***
Ему снова двадцать два. Снова маленькая съёмная комнатка в коммуналке, пропитавшаяся запахом водки, дешёвого портвейна и табака. Голые стены, хуёво работающая лампочка. У кровати отломана ножка, которую Андрей никак не может починить, потому что лень родилась раньше. Он не любил бы ничего этого, если бы рядом не было Михи. Даже сейчас он сидит на полу, разливая что-то по гранённым стаканам, пока Князь безрезультатно пытается найти на полу свою футболку. — Не ищи, тебе и так хорошо,— Горшок улыбается во все свои двадцать восемь с половиной. И молодой человек оборачивается, не понимая, смущаться ли от такого комплимента или сказать приятелю, что он придурок. Ответа не следует. Взгляд Князева скользит по сутулым плечам с неколькими алеющими засосами на коже, опускается по груди, обводит контур татуировок. Андрюха прекрасно знает, что повернись Миха спиной, то на ней будут царапины и многочисленные пёстрые следы от ногтей. Не Анфиска постаралась — это работа именно его, Андрея, которому сложно держать себя в руках во время того, как они с Горшком трахаются. Всё становится в такие моменты предельно ясно, по крайней мере, Князеву, за товарища он не ручается. — Чё пялишься?— спрашивает Миха с озорством и лукавством, пока парень что-то неразборчиво бормочет и чертыхается.— Ещё хочется? Иногда даже не понятно, кто кого трахает, но это не мешает никому точно знать, чего хочется. Андрею — Мишу, Мише — Андрея, во всех сокральных и не очень смыслах. — Может потом,— Князев тихо хмыкает, свыкнувшись с мыслью, что остаток вечера и ночи придётся расхаживать голышом. Но обоих такой вариант вполне устраивает, поэтому поиски вещей прекращаются так же быстро, как и начались. Князь проходит к покрытому налётом зеркалу, висящему на стене, и с какой-то придиркой осматривает себя. Он и сам выглядит далеко не как Дева Мария: растрёпанные волосы, опухшие от долгих и голодных поцелуев губы, покрытая яркими следами от укусов и других ласк шея, отметины от чужих пальцев на бёдрах. Миха никогда не сдерживается, отделывает его по полной так, что потом горло болит от стонов и вскриков. Но даже так Андрей чувствует себя счастливым, потому что он проводит время не абы с кем, а именно с ним. Да уж, придётся открывать для себя мир тоналки или по крайней мере на концертах не оголяться, зато душа радуется. Горшенёв хитро усмехается и, опрокидывая в себя стакан какой-то бормотухи, поднимается с места. Ему, в отличие от Андрея, это удаётся без труда. Пристраиваясь сзади, он смыкает объятия и сцепляет руки на плоском животе, кладя подбородок на узкое плечо. От этого телодвижение Князев чувствует одновременно и как тепло разливается по телу, и как сердце начинает стучать в такт барабанам на их концертах, и как мышцы расслабляются. И лишь когда Миха чуть толкается тазом вперёд и вжимается в его задницу пахом, дыхание безбожно сбивается. — Андрюх,— полухриплый шёпот «короля шутов» одурманивает так, что Князев не может додумать одну мысль, чтобы перейти к другой. — Чего?— ему и самому хочется говорить тише, только вот получается паршиво. — Я тебя люблю. Андрей не знает, что на это отвечать. Как минимум потому что голова отказывается работать. Но так ему хочется сказать: «Да, да и ещё раз да. Я тоже тебя безумно люблю». Миха снова легко улыбается и, прижавшись губами к чужому виску, переводит взгляд на отражение в зеркале. Князь выглядит таким раскумаренным после бурного соития, что хочется просто уложить его в постель, закутать в покрывало и уберечь от всего мира. Горшок и сам не может удержаться, чтобы не разглядывать друга: он действительно любит каждый изгиб его тела, каждую ссадинку, каждый синяк, каждую родинку. Потому что это всё его и только. Никто не посмеет это отнять. — Идёшь курить?— Андрей неумело переводит тему, откидывая голову назад и устало улыбаясь.— Или побухаешь тут в одиночестве? — Скажешь тоже,— Миха недовольно фыркает тому на ухо и, предварительно шлёпнув дружбана по округлому заду, отстраняется.