о сожалениях

Прошло несколько месяцев с похорон. Тогда малышка Изуми, обнимая Кирю, пыталась изо всех сил (но всё-таки безуспешно) скрыть свои горячие слёзы, впитывающиеся в непривычно черный пиджак дяди Каза, и остальные были молчаливо солидарны с ней: потеря беспощадно разбила всех. В Утренней славе воцарилось такое неправильное, чужеродное молчание, и первое время никто не решался прервать его: было страшно начать игровую шумиху, ожидая, что дядя Рикия подхватит её, как это было почти каждый день, было страшно, потому что все понимали — нет, не подхватит. Микио приходил к ним и, кажется, вместе им становилось чуточку легче, но… Всё было как-то иначе. Вскоре дядя Микио стал приходить всё реже, и его глаза напрасно прятали тоску и чувство вины. Дети скучали. Они редко решались обсуждать это днём, под теплым солнышком и в присутствии поникшего и будто бы немного похудевшего дяди Каза, но вечером, за закрытыми дверями, кто-то из мальчишек вдруг вспоминал вслух об одной из шуток Рикии, и все по-взрослому замолкали, не поднимая головы; но вскоре кто-то начинал тихонько всхлипывать. Плачущего обнимали и редко сдерживались от слёз сами, но изо всех сил старались не издавать ни звука: очень не хотелось заставлять дядю Каза беспокоиться о них, он непременно расстроится сам, если застанет кого-то в слезах. Он у них хороший, они знали, что он старается, и понимали, что ему сейчас вряд ли легче. Каждый из этих детей потерял родителей по тем или иным причинам, но сейчас они потеряли общего друга, это было новое чувство, заставившее всех повзрослеть и заново взглянуть на мир и друг друга… Те, кто постарше, старались больше заботиться друг о друге, пока у них есть такая возможность, те, кто помладше, реже задумывались о скоротечности времени в силу возраста, но замечали дружеское, родственное внимание остальных детей и волей неволей связывали его с недавними событиями, понимая где-то внутри, что хотят донести старшие. Прошло достаточно времени, и теперь Кирю восстановился после ранения, чтобы вновь играть в активные игры на побережье. Они собирались до ужина, брали Маме и несколько мячей, и пёстрой, шумной толпой направлялись к воде. В этот раз Микио позвонил ещё днём и извинился, что сегодня не придёт, так что их компания вновь справлялась самостоятельно. Кирю обычно шёл немного позади, и жаль, что из-за этого его улыбка оставалась почти незамеченной. Он умеет справляться с трагедиями, он умеет принять свою боль, дать ей позудеть и ослабнуть, оставляя после себя шрамы и светлую грусть, и теперь он понемногу отпускает недавние события, стараясь думать больше о настоящем, чем о прошлом и будущем. Это непросто как и всегда… Но сейчас, в настоящем, он здесь, со своей семьёй. Да, у него есть семья, отличная, такая, о какой многие мечтают. Светит понемногу склоняющееся солнце, волны шепчут о чем-то своём, и скромный близ смахивает с лица хмурую усталость, заставляет вдохнуть жизнь глубже и размереннее, свежую, чистую. Такую, какая она есть. Здесь нет клана Тодзё, нет прокуренных закоулков Камурочо, нет прощаний, нет чьих-то амбиций и больших денег, хотя бы сейчас их нет… И они хорошо проводят время. — Лови, лови! — кричал кто-то из ребят одной команды, они играли во что-то наподобие волейбола. — Не поймаешь! — отзывалась другая команда, подавшая мяч. Кирю сидел на песке чуть поодаль и курил, наблюдая за ходом игры. Сегодня он был чуть меланхоличнее обычного, наверное, сказалась измученность жарким днём. Спокойствие. Он выдохнул дым, и улыбка непроизвольно вернулась на его уста; призрачная, совсем невесомая, она смягчала его изящные черты. Кирю почувствовал, ясно, как день, ощутил, что он дома, и все тени, все призраки, демоны и непрошенные гости его головы, скребущиеся где-то далеко, стали ещё дальше, пускай и не ушли совсем. Они не уйдут, но Кирю и не знал наверняка, хочет ли он отпустить их. Потерять их? Он был благодарен своей взрослости. Теперь понятнее было, что есть такое эти воспоминания, эти истории и повороты судьбы: уроки, жестокие, не