, а потом, увидев холодок и скорее вынужденное абсолютно всё «в нас», нежели желанное, решила дать по газам и просто уйти из твоей жизни. Если я когда-нибудь отправлю тебе это письмо, то прошу тебя не злиться слишком сильно, я могу признаться тебе, что могу вести себя очень глупо и не взвешенно. На тот момент, я решила всё скорее за себя, чем за двоих, потому что твоё общение с Мартой дало о себе знать, и эти ваши парные кулоны, я не испытывала ревность, нет. Это глупое чувство вовсе мне не знакомо... — Хотя кого я смею обманывать? — Проносится гадким отзвуком в голове Чендлер, настолько неприятным, что она едва не разорвав лист пытается дописать строчку. — Сначала решила за себя, когда замолчала и увидела как у вас всё очень нежно и мило, а затем, решила за двоих, увидя объятия Джейсона Дина, уйдя насовсем. Не думаю, что я бы сделала это, получив от тебя хоть три желанных слова, но я не хочу тебя винить. Пусть это не звучит как упрёк. Я не хочу делать тебе больно и не желала. Мы обе с тобой потрёпанные, раненные и в какой-то степени убитые, просто я хочу донести до тебя, что если кто-то и виноват, то, пожалуй, лишь мы. И виновато иссиня-тёмное ночное небо, на которое каждый раз обращаю свой взор, когда приезжаю домой очень поздно, ведь даже в нём привыкла видеть тебя. Где-то вычитала, что лишь для того, чтоб убедиться в важности присутствия, нужно дать себе прочувствовать отсутствие. И оно верно. Я всё ещё держусь и не позволяю себе заглядывать к тебе, но если я не смотрю, то накручиваю себя по разным причинам. Что если ты уйдёшь в определенный момент насовсем? Сменишь место жительства, имидж, начнёшь жизнь с чистого листа, как сделала я в одно время. Я уже переезжала однажды, дав себе чистый лист, который здесь тоже благополучно испачкала чернильными пятнами.        *** Хезер любит своё богатство, обожает дороговизну, любит не волноваться о школьной конкуренции и возвращаться домой. Но теперь Хезер с порога понимает — зря вернулась. Зря пришла туда, где ей и место с самого её рождения, но где стены давят. И как же она каждодневно проклинает всё.        *** — Я проклинаю кровать, лёжа на которой чувствую себя истерзанным телом с рваной раной в области сердца и шеи. Проклинаю её за отсутствие отчётливо слышимого скрипа из-за твоего тела, решившего присесть и посмотреть на то, как я умираю. Проклинаю одеяло, потому что оно не твои мягкие прикосновения рук, поглаживающих по макушке, так отчаянно желающих успокоить. Проклинаю подушки, потому что они не твои хрупкие плечи, в которые можно уткнуться и не бояться разрушить свои личные дамбы, предательски наполняющиеся новыми порциями солёной воды, когда что-то идёт не так. А как бы я хотела во время немого крика и вытянутой расплывчатой из-за слёз руки к потолку, словно тянущейся за помощью слышать твой успокаивающий шёпот. Чувствовать твоё тепло, которого мне всегда было мало и не важно где и как — им хотелось захлебнуться. Но я никогда не насыщалась сполна. Это сравнимо с чувством голода, которое не в состоянии утолить ни единая вещь. Ни единый человек кроме тебя. Сочетание красного и синего отцвело, оставив после себя оттенки серого, беспросветного и неживого. Моя дорогая Рони, знаешь, так отвратительно, когда жизнь лишь видимость. Я скучаю по тебе. Скучаю не потому, что мне наскучили другие варианты и я желаю заполнить и тебя такой же скукой. Думаю, что просто скучаю по тому, что мы называли нами.             Хезер скучает по своей ненаглядной настолько, что иногда садится в порш и наматывает круги по городу, лишь бы концентрировать внимание на дорожных знаках, временных остановках и заправках, лишь бы не возвращаться мыслью туда, где ещё можно было всё исправить. –Чёрт, я так устала закрывать глаза на всё то что происходит, устала, что боль стала моим единством и что кроме пустоты в глазах у меня ничего отныне не осталось. Я отчаянно желаю кинуться к твоей двери, выбить её, или просто броситься вверх по лестнице к твоей комнате, чтобы открыть её и причитать твоё имя с различными упоминаниями бога, пытаться сдержаться, но когда ты спросишь что случилось, а я не вынесу, просто рухну на пол, не сдерживая неконтролируемые рыдания, и ты обязательно меня утешишь, правда ведь, Рони? Чувствую себя такой беспомощной без тебя, без твоей воображаемой руки в моей, хоть и ненавижу в этом признаваться даже себе самой. Скоро стукнет месяц как мы не виделись, буквально через два дня, пройдёт этот, сменится следующий, а от тебя всё также нет ни единой весточки, которая могла бы дать мне понять, что впервые за годы начинаю глубже дышать, не боясь колюще-режущей боли в сердце, какая бывает только при ножевых ранениях, которые наносят каким-нибудь полупьяным обладателям длинных языков за ними же не следящими. Только начинаю думать, что жизнь налаживается, как не замечаю, что вновь занимаюсь не тем в час ночи и жажду тебя. Вероятно, по мне и не скажешь, но и моё, и твоё бездействие ранит настолько сильно, что с каждой секундой давиться сгустками крови от израненного сердца становится всё невыносимее. Я так хотела, чтоб ты стала чем-то большим, чем просто пустым взглядом в ночник. Чем-то большим, чем моя горечь сожаления и вины, что всё вышло именно так. Незаконченные романы самые красивые. И самые болезненные. Бесконечной бывает только боль и, Рони, к сожалению это единственная аксиома, которую я запомнила. –«Ты мой лучший друг. Я буду любить тебя вечно, клянусь.» — Но, знаешь, нет. Ты нечто более сокровенное и удивительное, что так и хочется спрятать меж артерий и вен. Я хочу быть свободной, Вероника. Я не найду в себе силы отправить это письмо. Я покидаю Вестербург навсегда, даже не попрощавшись с тобой.