Петля

Сегодняшняя витрина Пророка пестрит скандальным заголовком. Гермиона смотрит на него, и не может понять, что именно она испытывает. Стыд? Удовлетворение? Ревность? Драко садится на диван подле ее и ставит кружку на кофейный столик. Его взгляд перекочевывает на газету в руках Гермионы, которую она держит, как священную реликвию. — Это то, чего ты хотела? — спрашивает он прохладным тоном, рассеянно переключая канал на телевизоре, уже почти приспособившись к маггловской технике. Гермиона не находит в себе язвительности, потому что да. Это именно то, чего она жаждала — признание и гласность. Официальное заявление, что она является хоть кем-то, что все, что связанно с ней — это не мимолетное увлечение. Она отхлебнула из кружки Драко и в предвкушении открыла первый разворот. В конце концов, сегодняшний заголовок газеты гласил «Героиня войны Гермионы Грейнджер была признана официальной любовницей Драко Малфоя».

***

Это не был роман, который настиг их ураганом и снес в бездну страсти и порока. Первое что можно было сказать об их общении со стороны — скука. Дословная цитата Рональда, у которого каждую неделю на коленях обнаруживалась новая девушка, и который слово «роман» воспринимал совершенно иначе. Началось все достаточно глупо для людей их возраста. Работая в Министерстве, было бы удивительно не сталкиваться по крайней мере раз в неделю. Но одно дело столкнуться, а другое — беседовать. В этом плане они предпочитали вежливо друг друга игнорировать. Гарри просто однажды пришел на пятничные посиделки их Золотого Трио со своими коллегами, среди которых потерялся Драко, и спустя множества лишних шотов, Гермиона обнаружила, что у них есть что-то общее. Было бы странно, будь это не так, — все они не уникальные снежинки. Но одно дело, будь это что-то вторичным из серии: они оба когда-то прочитали весь цикл о Шерлоке Холмсе. Прочитали и забыли. Нет, к сожалению или к счастью, людей сближает что-то более важное в обеих жизнях. К примеру, они оба могут орать на весь бар, когда пьяны. Как оказалось, они оба достаточно яростно защищают свое мнение. Настолько, что могут полезть драться, обсуждая обоснованность концепции подсознания. Как на утро вспоминала Гермиона, все время они орали одни и те же вещи, только она использовала слово «подсознание», а он — лобная доля. По крайней мере большинству было забавно за этим наблюдать, пока они не начались замахиваться стеклянными кружками. После Гарри сухо заметил, что зрелище было занимательным. Возможно, это была интоксикация, но с определенного момента Гермиона в ту ночь снова начала видеть в почти тридцатилетнем мужчине, который мелькал в ее жизни где-то на периферии, того мальчишку, который дразнил ее в школе. Малфой краснеет, когда пьет. Когда он повышает голос, уголок его рта кривится, и вкупе с налипшими волосами на взмокший от духоты лоб, он был похож на драчуна-Драко, орущего на сокомандников во время квиддича. И как-то с этого момента все потекло. Их больше не звали пить в одной компании, но времени обеденного перерыва было найдено лучшее применение, и они стали пересекаться в буфете. Иногда Гарри звал его за их с Гермионой стол. Иногда Гермиона сама пересекалась с Драко в очереди, и приглашала присесть, и в такие дни он оплачивал ей обед. Их разговоры, на счастье Гарри, были более цивилизованны, и постепенно эволюционировали в полноценные дебаты. Пусть умных людей в ее жизни было чуть ли не в избытке, ей казалось, будто она расцветает. С какого-то момента, она начала чувствовать пузырящуюся радость, когда на лице Малфоя появлялась игривая раздраженность. Гермионе нравилось изучать его маленькие жесты: он закатывает рукава, когда пытается казаться серьезным, и смахивает челку с глаз, когда смущается. Он закусывает щеку, пытаясь сдержать смешок, и крутит обручальное кольцо на пальце, когда задумывается. В свои тридцать, Гермиона ощущает себя непривычно юной. Во время следующего похода в бар они напились достаточно, чтобы их просто свалили в ближайшем доме, который оказался квартиркой Гермионы. В ее памяти отрывками