Выступление!

***

Конверт доставили ранним утром в среду. Миссис Хадсон принесла его наверх, балансируя с подносом для завтрака, с чашками и блюдцами. Подъём тоже был нелёгким, потому что я слышал, как она не совсем вполголоса бормотала о своих ноющих и щёлкающих коленях и о том, сколько раз она совершала это восхождение за день. Я взглянул на Холмса, который курил, развалившись в кресле. − Холмс, − сказал я. Он не обратил на меня ни малейшего внимания. − Холмс, − повторил я. Наша домовладелица была уже на верхней ступеньке и распахивала дверь гостиной. − Вам письмо, доктор, − выдохнула она. Она поставила поднос на стол, где зазвенели чашки и блюдца, зазвенели ложки, а сахарница столкнулась с кофейником. − Спасибо, миссис Хадсон, − ответил я. Затем произнёс ещё раз: − Холмс. Я думаю, что он всё-таки задремал. Единственный мужчина, которого я знаю, который способен одновременно курить и спать. Он вздрогнул и проснулся, его ноги в тапочках заскользили по ковру в попытке зацепиться за что-нибудь. Холмс резко повернул голову. − ОЙ. − (Очевидно, он неудачно повернул голову.) Его голос стал раздражённым. − Что? Что теперь? Оу! Почему? Что такое? − В ваших словах нет ни малейшего смысла, − сообщил я ему. − Идите сюда и позавтракайте. − И это всё? Завтрак? − Его тон повысился на пол-октавы. − Из-за вас у меня болит шея. Я теперь несколько дней буду кривой. − Он всё равно встал и протопал к столу, всё ещё потирая шею. Он схватил конверт из плотной бумаги. Заметив наконец, что письмо адресовано не ему, он фыркнул и с силой подбросил его высоко через плечо. Он тяжело опустился в кресло. − Где мои письма? − спросил я. − Сегодня утром для вас ничего нет, мистер Холмс, − сказала миссис Хадсон. У леди хватило здравого смысла начать своё медленное отступление обратно на лестничную площадку. − Для меня должно быть хотя бы одно, − заныл он. − Вы хоть посмотрели как следует? Вы ничего не уронили? Почтальон всё ещё здесь? Вы можете спросить его? − Нет, да, нет, нет и ещё раз нет, − ответила бедная миссис Хадсон, измученная до крайности. Она громко хлопнула дверью за своей спиной. Мы снова были наедине. Я наполовину желал, чтобы это было не так. Холмс уставился на меня. Казалось, он забыл о своей искалеченной шее, потому что перестал раздражённо растирать её. − Уотсон, − сказал он, − что, чёрт возьми, означает «Нет, да, нет, нет и ещё раз нет»? Значит ли это, что для меня есть письма? Если он и надеялся на ответ, то не получил его, потому что я стоял на четвереньках на ковре в поисках своего потрёпанного конверта. Я поднял его и сел напротив своего друга. Хорошо, что все мои пальцы были так заняты, потому что я почувствовал непреодолимое желание придушить его. Я надорвал конверт и извлёк из него отпечатанный на машинке лист. Я прочёл его, сначала с любопытством, а затем с растущим волнением. − Холмс! − воскликнул я. − Холмс! − Да, да, − рявкнул он, нахмурившись, − это завтрак, очень интресно. − Нет, − сказал я, − не это. − Я помахал своим письмом. − Холмс! Дело вот в чём. Это замечательная новость. Я получил награду! Мой друг взглянул на письмо. Он посмотрел на меня. Он снова посмотрел на письмо. − Я получил награду, − повторил я, опустошённый. − Вы могли бы порадоваться за меня, Холмс. − Как я могу быть счастлив, если не имею ни малейшего представления о том, что именно вы выиграли? Это медаль за «Усы года»? Серебряный кубок с гравировкой «Для врача, который меньше всего склонен обслуживать своих пациентов»? − Он по-детски хихикнул. − У них могут возникнуть небольшие проблемы с размещением всего этого на кубке Я собрал всё спокойствие, на какое была способен, что едва ли составляло половину того разочарования, которое в данный момент кипело у меня на языке. − Это за один из моих рассказов, − сказал я с достоинством. − А это письмо от моего издателя. Журнал «Стрэнд» проводит ежегодную премию, за победителей которой голосуют их подписчики, и я победил в своей категории. − Теперь я улыбнулся. − Разве это не чудесно? Холмс приподнял густую бровь. − История со мной в ней? Я тоже приподнял бровь. − Да? − Ну, значит ли это, что я тоже что-то выиграю? Я хлопнул ладонью по столу. − Нет, Холмс, ради бога, это не так. Он вздрогнул. А потом скривился. Он сосредоточил своё внимание на кофейнике. Он демонстративно налил одну чашку. Он попытался спрятать сахарницу. − Пожалуйста, перестаньте дуться, − медленно произнёс я. − Передайте мне кофейник. Не прячьте сахар. После нескольких минут взаимного молчания, с каждой секундой становившегося всё тяжелее и мрачнее, Холмс смягчился. − Вы молодец... с этим... делом, − сказал он. − Спасибо. Он откусил кусочек тоста, намазанного маслом. Я подцепил вилкой яичницу с ветчиной. − Они хотят, чтобы я произнёс вступительную речь, − сказал я. − Мне лучше начать работать над этим после завтрака. На церемонии будут присутствовать сотни человек. Холмс ничего не сказал, но его серые глаза ярко заблестели. Едва заметный изгиб заиграл на его губе. Я приписал это не более чем газу или