* * *
Дорога мчалась вдаль — звала нынче домой. Роб к ней глух, застрявший на песчаной обочине у знакомой закусочной. Пара его знакомых с «У Баргмана» на «ты» — там мальчишки с глубокими ртами стадионных крикунов. Член пихнёшь — точно-точно проглотят, закусив подзалупной мазнёй. Так что, дескать, пробуй другую дырку. Оттуда точно вытащишь. Хотя вылетать оттуда вроде как, будто из космоса на землю, тяжелее. Привыкаешь — кажется бесконечно-бездонной, усыпанной звёздами. Под веками. На асфальте растёкся перламутровый свет окон «У Баргмана», словно от морской раковины. Забегаловка полна моллюсков и жемчужин. Осьминогов, которые тянут к ним щупальца. Роб чувствовал себя чужим на этом дне — спланировавшая сверху мёртвая туша здорового кита. Если обглодают, хоть бы поскорее. А сердца у него не найдут — запрятал, чтоб не расколотили. Одна жемчужина обронена у самого входа — дербанила зажигалку щелчками. Не то игралась, не то пробовала закурить. Не-а — мурызую сигарету паренёк швырнул прочь. Та же поношенная джинсовка — дырок отыщешь больше, чем на теле, — те же джинсики, драные на коленках. Насосался? Набегался? Они никогда честно не отвечают на вопросы. Возраст-имя-история — вымышленные, словно у мошенника, прибывшего в новый город вершить дельце. Роба-то обставить сможет? Или разглядит в нём плохого копа, с которым лучше не тасовать показания? Этот глупыш казался здесь лишним. Того и гляди будто выйдет папаня и пожонглирует парой сэндвичей — угадай, какой с лучком. А потом они махнут поглядеть Монток, никогда сюда не вернувшись. Для этого глупыша такой давно перестал отсвечивать. Попробует повести во тьме своё дырявое судёнышко — разобьётся о скалы. Хреново, что в округе ни одного спасателя. Хреново, что у Роба вроде как тяга на таких утопающих. Вытащить жену от отца-алкаша, утирать сынишке сопливый нос — да-да, мужики-то не хнычут. Тогда чё ты разнюнился, пап? Хреново, что утопал он следом — и его никто не спасёт. Роб вылез из кабины грузовика, соскочив с лестницы. Слонов других раджей не видать — разбрелись прочь с водопоя. Воздух провонял бензином и горелыми бургерами. К августу вечера остывали — и Роб потянулся в кабину за лёгкой войлочной курткой. Глупыш не глядел на него — высматривал других клиентов. Побогаче, наверное, — которые трассы режут колёсами «Севиля», а на заднее сиденье плюхаться не велят. Далековато. Такие готовы слушать от хастлеров любую наивную болтовню — только бы распёрли ягодицы, стоном выписав приглашение. Но Роб, вообще-то, не такой. Роб спаситель утопающих. Сам захлёбывался — вдыхай давай поглубже. Глупыш заметил его, только когда Роб ступил на свет из окон закусочной. Бросил короткий взгляд в эту раковину — пара крепко сбитых мужиков трепалась за пивком. Их, что ли, ждал? — О, Геракл, — ухмыльнулся паренёк, затылком вжавшись в бетонную стену. — Сразу п-признал. Чё те тут надо? Цыплят пасёшь? — Пасу? Нет. С чего бы? — Ты не похож на да-альнобойщика, — скрестил он руки на груди. Закрылся-замкнулся — то ли спрятал дырку на предплечье джинсовки, словно от папаши, её купившего. — А на кого похож? — спросил Роб. — На чувака, который иг-грает дальнобойщика. В кино. Ты п-подсадной, да? Коп? Для них — для него — достаточно просто не вонять за версту. Взгляд у пацана жгучий — как у школьника в попытке раскусить нового препода. Узнать, стойко ли перенесёт издёвки. Глупыш из тех, кто до сих пор подкладывает кнопки на стулья. До сих пор думает, что это смешно. Сам задницу исколовший о сотни — сотни ли? — елдаков. Он плотнее закутался в джинсовку — птенец, вздувший перья. — Ну на копа я тоже вряд ли похож? — спросил Роб, сунув руки в карманы куртки. Паренёк проследил — как топорщатся костяшки, как рисуют угол большие пальцы. У него взгляд опытной давалки из общественных толчков — сальноватый, прикинувший по длине большого пальца размер елдака. И озорной — как у я-не-против малолетки. — В штатском. Я навидался. — Улыбка у пацана искрилась, зарядившись от взгляда. Значит, недостаточно. Ножки у него жилистые, как у лани, — набегался небось от копов. Шмонался по переулкам, глух был к отсосёшь за десятку? Больше давай — тогда кайфанёшь. Подойдя к двери, Роб почти коснулся ручки — холодом дыхнула в ладонь. Пацан справа пошуршал джинсовкой, встопорщив задубевший от ветра воротник. Нос красный — словно только что махнул не глядя ширево. Может, и впрямь. Закидывается, чтоб не «забалдеть». Мальчишки вроде него словно артисты уличных театров. Перебиваются от дряни к дряни, показывают нарисованной улыбкой — жизнь таки хороша. А вечерами из арлекинов превращаются в пьеро. — Составишь мне компанию? — спросил Роб, поглядев на него. Пацан сощурился — от ветра, что ли. Или разглядел в нём бывшего — бывших? — клиентов, которые отъебут не заплатив. — Эт чё, тип с-свиданка? Жо ля такси, жё мапель, лё рэсторан… — прогнусавил он. — Да мне и так можно палку кин-нуть. Не разоряйся. Ага, всё-таки увидал. У них лица водил мешаются в сознании, словно дрянной коктейль. Не пей — проблюёшься. Открыв дверь «У Баргмана», Роб кивком пригласил его внутрь. Пацан впорхнул — и он зашёл следом. В тепле раскрылся, как бабочка — крылья на солнце. У него