— Куда ж я без тебя. С каждым разом это всё меньше и меньше походит на шутку. Даже Балу не упускает возможности стебануть их, когда оба опаздывают на репетиции и вместе врываются в зал. «Чего, герои-любовнички, опять ебались и проспали?» — после этой фразы герои-любовнички лишь отсмеиваются, хотя иногда Мишаня на полном серьёзе говорит, мол, есть момент. Каждый раз это «куда ж я без тебя» пробивает Андрея насквозь, будто слова бьют током. Но это приятное чувство удушающей эйфории не даёт покоя до сих пор. Горшенёв проходит к кровати, где в общей куче лежали их с Князевым вещи, и принимается рыться в них, чтобы найти пачку сигарет. Балкона в этой халупе нет, обычно приходится курить в открытое окно. Главный плюс такого мероприятия в том, что можно не одеваться. Когда Миша поднимает голову, то видит, что Князь уже стоит у подоконника и открывает многострадальные рамы, которые постоянно воспринимали только грубую физическую силу. Пачка сигарет тут же оказывается брошенной на облупленный оконник, а Горшок снова увиливает за чужую спину и прижимается к ней грудью. Знает, что перед таким жестом Андрей не может устоять, постоянно плавится от прикосновений и подаётся им навстречу. Он бы весь мир продал, лишь бы видеть этого человека каждую секунду. Да что там мир, душу. Всё, что угодно. Только бы он был рядом, не с Анфисой или кем-то ещё. Князь откидывает голову назад, кладя её на Михино плечо. Определённо, стоять бы так целую вечность, но следом за этим днём пойдёт другой, третий и неизвестно, что уготовано дальше. Может в один момент Андрей никогда больше не услышит это хрипловатое «люблю», учитывая многочисленные зависимости своего ненаглядного. По коже пробегают мурашки от одной только мысли, что что-то может пойти не так. — На,— из размышлений Князева вырывает голос Горшенёва, пока пальцы подносят к губам сигарету.— А то застыл чё-то. Он молча делает затяжку и переводит взгляд на улицу за окном. Удивительно, ещё несколько часов назад всё было сухо и тепло, а сейчас с неба льёт дождь, как из ведра. Подумать только. Казалось, что люди, бегущие по тротуарам, лишь пылинки по сравнению с тем, какие пляски решила устроить погода. Андрюха невольно улыбается, выдыхая дым. Да уж, думает, они там мокнут, суетятся, а мы друг друга лучше всякой батареи греем. Миша начинает что-то нашёптывать, то и дело посмеиваясь и осыпая мелкими поцелуями шею, из-за чего молодому человеку кажется, что он спит, такого просто не может быть на самом деле. — Мне придётся из тебя всё клещами вытягивать?— требовательно, капризно и даже в какой-то степени обиженно фыркает Горшок, когда и в этот раз Андрей предпочитает помолчать.— То не заткнёшь, то молчишь. — Я просто думаю,— тот легко смеётся, забирая из рук товарища сигарету и зажимая губами фильтр. — О чём же?— приподняв одну бровь, Миха вновь смыкает объятия где-то на уровне чужого живота. И так хочется ответить всё честно. Так хочется Андрею сказать, что он думает об их отношениях, о том, как ему хорошо с Горшенёвым, как хочется убежать ото всех, чтобы быть только вдвоём. Но он лишь неоднозначно хмыкает и пожимает плечами, продолжая медленно раскуривать сижку. Затем поворачивается, чтобы видеть отчасти возмущённое Мишино лицо, и мягко касается его губ своими. Ненавязчиво, медленно, смакуя вкус табака и алкоголя, который на них остался. В один поцелуй Князев мог вложить больше своих эмоций, мыслей и слов, чем во что-либо ещё. И Горшок это знает, поэтому лишь улыбается и отвечает на чужие ласки так же трепетно и чувственно.***
Князев до сих пор ругал себя за то, что так ничего тогда ему и не сказал. Ни тогда, ни в другие дни, потому что это было выше его сил. Сейчас же он понимал, что это было главной ошибкой — раскройся он перед Мишей раньше, то можно было и себе помочь, и его спасти. Отбросив догоревший бычок в сторону, мужчина обхватил руками раскалывающуюся голову. Опять эти ебучие мигрени, которые лишь обострились на фоне этого непрекращающегося стресса. Хуже всего то, что они усугубляют и без того ужасную ситуацию. — Прости, Мих. Пожалуйста, прости. Я должен был, я должен... Он чуть ли не плачет, чувствуя, как по телу проходит дрожь. Князь никак не может понять, как он вообще до такого докатился. Достаёт очередную сигарету и изо всех сил старается её зажечь, но безуспешно, зажигалка сломалась. Это становится последней каплей, когда все действия свелись к единому исходу. Подумать только, здоровый мужик, а заработал нервный срыв из-за того, что прикурить не получилось... — Твою мать!— Андрей уже готов завыть от безысходности, что есть дури отшвыривая пластиковый корпус с кремнем в сторону.