Я стою над обрывом, Смотрю на тебя и теряюсь, Прекрасная жизнь. Если ты мне когда-то приснилась, Когда-нибудь снова приснись… The Retuses – OMYT
Каждую ночь ему видится то, что дóлжно предать земле, потому что это ему уже не принадлежит. Никогда больше не станет живым и тёплым. Но злая ирония хохочет над ухом, а “оно” по-прежнему жжётся раскалённой докрасна кочергой, оставляя волдыри на внутренней стороне диафрагмы. Изо рта почти валит дым от пламени, сжигающего его заживо, наказывая за то, что не послушал сердце. Наказывая воспоминаниями и мечтами о другой – лучшей – жизни. — Всё правильно. Ты там, где и должен быть. — Поглаживая Ноэ по плечу, Септентрион пытается выглядеть опорой, при этом звуча неприкрыто соболезнующе. Должно быть, винит себя за собственную напористость. Но решающий ход сделал не он, и Локид понимает это чересчур отчётливо. Оттого ему делается ещё гаже. Ещё невыносимее и теснее в этом теле. В оболочке, которую он хотел бы променять на совершенно другую. Но не мог. Ему не дали этого шанса. Сорваться бы с места, броситься в бегство, оставив позади удушающий воздух Тёмного мира. Перемотать кончившуюся кассетную плёнку с помощью карандаша назад к любимому моменту и остаться в нём жить. Но разве такое возможно? Нет. Не в его случае. Судьба Ноэ была давно решена и теперь уже совсем не подлежит корректировкам. Вообще никаким. — Я знаю. Я в порядке, — отвечает бес сухо, продолжая разглядывать свой образ в зеркале. Подготовка завершена, все ритуалы соблюдены. Он готов. Готов вот-вот себя возненавидеть. И в подтверждение этой тотальной неуверенности его отражение дрожит губами, плавится взглядом и пятится. Не желает быть здесь. Выдаёт всё, что прячется под утлостью вылизанного образа наследника адитума. Чтобы ненадолго отгородиться от ужаса, таящегося в ближайших минутах, Ноэ закрывает глаза, уходя подальше, поглубже. Тянет руку, пытаясь ухватить ускользнувшую ниточку безвозвратного. Дышит через раз, с усилием. И вспоминает.***
Они всегда засыпали в разное время. По прошествии веков ничего не изменилось – привычки, оставшиеся с ними, не исчезли. И вот уже который час Ноэ, подперев голову ладонью, лежал на боку и смотрел, как сквозь сон подрагивали веки Влада. “Что тебе снится?” — думал бес, осторожно подбираясь ближе, желая заглянуть спящему под ресницы и раскрыть секрет полуулыбки на узких губах. Заснул Дракула в совершенно разбитых чувствах, но теперь, словно укутавшись в нечно сокровенно-тёплое, он светлел лицом и не морщил лба. — Надеюсь, тебе грезится что-то хорошее, — добавил Ноэ уже вслух, невесомо обводя пальцем фактурную скулу Влада. Себе забыться он не позволял, ненавидя свои сны, чураясь их, избегая. Там ему виделась другая жизнь. Прекрасная. Невозможная. Там они переиграли судьбу, смогли выбраться в счастливый конец. Но реальность неумолимо наступала на пятки вместе с приближающимся утром, заставляла посмотреть на неё – гадкую, несправедливую и ничего хорошего не сулящую. Потому Ноэ и боялся засыпать. Чтобы не обманываться, не разочаровываться. Чтобы не путаться в собственных иллюзиях и не возвращаться туда, куда не было больше дороги. В их проигранное будущее. В их несбывшееся завтра. Злое настоящее оставило им лишь несколько часов до рассвета, украденных с позволения Септентриона, пообещавшего явиться с первыми петухами. В отпущенное время они могли немного оправиться от гнетущей действительности, выдохнуть в плечи друг другу слова поддержки и сказать о важном. В который раз пообещать не забывать. Что бы ни случилось – не забывать прожитого радостного времени. И рухнуть в него без оглядки на прощание. В тот вечер им приходилось лечиться объятиями и воспоминаниями. Теми, что удалось собрать и сохранить в фишке Локида, оставленной у кровати Влада, как самый драгоценный подарок. И вместе с тем, самое жестокое свитедельство о том, чему не свершиться. Но как же было приятно окунуть голову в этот омут памяти, зачерпнуть полные глаза прошлого – такого красивого, такого светло-синего. Там