дырявенькие-тусклые, захочет улететь — шлёпнется об асфальт. Руки бы подставить — пообещать, что не разобьётся, — а смажет касаниями пыльцу. Или её остатки. Они взяли по чизбургеру, порции фри на каждого, пацану — сырные палочки. Пальцы облепила панировка — лопал так, что щека топорщилась кругляшом, будто только что запихнул балду в рот. А взгляд — мальчишки, увидавшего под рождественской ёлкой гостинцы. Пацаны вроде него из тех, которые распаковывают в последнюю очередь. А их — первыми. Интересно, кто его однажды вскрыл? — Когда ты ел последний раз? — вместо этого спросил Роб, наблюдая за ним, и отпил из бокала ледяное пиво. Пацан слизнул с пальцев панировку — заблестели маслом в белёсом свете ламп — и втянул колу соломинкой. Вздёрнул указательный — ща-ща, погодь. Тот же жест провожает надвинутый на член гондон. Ща-ща, погодь — и в космос. — Вчера вечером. Или… — прикинул он, закатив глаза. Бормотал, как сломанный телик, — взор облекла рябь, как с дутого экрана. От гудящей над ними лампы — у неё свидание с парой тучных мотыльков. — Не, вчера ут-тром. Жратва просто манифик. А я уже типа, ну… По-подсъезжал малясь у двери. Не заметил? — Как тебя зовут? — Билл, — ответил пацан. — Но п-пидовки кличут Элмо. — Почему это? Зря спросил. Малышня как есть — утром глядит детские передачки, под песенки Фрэгглов промывает кишку на вечерний променад. — Я не п-парюсь. И ненавижу брюссельскую капусту, — вытаращил он глаза на потёртую поверхность стола. Поднял ресницы — выгорели за лето — проверить реакцию. — А ты, Геракл? — Тоже не фанат. Может, поэтому Вив от него ушла? Жри что дают. — Не, я про имя. Как тя зв-вать? — Роберт. Мужики говорят, не называйся им настоящим имечком — вдруг зашвырнут копам, если чуток их надорвёшь. Но Роб вроде как не собирался спасать утопающего его трогать. — Ты выл-литый Роберт, — подмигнул Билли и вгрызся в бургер, замычав и закатив глаза. Пока на нём маска арлекина — из-под неё не видать потёкшей туши пьеро. — Двй-тк… — Он сглотнул, облизнув губы. — Я не сосусь и не лю-ублю слюни. Хрен у тя тоже неб-бось по локоть, так что уж с размаху не заезжай. Мне уже х-хватило разок. Тот мужик назвался ему настоящим именем? — Я не собираюсь тебя трахать, Билл, — возразил Роб. — Это я тож-же слышал, — отмахнулся он, вновь откусив от бургера. Прихватив передними зубами огурец — не выбитые, над чем ржали мужики с заправок, — сжевал. — Пийсят за отсос, сотка — за ёблю. Со-огла?.. — Сколько тебе? — А скок нужно? Подслушал у старших коллег, отрабатывающих смены в общественных толканах. Ртом — задом не поворачиваются. Роб смял фольгу от бургера в ком, покатав ладонью по столу. Билли поглядел на его руку — вдохнул чуть шумнее. Зубы целы — а синяки по телу, глядишь, и разгулялись. Приглядевшись, и засечку шрама на брови сличишь. Натерпелся. Билли в том возрасте, когда шрамы хватают на футбольных тренировках — да в дар от асфальта, навернувшись со скейта. Все матчи им проиграны. Скейты — разбиты. — Серьёзно. Сколько? — спросил Роб. — Уже можно. На уголке губ у него налип кетчуп — словно свежая открытая ссадина. Роб потянулся было стереть спасать утопающего да постучал пальцем по уголку своего рта. Билли вытерся салфеткой. — Дум-маешь, ты первый спрашиваешь, Геракл? — Много у тебя клиентов? — Ну… Да не, — мотнул головой он и притих, доедая бургер — в рот запихивая, как пятилетка на первом большом празднике. Робу есть с чем сравнить. Что вспомнить. Что забыть — тоже, наверное. Отцовский инстинкт устроен иначе — воспоминания о детстве Дэнни стирались, как защитный слой — монеткой с лотерейного билета. Роб даже в этом не сорвал джекпот. Он поглядел на пару мужиков у окна — пиво в их бокалах плескалось на донце. Лампа будто загудела громче — то ли слух у него заострился, как у ночного хищника. Билли ему не добыча — тоже из его племени. А то и опаснее. Не зря индейцы насочиняли про вендиго — и на ланьи ножки его не вздумай вестись. — По-разному быв-вает. Я тип это… переборчивый, — покрутил Билли пальцем у лица. Поелозив языком по изнанке щеки, сглотнул остатки размокшего от слюны хлеба. — Тут по-олно всяких упырей с немытыми яйцами и разного т-такого вот. — Почему ты не идёшь домой, Билли? — спросил Роб. Туда, где собирается всё его хищное племя, свидетели которому — лишь индейские племена. Свет с ним игрался — испещрив, как головками булавок, перламутром голубые радужки. — Домой? — рассмеялся Билли, мотая головой. Смех холодный — стекло разобьёт, если кинется, заострившись, к окнам. — Пиздец ты наивняк… Я б по-осмотрел на тя на моём месте. Пододвинув к себе полупустой стакан, Билли, возложив сверху ладонь, упёр в костяшки пальцев подбородок. Словно школьник, отсчитывающий минуты до звонка с наскучившего урока. — Тя щупали в д-детстве, Геракл? — вдруг спросил он. Негромко — будто обсуждал с папашей на кухне неудачи на тренировках. На тех, которые пропустил. У Билли были другие — и снаряды покрепче, просто так руки не оторвёшь. — Нет. — А меня отчим, — покривил он губы, словно вспоминая сюжет какого-нибудь фильма. В этом был главным героем — а титрам конца и края не видать. — Всё по жопе по-охлопывал, а потом и залезть в неё вздумал. П-пальцами сначала, потом