— Твою мать!!! Нервы сдают окончательно, давая волю слезам. Они катятся по гладковыбритым щекам, обжигают кожу, будто в лицо плеснули литр кислоты; плечи лихорадочно вздрагивают, руки беспорядочно трясутся, а дыхание больше напоминает резкий перегон воздуха по трубам. Князева трясёт изнутри, крепко зажмурившись и скривившись от головной боли, он наконец-то позволяет себе сорваться. Зачем мне вообще что-то без тебя? Зачем мне без тебя жить? Кому это нужно? Не выдержав, он кричит и бьёт кулаком о пол. Ещё раз — громче и отчаяннее. Вскоре, когда горло совсем отказывается рвать связки, мужчина давится своими же слезами и заходится в кашле. Ему не становится легче, хочется перестать. Он не хотел плакать, потому что права на это не имел. Но слёзы текли, а тело трясло — ни то от жара, ни то от холода — и так больно было в груди, будто сердце сжала чья-то тяжёлая, холодная рука. Иногда Князев думает, что было бы и ему неплохо уйти вслед за Мишей, туда, где он наконец-то сможет быть с тем, кого по-настоящему любил и любит, не боясь косых взглядов и общественного порицания. Почему это произошло именно с ним? Почему именно тогда, когда Миши так не хватает рядом? Андрей считает себя слабым, настолько жалким, что даже за самого себя противно. Хорошо, что никто не видит его таким. Ни семья, ни друзья, ни... Горшок. Да, было бы просто «великолепно», если бы он застал товарища в таком состоянии. — Блять...— Князь даже сам себя не слышит, голос абсолютно сел.— Да как так-то?.. Внезапно он чувствует, как что-то коснулось его плеча — от этого прикосновения по всему телу медленно разносится тепло и спокойствие, о котором в последние пару лет и мечтать не приходилось. Затем в нос врезается знакомый запах: сигареты, дешёвый шампунь и... водка. Князь ощущает, как ладонь будто погружается в тёплую воду и он прекрасно помнит, что это такое. Такие же чувства были, когда Миша брал его за руку. Сперва мужчина в это не верит, но, протерев глаза, резко поворачивает голову туда, где появилось что-то, лишившее его покоя. Тут же он теряет дар речи, пока сердце начинает биться быстрее, заставляя кровь грохотать в ушах. Замерев, Андрей даже не в силах пошевелиться — он смотрит и смотрит, с такой жадностью, словно видит всё это в первый и последний раз, словно старается запомнить всё даже в самых мелких деталях. На глазах опять наворачиваются слёзы, но теперь уже от того, что с ним происходит эта сказка. И это всё кажется сном, но нет. Это действительность, некогда жестокая и ужасная, а теперь такая родная, что даже не хочется верить в то, что морок может спасть. — Миха... — Теперь уже и сигарету прикурить нормально не можешь,— Горшок улыбается и, поднося сигарету к чужим губам, щурится.— Андрюх, ты чёт совсем уже с ума сошёл. — Сошёл, сошёл,— мужчина вынужденно соглашается, стараясь укрепить срывающийся голос.— Но ты же... этого не может быть. — Ну даёшь, ёмоё,— снова этот гортанный и хриплый смех, по которому Андрей безумно скучал. И его владелец сейчас подносил непонятно откуда появившуюся зажигалку к нетронутому пламенем концу сигареты.— Я уж думал, ты... Он не успевает договорить, как руки друга заключают его в крепкие-крепкие объятия. И странно, как же можно обнять того, кого нет? Но нет, вот он, тут, это Князев точно знал. И он не собирался больше его отпускать, потому что знал — никогда больше он не сможет больше увидеть Миху. Ни увидеть, ни обнять, ни сказать ему то, что хочется. Ничего. Андрей утыкается лбом в любимое плечо, старается дышать полной грудью, чтобы навсегда запомнить этот запах любимого человека, а его плечи снова начинают дёргано вздрагивать. Никогда. Никогда это слишком долго, думает Князь, сжимая пальцами кожаный плащ. Он до сих пор помнил каждый элемент на нём, каждую заклёпку, каждый ремешок, каждую потёртость. Потому что прекрасно помнил Горшенёва, одетого в этот плащ. И он не готов был прощаться с этими воспоминаниями, не мог отпустить того, ради кого жил долгое и долгое время. Только не сейчас. Это слишком больно. — Я тоже тебя люблю. Любил и буду любить,— шепчет Андрей, чувствуя, как его самого душат ужасные рыдания.— Не уходи. Пожалуйста, не уходи. Я не могу так, без тебя это всё кажется нереальным. Прошу, останься. И впервые за все эти несколько секунд, пока фантом молча сидел на месте и не двигался, мужчина почувствовал, как на затылок легла чужая ладонь. Горшок по-прежнему ничего не говорит, лишь прижимает истосковавшегося Князя к себе и медленно гладит его по голове, стараясь унять дрожь и заглушить плачь. Андрюха продолжает шептать, умолять его остаться, изредка срываясь на тяжёлые всхлипывания, но постепенно ласковые прикосновения Миши успокаивают его. Не сильно, но этого вполне хватает, чтобы перестать выть на весь дом, как потерпевшей белуги. — Тш-ш,— Миха аккуратно прижимается губами к чужой макушке, а у Князева от этого движения щемит сердце.— Я здесь, никуда не уйду. Всё хорошо, слышишь меня? Я здесь, с тобой. Он прекрасно слышит. И понимает, что теперь и сам никуда Мишу не отпустит. Фантом, не фантом, какая разница? Он снова здесь, рядом, Андрей чувствует его прикосновения; ощущает тепло ладоней, запах табака и водки, а значит ничего в этой жизни больше и не надо. Только бы это был не сон. Только бы не проснуться снова там, где нет Горшка.