Влад не хмурился, Ноэ не отшучивался, а их пальцы вместе с венками ромашек без страха вплетались в волосы. Пространство утопало в ласке, взгляд упирался в безоблачное небо, земля теряла силу гравитации. И домой не хотелось, не хотелось вообще никуда. Потому что вокруг пестрела цветами весна, а рядом распускалась его улыбка. Но после они неумолимо возвращались в унылую предосеннюю пору, часто моргая от подступившей к ресницам воды. И понимали, что этот вечер – самый что ни на есть последний. Потому и слёз стыдиться нечего. Пусть они останутся тут. Останется хоть что-то важное. Сильное и нетленное. — Ты меня не забудешь? — Влад объятием закрыл бесу обзор на притихшую точно в трауре комнату. — Никогда. — Ноэ выпустил с губ страшное слово, двоякое и острое. Почти застрявшее в глотке. — Никогда не забуду. — Я тоже буду помнить, — целуя когда-то смеющиеся морщинки возле его глаз, сказал Дракула. — И это самое главное. Мы есть друг у друга. Этого никто не изменит, понимаешь? Никто не заберёт. Но Локид не понимал. Не хотел. Не желал. Ведь "друг у друга" для него значило "рядом". А теперь их раскидает даже не по планете – по разным мирам. Однако бороться с этим бесполезно. И изводить время на споры было бы глупо. Его и так мало. Поэтому не стоит… Не нужно. Влад уснул. Незаметно для себя самого. Долго противился, силился одолеть дремоту. Не вышло – голова упала на подушку, синие глаза закрылись. Ноэ же не посмел. Не захотел тратить бесценных мгновений на пустые грёзы, несущие краткосрочное довольство. Предпочёл смотреть на него, забывшегося и ушедшего от грядущих тревог, заготовленных им обоим. “Не страшно, — подумал Ноэ, наблюдая за тем, как губы Влада разомкнулись в выдохе. — Спи. Так даже проще”. Никто не любит прощаний. Особенно таких, которые навсегда. И лучше уйти до того, как сон сменит окончательное понимание безвозвратности. — Я всегда буду тебя любить, — прошептал Ноэ в темноту, зная, что Влад ответил бы ему теми же словами. И это понимание грело сердце настолько, насколько вообще можно было его отогреть. Он не сомкнул глаз всю ночь, а наутро всё закончилось.***
Ноэ выныривает, чувствуя усилившуюся хватку советника у предплечья. Его счастье точно не здесь, оно осталось где-то в прошлом. Вместо него – тяжёлый венец на голове и подбитый тёмной бирюзой плащ на плечах. Отворачиваясь от зеркала, он болезненно морщится, вслушиваясь в отзвуки своих мыслей, а не в напутственные слова наставника. Прошло время, и сейчас ему должно быть не больно. Но ключевое-колючее слово “должно” не даёт сделать вдоха. Как его ни закусывай губой до крови, оно лезет наружу. Вы-ры-ва-ет-ся! Мается. Воет-ся, скулит-ся, скалится. Злится на хозяина, не пускающего его наружу. Потому в отместку горчит на языке каждой буквой, пока глаза пытаются просохнуть, но никак не могут. Ведь никогда больше Ноэ не гореть так ярко, как с ним. “Я должен”. Должен. Опять. Казалось бы, все долги он уже раздал, чтобы иметь возможность жить так, как ему хочется. Как им хочется. Но вместо этого Ноэ стоит перед дверью в зал совета Пандемониума и понимает, что шаг через порог – это финальная точка. От желаемой жизни останутся только сны. Сны, которые он продолжит ненавидеть, но, за неимением прочего, будет благодарен хотя бы за эти крупицы потерянного счастья, оказывающего на его погибшее сердце краткосрочный эффект Лазаря. А на утро лопата уже будет стоять у изголовья холодной постели, чтобы вновь помочь Ноэ закопать всё наболевшее на глубину шести с половиной футов. Прекрасная жизнь вышла, кончилась. Жизнь, в которой остался он. Локид делает шаг к обрыву, толкает двери и, опустив глаза, чтобы не видеть лиц, которые ему предстоит наблюдать до конца своих дней, прощается с тем, кто остался по ту сторону. Но остался тем, кем бы и хотел стать. В отличие от самого Ноэ, молча ступающего в зал. А в голове бьётся только одно: “Сколько бы лет ни минуло, компас будет смотреть на север. Всегда. Неизменно. На тебя”. Вот только пройдут эти годы порознь. И порознь закончатся.