хером. Ну я и см-мандил. — А что мать? — Да она даже про мой день ро-ождения не помнит. Такая, блин… сука. — Хмыкнув, он хлебнул колы. — Грит, ты типа ог-говорил Оуэна, ну отчима-то. А я грю, пошла ты на хер, ш-шлюха. Прикол, да? Шлюха-то тут я. Он ухмыльнулся — вот, мол, и составил мамочке конкуренцию. Из мальчика обратился в вендиго. Спасибо скажи, что глотку не вспорол муженьку. Она-то ш-шлюха от него не свалила. — Значит, к копам ты не стучался, — заключил Роб, отпив пива. Горьковатое — как раз для таких местечек. Было б сладковатым — сдох бы от гипергликемической комы. Не только пиво тому причина. — Проще с-самому. — Билли поводил указательным пальцем по поверхности стола — жирным кончиком рисовал ромашку, словно для детской поделки. — Да и чего б они сделали? В такие семьи по-орядки наводить не приходят. Верно. Они становятся героями шоу Херальдо Риверы — или сразу попадают в репортажи. О том, как отчим годами трахал пасынка — пока не попался на глаза бдительной соседке, слушавшей детский визг несколько лет кряду. Люди привыкают к таким саундтрекам — будто к заставкам любимых телешоу. Воспроизводить неохота — а в мозг въедается плотно. — И где ж ты теперь живёшь? — спросил Роб. — А-а, хошь копов нат-травить? — прищурился Билли. — Ну да. Напарников своих. Я ж подсадной. Билли расхохотался, запрокинув голову, — как будто бы искренне. Как будто бы и с копами — ну пустите, а? — умудрился заигрывать, пока те шмонали его с головы до пят в поисках лёгкого ширева. Как будто в Робе видел такого. Кто обшмонает — но отпустит. До следующего раза. В зале они остались одни — пахло горелым фаршем и моющим средством из толчка неподалёку. — Да к-квартиру сымаем с одной пидовкой. С Эдди. Тут нед-далеко, кстати, — хошь, туда пойдём? Ток там с-срач, ну ты понимаешь… — Многих туда водишь? — хмыкнул Роб. — Да не-е… — поморщился Билли. — Я туда прив-вёл как-то мудака. Тот накинулся мне жопу лизать. Ну я и… не уд-держался. Пустил бздёх. Хер ли он мне в глотку брю-уссельскую капусту перед этим впихнул? Зд-дорово меня отходил за это… Он жевал фри ломтик-за-ломтиком — даже в окислившийся соус не окунал. Набивал рот, глотая не сразу — будто привыкший к тому, что не пустует. Квартирка представлялась берлогой — норой? — вендиго. С чего он начинает трапезу? Роб не мальчишка, а верил — с сердца. Как все древние существа, ожившие на устах людей, возводивших первые костры. — Ты б-будешь доедать? — кивнул Билли на его порцию картофеля. Помотав головой, Роб придвинул к нему тарелку с битым краем. Билли — глухое пасиб в ответ — потёр ладони, принявшись за добавку. Это так, аперитив — перед тем как принести ему жертву. Роб наблюдал за ним — тайком, охотничьи. Под ногтями чернела грязь — или кровь запёкшаяся? Поцелуешь я не сосусь вкусишь сыроватый привкус человечьего мясца. — Зачем ты этим занимаешься, Билл? — спросил Роб. — Чем? Во-воровством картошки? — ухмыльнулся он, поигрывая ломтиком у рта, как малолетка — ещё дымящимся окурком. — Ты ведь шустрый, неглупый. Хорошенький… — А-а, запал! — …и мог бы найти себе другую работу. Да и к чему тебе сейчас деньги? Ему бы покупать на сбережения — навалила родня вместо подарков на Рождество — выпуски комиксов от «Dark Horse». Зачитываться ими до трёх ночи. Хотеть прослыть героем. Ну или на крайняк — сосаться с девчонками из параллели. Растаяло, как хороший сон. Билли погружался в самый дурной — откуда выхода к утру не найти. — Ну смари, Геракл, — подобравшись и кашлянув в кулак, Билли взялся раскладывать ломтики фри в рядок. — Мы с Эдди ск-кидываемся и платим за хазу. Это раз. Два — жратва. Три — сижки. Четыре — гонд-доны и смазка. Ну ты понимаешь, не у всех под рукой, а на-асухую… Вот у тя есть? Нет. Дальше… — Ты мог бы зарабатывать на другой работе, — заметил Роб. Качнул бокал — остатки пива бултыхнулись вбок. Моргнул — словно испил дрянной эликсир — ноги заведут его в берлогу вендиго. — И гондоны б не понадобились. Экономия ж? — Ну, тада б я не калымил сток на ре-реабилитацию Джорджи. Последний ломтик Билли сжевал — к другим не притронулся. Взор у него потускнел — сытый вендиго. Неопасный вендиго. Себя изглодавший до костей — куда там ещё и Робом закусывать. — Джорджи? — уточнил он. — Мой брат. Мл-ладший. — Зачем ему реабилитация? — О-о, я и не сказал… — Облизнув губы, Билли возвёл взор к потолку. Почудилось, глаза покрылись солёной плёнкой, что замотанные в целлофан до поры до времени. Сбереги — как оголодаешь по ласке-объятиям так развернёшь-заплачешь. — Короче, этот гов-внюк, Оуэн то есть, отчим-то мой, бухим вписался в тако-о-ой кювет… — округлил Билли глаза. — А мы сзади торчали. У него что-то с но-огой. У Дж-джорджи то есть. Он её подволакивает до сих пор, как… не знаю. Щенок какой-то по-одбитый. — Сколько ему? — Ему? Семь. Да вот. Наклонив голову, Билли расстегнул нагрудный карман джинсовки с Годзиллой на нашивке — достал фотокарточку и протянул Робу. Костыль у мальчонки пестрел наклейками — а бледное лицо обнимал больничный свет. Бережно, как санитарки хосписов, — отсюда-то тебе точно не выйти. А у Билли — кто санитар? Роб поглядел на фото вновь — Джорджи с Дэнни могли бы учиться вместе. — Хошь прикол, Геракл? — спросил