вспыхивали кадры, как Рональд скинул Малфоя на диван в ее гостиной, пока Гарри намного более бережно чуть ли не донес Гермиону до ее кровати. Это было по меньшей мере забавно, так она ему и сказала на утро. — Пиздец весело, — огрызнулся он, сидя с зеленым лицом и тазиком в руках. По какой-то причине в тот момент, когда Малфой олицетворял собой самого непривлекательного человека — в мятых брюках с офиса, с опухшим лицом и растрепанными от сна волосами, — ее грудь защемило нежностью. Сама обстановка могла выглядеть со стороны, как дружеская ночевка. На месте Малфоя спокойно можно было представить Рона или Гарри, но почему-то Гермионе хотелось, чтобы они были не друзьями. Она цеплялась за витающую неловкость в воздухе, и надеялась, что это не плод ее воображения, мечтающего, чтобы это было чем-то большим. Золотое кольцо на безымянном пальце Малфоя в тот день кидалось в глаза больше обычного. Наверное, самое ужасное в этом было то, что это как раз-таки нельзя было назвать романом в понимании Рона. Было бы легче, если бы Малфой ее просто сексуально привлекал. Если бы они сделали что-то глупое. Если бы ей потом пришлось искренне и на коленях извиняться перед Асторией, потому что Гермиона никогда не будет оправдывать измену. Вместо этого Гермиона позволила зародиться именно духовной связи, которая перемалывала ее каждую ночь, когда она думала об этом, не в силах заснуть. Почему-то с того раза Малфой решил, что он желанный гость в квартире, которая должна была вызывать у него легкое отвращение. — Умоляю, скажи, что у тебя есть еда, — начал он с порога, когда Гермиона распахнула перед ним дверь в первую среду октября. Она чувствовала себя спящей, с видом Малфоя, облокотившегося на ее дверную раму и осознанием, что он только что воспользовался маггловским дверным звонком. — Я рыбу жарю, — растерянно сказала она, позволив Драко протиснуться мимо и скинуть пиджак на настрадавшийся диван. — Отлично, — кивнул он, и прошел к плите, переворачивая филе, будто даже не задумавшись о пятнах жира, которое может оставить на его накрахмаленной рубашке шипящее масло. Вся эта картина выглядела слегка сюрреалистично и вызывала у Гермионы головную боль. Она побоялась задавать вопросы о том, почему он именно здесь. Почему не у себя дома со своей оравой домовых эльфов? Почему не в каком-нибудь ресторане? Не у друга? Она испугалась, что его ответ может либо загнать ее в пучину безнадежной влюбленности сильнее, либо окончательно разбить подобие идиллии, которая выстроилась между ними. — Бокалы достань, — вместо этого сказала она, и тихо наблюдала, как Драко открывает каждый шкафчик столешницы, не зная, где именно искать посуду. Она научила его играть в Уно, несмотря на все брюзжание о том, что это детская и совершенно глупая игра, не имеющая за собой исторического контекста. Даже так, Драко раздражался каждый раз, когда проигрывал. Гермиона проводила его неловкими объятиями, и приютила у себя таким же образом три дня спустя. Тогда он заявился с пакетами, полными овощей и мяса, на которые Гермиона не привыкла тратить деньги. — Может мне попробовать себя в гостиничном бизнесе, — саркастично спросила она. Скулы Драко тогда забавно покраснели. — Позову тебя в качестве шеф повара. Будешь целыми днями жарить корюшку. — Я не только жарить умею, — он многозначительно поднял брови, и Гермиона состроила лицо, полное отвращения. Она чувствовала, как ее лицо горело. В тот день она провела краткий экскурс по пульту телевизора, а он споткнулся о тот самый тазик, когда зашел в туалет. Ей казалось, будто он все сильнее проникает в аспекты ее повседневной жизни, и она не имела никакого понятия, что с этим делать. Она стояла посреди своей гостиной, не слыша ни звука, доносящегося из санузла, и ей казалось, будто она потерялась в собственном доме. Когда он уходил, Драко наклонился к ней и прикоснулся губами к ее скуле в невинном жесте. На секунду его лицо замерло в такой близости, что Гермиона могла бы пересчитать его реснички. Ей хотелось одновременно петь от счастья и плакать. Поэтому она пошла к друзьям. Там и