тихому умиротворению и не обратил внимания. Теперь мои мысли были сосредоточены на моей речи, на том, что я должен сказать, и насколько скромным и по-настоящему благодарным я должен казаться, произнося её. После завтрака я потратил три часа и написал около тысячи слов. Я решил, что этого может быть достаточно. Я включил немного истории из жизни, проявил большую скромность и сердечно поблагодарил голосующую публику, моего терпеливого и лояльного издателя и «Стрэнд». Затем я положил этот шедевр на хранение в свой письменный стол. До церемонии оставалось всего две недели. Я вздрогнул от удовольствия предвкушения. Две недели тянулись медленно. Холмс больше ничего не говорил на эту тему, хотя я заметил, что время от времени он поглядывал в сторону моего стола, а затем с моего стола на меня, после чего на его лице появлялось необъяснимое выражение. Во всем остальном он вёл себя вполне прилично, даже был довольно тише обычного. Поверьте мне, как человеку, который прожил с этим бледным сумасшедшим больше лет, чем у него есть здравого смысла, эти мирные перерывы − блаженство. Итак, день церемонии. Начало было назначено на два часа, но к полудню я был готов. Как мой «плюс один», мистер Шерлок Холмс выглядел щеголевато в своём костюме в тонкую полоску. Он потеребил свою петлицу. Он порылся в кармане. Он искоса поглядывал на меня, пока мои нервы не достигли апогея. − Холмс, − сказал я, − почему вы нервничаете? Вам нехорошо? − Эта зелёная гвоздика щекочет, − пожаловался он. − Она царапает шею. У меня тесные туфли. − Вы хотите переодеться? Он покачал головой. − Тогда давайте пойдём, − сказал я, снова возбуждённый, − чтобы мы могли занять столик впереди. Моя речь была надёжно спрятана в моём бумажнике. Этим утром я десятки раз просматривал верхние строчки, чтобы попрактиковаться в тоне, темпе и настроении. Я чувствовал себя уверенно − торжествующим! Был подан ланч, довольно вкусный, с лёгкими винами и более лёгкими коктейлями. Там были люди, их были сотни, и сцена расстилалась перед нами. Я окинул взглядом трибуну спикера, стол с наградами, пышность и славу. И это началось! «Лучшая статья»; «Лучший комический рисунок»; «Лучшее письмо читателя». Категории продолжались. Наконец-то! «Лучший короткий рассказ»: «Доктор Джон Уотсон!» Дождь аплодисментов! Мой друг рядом со мной тоже хлопает! Я занял своё место на подиуме и, моргая, выглянул в переполненный зал. В моей правой руке моя сложенная речь, которую я сейчас развернул и начал читать: − «Дамы и господа, я с величайшим удовольствием принимаю эту великую и щедрую награду...» Я читаю дальше под тихое одобрение моей аудитории. Всё шло очень хорошо, пока я не достиг промежуточной отметки. К моему огромному ужасу, затем я понял, что некоторые части были заклеены и переписаны чужой рукой. Слишком поздно останавливаться, колебаться! Я должен продолжать... − «...Но, конечно, ничего из этого не было бы возможно без выдающейся поддержки и гения моего замечательного друга, − (и тут я запнулся на этих словах) − поистине потрясающего, умного и великолепного консультирующего детектива с Бейкер-стрит, 221Б, мистера Шерлока Холмса, без направляющего влияния которого эти истории очевидно, были бы полной чушью...» Я резко остановился. Аудитория зашевелилась в лёгком замешательстве. Я уставился вниз. Я моргнул. Почерк Холмса, который продолжался несколько абзацев. Я должен продолжать этот фарс, или импровизировать, или оборвать свою речь на самом странном, самом резком пике. Я импровизировал. Я не помню слов, которые я, возможно, произнёс, если они имели хоть малейшее сходство с моей первоначальной тщательно продуманной речью, но, во всяком случае, я импровизировал. Возможно, я сболтнул лишнее. Я точно помню, что обе мои ладони были липкими, а глаза выкатились из орбит. Наконец-то я принял свою награду и бросился на своё место. − Какая чудесная речь, − сказал мой друг Шерлок Холмс. Я заметил, что он отодвинул свой стул подальше от меня и одним глазом поглядывал на выход. − Холмс, − прошипел я, − вы законченная свинья. Вы несусветная, несусветная, прожжённая свинья. − Вы всегда были так добры ко мне, − сказал Шерлок Холмс. − Огромное вам спасибо. − Вот и всё, − буркнул я. − Когда мы вернёмся домой, я наверняка убью вас. Он нервно хихикнул. − Так много людей говорили то же самое, и всё же я выживаю, − признался он. − Пусть моя удача никогда не иссякнет. − Он похлопал меня по руке. − Знаете, я очень горжусь вами, мой дорогой друг. Вы очень заслуживаете вашей... награды. − Возможно, − сказал я, − но, но... вы не должны изменять речи человека, вы знаете, это на самом деле не... − Вы мой Босуэлл, − улыбнулся Шерлок Холмс. − Мой озаряющий свет. − Э-э-э... − протянул я. А потом: − Оу. Что ж, спасибо вам. − Моя сердитая решимость начала ослабевать. Он улыбнулся, всё ещё неуверенно. Он подвинул свой стул чуть ближе. − Какой чудесный сегодня день, − сказал он. − Вы будете дорожить всеми этими воспоминаниями. − Затем он устроился на стуле, закурил сигарету и просиял, глядя на меня.