Билли, забрав у него из пальцев фотокарточку. Так, словно принимал из отцовских рук младенца — держи-держи, прижми вот так. К сердцу — умыкнул обратно в карман, щёлкнув заклёпкой. — Его папаша — этот гов-внюк. Оуэн. А купить ко-остыль? А оп-платить все эти больничные приблуды? Да ни ц-цента, бля, от него. Ёбаное говно. Он уставился в окно, поедая остатки картофеля. Челюстями молол до вздувающихся желваков — словно косточки отчима пережёвывал. Набравшись опыта, вендиго принимаются за врагов. Зря Роб тоже вздумал записаться в охотники. — Знаешь, — вздохнул Билли, опустив глаза, — эта гнида так меня не-енавидит, ну за то, что в жопу-то не дал… И од-днажды Джорджи вывалил всё. Ну чем я за-арабатываю. — А что Джорджи? — Он ещё малявка, не п-понял ни хера, — отмахнулся Билли. — Ему надо сказать «В него д-дяди писю суют». Тада допетрит. А не «Твой брат шлюха». Он примолк, доедая картофель. Роб пригляделся — край джинсовки у него попрыгивал. Под столом Билли дрыгал ногой, как метамфетаминовый торчок этого ещё не хватало упёршись в перекладину барного стула. Но ты ж всех спасаешь. Или на них охотишься? Или спасаешь кого-то — от них. Так себе разговорчик — с клиентами, верно, принято трепаться о другом. О том, есть ли в карманах гондоны. Нет? Хорошо, блин, что свой п-прихватил. — Жена-то ка-айфует от рейсов? — Билли повернул к нему голову, кивком подбородка словно футбольнув вопрос. — А то чё мы всё про меня-то. — Я разведён. Ну как, отбил? Назад пасовать нечего. И забитых голов у Роба ноль. — А. Ну да. — Отогнув левый безымянный палец, Билли надул щёки — воздух выпустил с шумом через нижнюю губу, слюной забрызгав стол. — А чё такое? Тоже сука, да? Может быть, немного — как все бабёнки, спасённые от папаш — огнедышащих драконов. Роб следы ожогов до сих пор так и не заживил. Плюс Вив в карму — она хотя бы не подкладывает Дэнни под гов-внюков мужиков. — Не сошлись характерами, — пожал плечами Роб. — Такое бывает, Билли. — Значит, всё-таки сука, — хмыкнул он. Сложив ладони чашечкой, вложил в них подбородок, как флиртующая в баре девица. — Ты не п-похож на мудака, Геракл. А Вив говорила об обратном — вроде как мужики типа Роба из рода мудаков. Сколько б мечом ни махали на беззубого дракона. Обломал клыки о латы предыдущих. Просто с ней не ужились. — Есть какие-то критерии? — спросил Роб. — Ну ещё бы. Ты ед-динственный, кто не спросил «А чё ты за-за-заикаешься?». Не самый видимый-слышимый недостаток Билли. Хотя и бросается на слух, словно радиопомехи. Смени частоту. — Так в чём вы не со-ошлись? — допытывался Билли, склонив голову чуть вбок. Пятиклашка словно, запоровший материал. Ну объясни-и-и. — Во всём, — ответил Роб. — Укололась иглой веретена. Сказка закончилась. Забрала Дэнни и свалила к матери. — Дэнни? — Ну да. Моего сына. — Сына? — выпучил глаза Билли. — Ты, значит, па-апочка. Твоя жизнь — выпуск новостей, в котором о дерьме болтают обыденным тоном, словно о повышении цен на молоко. А не какая-нибудь книжка с картинками. Перевернул — и забыли. Они примолкли — у Билли нет таланта вытягивать ответ за ответом. Сколько б ни шмонали копы, не перенял. Ему нравится себя жалеть — вот отсюда и сказы про отчима-брата-квартирку. А у Роба в дороге тишина попутчица — и, как в дерьмовом фильме категории «Б», заклеивает ему рот. Не пророни ни одного секрета. Не всем никому охота их слушать. Снаружи темнота — холодная, как желе. Откроешь дверь — ввалится шматом внутрь. — Дерьмовая у нас жизнь, — промолвил Билли сквозь улыбку — словно забыл содрать с лица, как пластырь. — Скажи? Но хоть по-отрахаться можно. Будто животные. Будто дороги взрастили здесь ещё одного вендиго.* * *
Ты же хренов меценат — мнишь себя таким спасителем утопающих дай ему побольше. Куда деньги простроит Билли — глядишь, история про братца-отчима-мамашу рассчитана на мягкотелых водил а ты сам-то какой, а? дело, в общем-то, его. Первое-второе-третье — пунктов у него до хрена. Только сердце пусть не вздумает есть. — Чё, сдурел? — вытаращил Билли глаза на три сотни в Робертовом кулаке. — Я ж с-сказал, сотка. — Ты мне понравился. Деньги он не брал — задумался, словно ребёнок перед конфетой в руке стрёмного незнакомца. Возьми, мол, — будет сладко. Незнакомцу — не тебе. В кабине грузовика ему, верно, тесно — расправить бы лапы-когти, да привык — в стольких уже побывал. — Чё я за это д-должен? — спросил Билли подсевшим голосом. — Копро какое-то? Я таким не… — Нет. Ничего не должен. Делай… Делай как обычно. Стандартное меню — и стоимость фиксированная. Билли, правда, не как забегаловка — как заброшенный изысканный ресторан с пылью на лепнине. У Роб на такие деньги тогда водились. Не поэтому ж Вив от него ушла? Взяв деньги, Билли скомкал их, припрятывая в кармане джинсовки за Годзиллой. Пусть стережёт. — Сердобольный му-ужик — эт хорошо. Билли единственный, кто это ценит — да и то потому, что сколько этих дерьмовых слов он переслушал в свой адрес, не отбиваясь? Сущность ведь никуда не денется — не спрячешь, как бабки за детскую нашивочку. Он перелез на Робовы бёдра, прикинувшийся текучим ручейком. Коснёшься, верно, — взбеленится, как речной поток. Или можно? Роб опробовал за талию — словно у