случился нелепый разговор с Рональдом, который насмешливо умилялся с Гермионы, но несмотря на свою бесполезность, он перенаправил ее к Джинни, и это был единственный полезный совет за ту ночь. Гермиона в полном расстройстве переправилась в Нору, и объяснив второпях и не без помощи Рона ситуацию, строила максимально заинтересованное лицо, рассматривая семейные фотографии на полках, пока Джинни выталкивала своего бесполезного родственника в камин. — Мой брат не создан для таких разговоров, — сочувствующе выдохнула Джинни, поставив перед Гермионой чай с лимоном. Она фыркнула, все еще ощущая обиду за смех над своими переживаниями. Гермиона скребла ногтями по неровностям на деревянном столе, ощущая в большей степени стыд. У нее может быть степень магистра, значимая должность в Министерстве и куча связей, но в плане общения она всегда казалась неопытной. В плане влюбленности тем более. Чувства заставляют ее ощущать уязвимость, но в данной ситуации ей хочется провалиться под землю. Будто она что-то украла из магазина, и совесть ее задушила настолько, что она вернулась обратно и выслушивает разъяренный крик хозяйки, угрожающую вызвать полицию и сообщить родителям. Будто ей, черт возьми, десять лет. Однако вес ответственности, сжимающий ей горло, совершенно не похож на юношеский. Гермиона понимает, что она в сантиметрах от того, чтобы вызвать у самой себя отвращение. — Давай-ка я тебе расскажу кое-что, о чем не пишут в книгах, — Джинни ровно отстукивала ногтем по керамике с кипятком; ровный звук, как у маятника. Будто должен успокоить или привлечь внимание, но Гермиона не могла найти в себе силы поднять глаза. — Ты уже знаешь, что чистокровные волшебники отдают повышенное внимание своей родословной, — Гермиона слегка побледнела, уже возжелав встать и сбежать. От Джинни, от своих эмоций и в частности от этого разговора. — Им до жопы важно иметь достойного наследника, который сможет передать фамилию. Можно сравнить это с королевскими семьями. — Я уже это знаю, — огрызнулась Гермиона, раздражаясь одновременно тем, как помешанность на чистоте крови ограничила ее социальные лифты в магическом обществе, и тем, что это служило дополнительным напоминанием, почему Малфой из другой лиги. — Поэтому большинство браков являлись договорными, — продолжила Джинни, проигнорировав вспышку гнева. — Очевидно. — Но в магическом обществе, в отличие от маггловского, это явление далеко от исчезновения. — Допустим, брак Драко и Астории договорной, как мне это поможет? — выдохнула Гермиона, наблюдая за жилками лимона, плавающими к ее кружке. Эти мысли у нее вызывали легкую тошноту. Она обдумывала все эти «если» тысячи раз, в надежде отыскать среди них что-то, что заставит ее почувствовать себя лучше. — Такие браки заключаются с единой целью — продолжить род. Они вполне могут не покрывать часть с любовью, страстью и остальным. Точно так же, как при дворце могли быть наложники и наложницы, у чистокровных семей есть официальный титул любовницы. Гермионе казалось, что у нее кружится голова. — Джин, я в одном шаге от того, чтобы закатить истерику прямо сейчас, — предупредила Гермиона. — Я представляю, как это для тебя звучит, — поджала губы та. — Но отбрось маггловскую отрицательную коннотацию. Любовники — это возлюбленные женатых людей. Это не слово, которым нарекают разрушителей семей, это люди, с которыми находятся в отношениях, пока супруги связаны долгом. Гермиона вжала запястья в глаза, пытаясь дышать на счет. Под стук ногтя Джинни. Или под удары маятника настенных часов, которые шли вразнобой. — Разумеется все сугубо индивидуально, но у Астории с Драко должна быть какая-то договоренность по этому пункту. Спроси у него. — Это унизительно, — зашипела Гермиона, убрав руки от лица и вцепившись ладонями в край стола. — Это единственный вариант, — сочувствующе посмотрела Джинни. Гермиона не нашла в чужих глазах осуждения, но там четко читалось предостережение. — Чтобы разрушить этот брак, нужно идти уже против Нарциссы Малфой. Она любого сожрет живьем. В голове Гермионы раздавался вой и мерное тиканье.