девчонок в барах. Тёплая-ладная — в руки просилась, просила вплавить кожу-в-кожу. Напитать его запахом — расчертить. Голову ему приподнял обеими ладонями, как перед поцелуем, — Билли не возразил. Моргнул только, мол, ну валяй-валяй. Давай как обычно. Жёны сваливают от тех, кто все эти грязные словечки назвать не может — будто шпионы, выдумывают шифр. Не «насаживайся» — а «как обычно». На Вив растрачиваться просто не хотелось — сдавать себя, как вражескому агенту, со всеми потрохами. А с ним аж язык измараться готов. Нашёптывать ему — гу-у-улко, что в пещере логове как он наверняка хорошо примет — до сомкнувшейся на основании дырки. Роб оглядел его — лицо в полутьме почти детским показалось. В родительском доме на обоях его комнатёнки наверняка гоняют машинки. Теперь такие же — тормозят на трассе. Скок берёшь? Не по бабкам — а в рот. Он тёплый — ляжки грел задницей, не рискуя потереться-примазаться. Замер — куртизанка словно, готовая выслушать государев приказ. Делай как обычно. Билли, верно, умел читать по взгляду — расплылся в потеплевшей улыбке. Свет фонаря поодаль раскололся на его лице, вдавливая осколки в скулы. Коснёшься — вымажешься в крови. Или грязи. Этого-то точно на нём больше, сколько ни оттирайся в душевой. — Ты глядишь, как… — начал Билли, прильнув ладонями к Робовым запястьям. — Как? — Как будто я чего-то ст-тою. Ну да. Три сотки. И это прочёл, видимо, — впору бы расхохотаться, запрокидывая голову. Сдержался, чтоб не расколоть тишину — месть фонарному свету, вмазавшему в него стекло. Он — когда? — просунул руки в зев расстёгнутой ширинки джинсов Роба, хватанув за член — бойко, словно примерялся. Влезет ли, насадится ли. Роб сам, оглядывая его, сомневался. А штопать мальчуганов порванные куклы он не умел. Хреновый из тебя спаситель утопающих. — Ох-хо… — выдохнул Билли где-то рядом с щекой — резался губами то щетину. Вот бы его в других местах искромсать-исполосовать. — Ты как хо-одишь-то с такой херовиной? К земле не тянет? Может, поэтому Вив от него ушла. Сколько ни перебирай причин, как Билли в прохладной ладошке — яйца, — к верной не примкнёшь. Замучаешься блуждать, словно в лесу. Добродился — тропка выводила его к логову вендиго. Передумаешь а хочется ли? член оторвёт с корнем. — Так люблю, када… — куснул он возле Робова уха. — Ч-член в венах. Да ясно — понабрался у девчонок из его же когорты, которые шепелявят с балдой на языке примерно ту же чушь. А ты верь-верь. Словно тупой конформист — политикану на дебатах. Биллина программа даже казалась привлекательной. Всё мыкался, правда, — куда б воткнуть руки да рот. Лицо он отворачивал со смешком — ну-у-ну, ишь чего, дескать, вздумал. Наперекор условиям. Распробовать его сырой — отсыревший — рот. Слюна у Билли наверняка жгучая — язык проест. Так что Роб пока берёгся. Пока. А руки — нет. Придавливал его к себе, задышавшего громче, за задницу — вроде как ладная, а вроде как и пожамкать нечего. Один хрен, скажет небось, не для того. Ты посерёдке целься-то. Билли склонил голову вбок — фонарный свет пустить чтоб на Робов пах. Разглядеть, как мальчишка — тёмный угол в давно заброшенном доме. Тыкаться рукой, вороша поросль волос, как паутину. И пауков гнал тоже — вдоль паха мурашки к самым ключицам. Старательный. Сотка — это даже как-то, ну… продешевил, короче. Девчонки обычно предлагают включить радио — чё, мол, в тишине-то чванькаться? Билли молчал. Радио ему служили Робовы выдохи — помехи в вечернем эфире. Настраивал волну, поглаживая член, словно зверька, — получалось гаже. — У тя д-давно не было, да? — прошептал Билли, потёршись носом у виска — надавливал кончиком. Носа, большого пальца — на головку, пока не влез под крайнюю плоть. Выучился определять и это. Словно зэк в тюрьме — какой на дворе день. Роба тоже заковал — плотнее, чем в наручники. — А я, знаешь… выуч-чился кончать, даже чтоб меня не трогали за конец. А то какой же в э-этом кайф. Да? Билли, подняв голову, поглядел в глаза — будто мальчишка, задавший взрослому дурацкий вопрос. Почему небо голубое? А дождь почему идёт? А от ёбли можно спускать, не коснувшись члена? С его ремеслом важный навык. Вроде как у хорошего продавца себя ему втюхал дар убеждения. Роб кивнул вместо ответа. Словами не осилил — язык склеила загустевшая слюна. — Нраица? — спросил Билли, вновь склонив голову к плечу. Отказ не примет. Отказ не примет Роб. Пальцами он наласкал уже, верно, сотню — ну или около того. Сколько? — Сколько у?.. — Кого? К-клиентов? Не считал, — ухмыльнулся Билли, пожав плечами. Будто синяки в школьных стычках. Будто какие-то ещё не сошли. — Много. Но ты са-самый лучший. Дог-говорились? Он всем так говорит. Этим потным мужикам, которые сами не могут простирнуть клетчатые рубахи деревенщин. Закрепляет в них мысль — я же крутой любовник. Билли — санитар. Вот и Роб загремел к нему в палату. Вместо уколов — жамканье члена, как шприца. Вместо таблеток снотворного — дерьмовые комплименты. Выписываются, чтоб усыпить бдительность. Действуют. Билли покусывал щёку — как любовника, принуждал его взять наконец. Покрепче — поглубже. Наглаживаниями не отделаешься. Зато шею подставлял, словно вендиго здесь — Роб. Тоже покусывал — кожа калёная, будто напивался кипятком. Примкнёшь губами вплотную — язык расплавишь под согласное мх-ха-а. В карманах у него заныкан рабочий инвентарь — смазка в саше. Потряс перед Робовым взором, словно лакомством перед псиной — а ну, апорт! Роба дважды просить не надо. Роб согласен и без лакомств. Билли уверен был — член херовина в нём точно поместится. Всучив блестящую упаковку Робу — конфета словно в обёртке-заманухе, — склонил голову, расстёгивая свои дырявые джинсики. Носом шмыгнул, будто мочиться — не трахаться в кабине грузовика — собрался. — А, — взметнул голову он, придерживая ремень, — те отсосать, Геракл? Обещал же — жалеть не будет. Роб оглядел его — влажный рот. Члена не просил. Поцелуев я не сосусь может быть. А в общем ему наверно любят шлёпать по языку — приговаривать вот и папочкина конфетка. Называть так и его, и член. Что сегодня слаще вечером? — Нет, — покачал головой Роб. — Неохота. — Ну да, — опустил Билли взор, оценивающе поглядев на вывалившийся из разинутой ширинки Робов член. — А то ло-лопнет. И чё делать с тобой ст-тану, а, Геракл? Три сотки точно не вернёт. Он, приноровившись, подстянул джинсики на бёдра — скучились, как гофра. Белеющий зад окропило охрой от фонаря — будто зарумянился хлеб. Коснёшься — промнётся. — Ты ж, канеш, эт-того раньше не делал, так что-о… Выхватив саше из ладони Роберта — хреновый из него сегодня сегодня? любовник, — Билли, тряханув, вскрыл его. — Потерпи, — вновь шмыгнул носом он. — А то за-зажму тя так, что… Знал, конечно, что он будет делать. Пальцы макнув в саше, завёл их за спину — а тебе только на личико — ам-м-ха! — останется глядеть. Словно контрабандист, в жопе прячущий мескалин. Задразнил сегодня пса. Роб учует, словно натасканный, примкнёт пастью. А хорошо бы — но нет. Может, поэтому Вив от него свалила? Если думал раньше — член падал, заскучав. Сегодня — выпрямился пуще, с набухшей горошиной влаги-влаги-влаги кругом — на члене, на Биллиных пальцах, на губах, на что он раскрывал внизу? Выдохнул — через силу пробивался, видно. Хотелось его кромсануть вопросом — чё, мол, сегодня я твой первый клиент? — а Роб смолчал. Кабы не стать последним. Мальчики вроде Билли только кажутся броненосцами, которых машины сбивают с трасс — и нипочём, а на деле — мотыльки с дырявым крылом. Сохрани — спрячь в ладони. Пробовал как мог — потискивал его талию под джинсовкой-футболкой, пощипывал — ну, согревайся. Билли пальцами себя разогревал — вплоть до того хлюпнуло — как из котлеты бургера во рту что встопорщился член, чуток косящий влево. На вкус его точно ведь пробовали. Спереди-сзади — сверху. Говорил, не сосётся — а на всех ли распространялось? — Х-хошь? По-опро… — Он примолк, сомкнув веки. Поблёскивали на свету, будто мазнуло бабьими тенями. Ему шло. Слишком хорошо вошёл в роль? Робу хотелось — примкнул ладонями к его холодным ягодицам, ощупывая-подбираясь — спутали сырые пальцы. Между — где дырка пряталась — у него мягко, как пудинг. На язык если поместить, растает? Вив от него свалила, потому что ей этого дерьма не предлагал. Чурался как-то, что ли, — вот и мазались друг о друга сродни каким-нибудь церковникам, у которых в ходу одна поза. С Билли по-другому — гаже. Потеснил пальцы — пробуй, дескать, только ху-ух — подсказал выдохом, правильно ли пихаться в него на ноготок. Потянуть-поприжать — распробовать, не тесно ли влезать в него, как башкой в гофрированный ворот свитера. Билли дрогнул плечами — а вытащить не попросил. Хохотнул вместо: — Как я… лю-ублю мужиков, кот-торые ни хера… не умеют. Только запихивать. Он говорит это каждому — заклинание, которое знает только вендиго. Хочешь снять — отдавай взамен сердце. Не зря Билли к его груди припёр ладонь — не толкался, щупал. Роб тоже не толкался — щупал горячее нутро. Просунешь глубже — палец провалится, сколько б ни натягивалась резиной вокруг кожа. А потом Билли схватился за его член — крепко, как за рукоять меча. Или пистолета — что ближе. Что ближе его детским фантазиям? Билли в младшей школе играл рыцарей или детективов-дуэлянтов — пам-пам. Один хрен сам оказался заколотым-застреленным — убитым. Поцелуем бы воскресить — так и не дался. А на ухо дыши сколько хошь, приникнув, как во сне, вплотную — на него, втягивая внутрь. Запах курева за дешманской забегаловкой, где трётся основная его клиентура. Билось поверху что-то сладковатое — как от мальчишек-мотыльков, крылья у которых ещё взмах! не дырявые. — Как же хочется. Да… Хочется в твою… — Роб прижался к нему носом — запах чтоб поймать-поймать-поймать — как мотылька в ладонь. — Блядь, ты такой маленький, да? Ну иди. Иди ко мне, иди. Билли пользовался приглашением — тискался, словно на Роба претендовала ещё парочка — да смех же — его коллег. А он, мол, самый лучший. Опробовал — пальцем-то, — ну так и не возражай. Это не Билли вендиго завёл его в своё логово — Роберт пригласил его в берлогу. Кабина тесноватая — плеч толком не развернуть, — пара дурацких брелоков с ароматной жижей, словно цацки от пиздолиз блядь сглаза. Биллин не снимешь — пока в него не толкнёшься покрепче. Хорошо, что дозволял. Игрался, правда, пока с елдой — потряхивал-вымазывал в остатках смазки, любовался с наклоном головы — словно ребёнок спасибо па! новой игрушкой. Билли точно не годится ему в сыновья? От таких мыслей член слабеть должен, а не крепнуть. Роб потом скажет себе, конечно, — старался-старался, чтоб не заколдовали, чтоб не сношал пацана в душной водительской берлоге, чтоб кто бы знал, что в мальчишках мотыльках хорошо, едва просунешь палец в их нутро. — Ладно. Хо-хорош ковыряться, — едва слышно сказал Билли. Подкарабкавшись одной рукой — лапка цепкая — за Робово плечо, он навис над балдой члена. Неловкий — того гляди соскочит, животом помазав по его шерстистому паху. Держал — чтоб получилось. Словно ребёнка поддерживал, пока тот учился плавать. Крепко — не утонет. Билли, правда, уже на самом дне — опоздал. Он с хрипом — крх-хх, будто внутри что-то надорвалось, — опустился на елду — так, маковку самую принял. Терпел, жмуря веки, — словно навернулся со скейта. Нет, мол, и ничуточки не убился. Сложно убить того, кто уже вроде как мёртв. На Роба тоже распространялось правило — хреновое, а куда деваться. — Пиздец… — вышептал Билли. Всем телом пульсировал — словно пламя, из фонаря недалече вырвавшееся, его охватило. Жгло — подпаливало пальцы, иначе откуда так жарко — на самой груди-плечах-локтях, куда он ручонки прикладывал. Призывал — заклятие в них средоточив — притянуть ближе-теснее — вплотную, пока жар не перекинется на живот. В него. От места их единения. Жалко, что не сердец. Роб коснулся — влажная дырка его сосала внутрь, как крохотный рот. Глубже толкнётся — вдруг подавится. Выдохами без того чуть не поперхнулся — опробовав живот, плоский-плоский пока — от малафьи не раздувшийся показать Робу, чуть выгнув поясницу. Дотерпелся — пока не стало… хорошо? нормально? терпимо? Болтливый — а вдруг примолк. Опробовал захапать член всем нутром вдоволь а остановился посерёдке, грозясь съехать на самые яйца по елде. Запутавшись — осаднившись до колючей крови на коже — в волосах. — От-трастил, бля… — выдохнул Билли со смешком, облизнув губы. С Робом можно повыпендриваться, конечно, — чего не позволяет тутошний сервис. Даже за три сотки. Впаяв ладони в его ляжки, Роб попробовал его… поелозить? пусть так — вдоль елды. Коль хнычет. Коль плавать его ещё надо вроде как учить. Заценил — так, что ли, принято у них, сопливых, говорить, — засипев носом. Хватанул — объятие бутафорское — за шею, сомкнув пальцы позади — где летом собирается пот. Билли из тех, кто его вкушает — напивается до отвала. — Ст-той, я… — поёрзал он, схватившись за мясо на Робовых плечах крепче. — Мне одна пидовка скзла-чт… да. Да-а, вт-так-хршшо… Хорошо — на самую головку, раздутую от трения-похоти, съехав. Роб поддерживал — он знает лучше. Яйца студило от капнувшей на них смазки — хреново вот, что о них задом не хлопался. Охеренно — что тискал до щипоты под балдой. А думал, не завёл его в логово — да вот же, где толком елдой не поорудуешь. Словно киркой в пещере. Что Роб надеялся там в нём найти? До сердца, может, доколотиться — бьётся ли? или вправду неживой? Бахало всё-таки — словно грунтовые камушки о дно грузовика — бам-бам-ба Роб не от груди чувствовал — членом от сомкнувшегося нутра. Словно он — проводник электричества. Словно и фонарь загорелся ярче — стоило Билли поскакать порезче. Долго учился? — кинуть ему хотел. Пусть прорежется сквозь их выдохи — нож в подтаявшем бруске масла. А молчал — пусть Билли кормится его выдохами-вдохами-хха-а — позорным для мужика Робовых габаритов, точно ведь. Билли сыт чужими эмоциями. Являет свои — будто обменивается сладостями в хэллоуинскую ночь. У него костюм вендиго. У Роба — дорожного призрака. Он дышал куда-то под ухом — щекотал опалёнными вдохами-выдохами. Вроде кряхтел — пока кишка облегала каждую дутую вену на члене. Не врали мужики, с Биллиными коллегами уже забавлявшиеся. Зовут их феями — словно едва-едва закрыли книжку со сказками. Роб — мотыльком. Только Билли этого звания взмах ресницами — как крыльями ввысь не заслуживает. А Роб — своего из его уст? Билли, верно, подвигом — одним из двенадцати — считает отрастить член под восьмёрку дюймов. У него, мотылька, своё понимание о подвигах. К рукам он лип — словно пыльца сползла Робу на пальцы. Стекала по члену к отяжелевшим яйцам — смазка, конечно, растворялась. Плечи он отводил назад — лишь бы их не коснулись, что ли, Робовы губы? а то и руки — ладонями он наминал ему остывший зад, шлёпающийся о ляжки — с мокрым плях-плях-пля — Ох-хренеть… — прошептал Билли — горло едва цедило звуки — под подбородком. Отёршись, куснул, что маленький — неопасный, думалось пока, — зверёк. Распробовал шероховатым — от сухости во рту — языком, шкрябнув по щетине. А в рот не лез. И Робу не давал. Члена впрямь не касался — болтался-мазался меж их сопревших животов. Дотронешься — вымараешься. — У-тбя-всь-член-сырой, — пробормотал Роб ему в щёку. Калёное дыхание — мерещилось ли? — дыру прожжёт до зубов. — Нравится, малыш? — Даа-да-д… х-ох! Жмурился — от кайфа, что ли, не соскакивая до яиц — тёрся-тёрся-тёрся о самую головку. Разбухла в нём — стенки сдавили сдаивали крепким хватом. Билли — искра, вырвавшаяся из-под стекла фонаря, в руки Робу просилась, руки Робу согревала-жгла-палила и тело целиком — под паховыми волосами поджигая. У него последний раз так было лет в пятнадцать — когда рука приспособилась облегать ствол вкруговую. — Не-втскивай… Не выта… — Билли сглотнул — лицо сырое явил. Будто у мальчонки отнимали любимую игрушку спасибо па! с угрозой больше не возвратить. Не ревел — плакал. Маленько сопливился — Роб, обхватив его лицо, большими пальцами утёр под носом. Кожу склеило — не расцепишь. Кишку его — так же? Там состав иной — гуще, не вымоешь. Мальчишки вроде Билли ревут от заваленных триместров из-за прогулов — не из-за застрявших в жопе крепких членов. Иногда ни то, ни другое не выбирают. Член плюнул робкой струйкой Робу на пах — оросил волосы, что роса — мох. — Ты кончал с кем-нибудь? — спросил Роб — наблюдая за ним, бёдрами опьяневшими таскающим ближе-ближе-ближе к его животу. — Так трясёшься. Дырка аж вздрагивает. Внутрь засасывал — не вытолкнуться выцеживал так, что накрепко-насилу, словно импульсом мышц добираясь до самого нутра. Вгрызаясь им — вместо вендиговых зубов. Клыки ему кто-то спилил. Больше не кусается. Билли дрожал плечами, словно его захватил озноб — снаружи зябко, внутри топко от кипятка. Толкнёшься — кажется, брызнет на сдоенные яйца. Тискать дозволил — Роб комкал его дрожь, подхватывая под ляжками. Комкал его — мотылька погибшего. Или просто раненого? Он прильнул к Робовому рту своим — солоноватым от кетчупа, колючим от растворившихся пузырьков колы, сладким от возраста наверно. То, что ни одной малафье внутри него, какой бы ни была настоянной, растворить не удалось. Языком шевельнул всего-то пару раз — словно птичка брыкнулась из мальчишечьих силков. Роб сердобольный сам сказал отпустил с мокрым чфф. — А говорил, «не сосусь». — Ты мне п-понравился, — улыбнулся Билли. И прижался — трогательно, как ребёнок, истосковавшийся по отцу.* * *
Дорога мчалась вдаль — Роба, как старая любовница, кликала следом. Да свернул уж с августа с пути — вместо дороги домой избрал вендигову тропу. Следы еле отыщешь — не протоптана ведь. Билли тёрся подле «У Баргмана» — сентябрь студил ему нос. Ветер утирал, как сопливому мальчонке, над которым хихикает весь класс, — вместо Робертовых пальцев. Игрался с ржавеющей листвой — помаленьку раздевал деревья, как стеснительных любовников. У Роба таких не было. Значит, они, хоть и жмутся вдоль трассы, не Биллины коллеги. Припарковавшись и прихватив войлочную куртку, Роб вышел из кабины грузовика. Куртку накинул на плечи — ветер принялся играться и с ним. Вдруг и на Билли придётся — лишь бы не глядеть, как он мается в своей потёртой джинсовке. Обернувшись у закусочной, он выдавил улыбку как малафьи сгусток прошлым месяцем — ох-х, Билли, ты ещё и так умеешь малыш мой я узнал, кажется. Роб не бывал тут с месяц — попробуй-ка упомни. Билли запоминает не лица — члены. — О, Геракл, — отсалютовал он ладошкой, глубже завернувшись в джинсовку. Вместо кольца, как у богатеньких сверстников, пластырь вокруг фаланги. — Привет, Билли. — Остановившись подле него, Роберт сунул руки в карманы джинсов. — Чего, окоченел? — Малясь. Сог-греешь? — подмигнул он. Скинув с плеч куртку, Роб закутал его — словно в полотенце спасённого из воды. Может, Билли всё-таки не успел утопнуть? Пригляделся, щурясь, — нет, Биллины плечи не треснули под плотным войлоком, как стекло. — Лучше? — У тя на ч-члене было б ваще заебись, — ухмыльнулся он. — Знаешь, я тут подумал… — А? — навострился Билли. — Я подумал, не снять ли тебе жильё. Будешь там один, а не делить непонятно с кем, — пожал плечами Роб. От пидовок ведь вся-а-акого нахватаешься — даже дерьма, с которым загремишь в Бельвью. — Тебе не придётся таскаться сюда, чтоб… Я бы приезжал к тебе. Давал деньги. Твой брат бы… — Джорджи. — Ну да, Джорджи. Он бы… — Долго п-придумыв-вал? Билли шмыгнул носом, кутаясь в его куртку, — да хорош, мол, заливать. Расскажи ещё кому-нибудь про свои двенадцать подвигов. — Разве так не было бы лучше? — спросил Роб. — Я те не со-одержанка, Геракл, — мотнул головой Билли. Подбородок вздёрнул — будто не мальчишка уличный, а куртизанка каких-нибудь царей. Роб, видно, засиделся на троне — больше над ним не властвовал, наследовал другим. — Ну типа… Д-думаешь, один такой спасатель? Херушки. Один хряк меня вот так же вы-выпер с улицы на хату. Ну наведывался, нав-ведывался, да-да… А потом припёр своих дру-уганов. Типа ты ж давалка, вот и их о-обслужи. У Билли таких историй небось целый загашник — залежались в кармане. А гондоны — нет. — Я не собираюсь никого туда водить, — возразил Роб. — У меня и друзей-то нет. — Это я т-тоже слышал. — Ты сказал, я тебе понравился. — Сл-лушай, за три сотки и брюссельскую капусту сож-жрёшь, — вздохнул Билли. — Хотя херовина у тебя что надо. Сбросив куртку с плеч, он всучил её Робу за воротник — ручонки-то дрогнули, словно расставался с самым дорогим. Всё остальное — дорогое — им уже просрано. — Бывай. Ладно? — сложил он брови домиком. — Чё п-поинтереснее придумаешь — свистни. Билли направился прочь — к грузовичку, прикорнувшему на обочине. Вскарабкался в кабину, вновь запутав следы на звериной тропе. Роб глядел ему вслед — терпел пощёчины от сентябрьского ветра. Упустил, дескать, — мудак ты, Геракл. И подвиги тебе чужды.