всегда справедливые, но в полной мере поучительные. Он не сдался тогда, когда мгла обрушила на его плечи всю свою мощь и злобу, когда застлала глаза, когда заставила потерять все нити, связывающие его с чем-то родным и привычным. Он не сдался тогда, и, кажется, больше ничто не заставит его сломиться по настоящему, и каждый урок, каждый поворот судьбы он примет с честью, он теперь в силах узреть, в чём же всё-таки сила. Он вдруг ясно почувствовал дежавю, да, когда он так же сидел, на этом же месте, и Рикия с Микио играли за противоположные команды в мяч. Это было совсем недавно, но, наблюдая, как теперь все переменилось, могло сложиться впечатление, что тот вечер случился много десятилетий назад и уже неуклонно растворялся в памяти, утопал среди прочих памятных дней. Тогда время шло к вечеру, солнце ослабло, но голова была как сегодня тяжёлой после нещадно жаркого дня. — Аники! — Кирю помнил, как Рикия плюхнулся рядом. У воды, среди детишек, бегала Маме с палкой в зубах. — Не играешь с нами? — Прости… Думаю, я перегрелся сегодня на солнцепёке, — Кирю вновь легко улыбнулся, бросив короткий взгляд на парня. — Да, день был действительно жаркий. Я могу сходить за водой, ладно? — Брось, не… — но Рикия уже вскочил с места и шустро направился к приюту. — Одну секунду! — донеслось уже издалека. Где-то кричали чайки в унисон с прибоем и шелестом листьев. Шумно выдохнув, Кирю с приятной теплотой в груди заключил, что этого человека не изменить. Спустя пару мгновений Рикия появился на пляже с графином воды и стаканом. Дети, воодушевленно перекрикиваясь, ринулись к нему. — Спасибо, дядя Рикия! — поблагодарила Харука, остальные тут же последовали её примеру, заставляя якудзу почти что таять от благодарностей. Он наливал стакан каждому по очереди, но в какой-то момент, чуть наклонившись в сторону Кирю, заметил: — Дядя Кирю наверняка тоже хочет! Риона-тян, отнеси, пожалуйста… Но Кирю жестом остановил её и поднялся сам: — Всё в порядке, Риона. Я попью после вас, — заключил он и одобряще кивнул девочке, встав по правую руку Рикии. Дети потихоньку разбредались назад, освеженные, ободренные, с новыми силами принялись бегать друг за другом и смеяться, когда кто-то сталкивался или догонял другого. Кирю подумалось, что они играли во что-то иное, но… Наверное, отвлеклись на воду и сбились. Невыразимо чудесно было видеть их довольными и здоровыми. Такими, какими и должны быть дети. Рикия протянул полный стакан воды, внимательно вглядываясь в чужое лицо; уголки его губ были приподняты, а глаза под длинными ресницами глядели по привычному озорно. Как же Кирю хотелось, чтобы кадры этих воспоминаний никогда не стёрлись, никогда не выцвели, не потеряли форм, Кирю хотелось, чтобы даже спустя ещё пол жизни он, в любом уголке планеты, в любом месте, в которое может занести его жизнь, ярко и живо помнил бы тот вечер и ещё десятки таких вечеров, разделенных с его семьёй. Хотелось до конца своих дней помнить улыбки каждого, помнить все оттенки облаков на небе, помнить аромат свежего бриза. — Аники? — внимательный взгляд стал скорее изучающим и цепким, сквозь осторожный прищур. — Ты сегодня точно в облаках витаешь. Казума взглянул на стакан, который до сих пор держал в руках: поверхность воды колыхалась то ли от его неровной хватки, то ли от игривого ветра на побережье. — Я просто думал о том, как всё хорошо сложилось. — Ты о боссе, верно? Кирю, после недолгой паузы, продолжил: — Да, о нём, но не только. Мне повезло встретить вас всех, ребята. Без помощи тебя и Микио… Мне было бы гораздо сложнее. — Без проблем, аники! — просиял он. — Ты знаешь, я всегда рядом! — Извини. Мне нужно быть благодарнее, — бархатный голос выдавал отдалённое беспокойство. Рикия чуть нахмурился, и его взгляд потерялся где-то в пространстве. Теперь они стояли вдвоём, задумавшись, и каждый догадывался, что именно проносится в голове другого — приятное ощущение, почти забытое с далёких времён вместе с Нишики, когда они были молоды и дружны. Кирю не смог сопротивляться и почему-то взглянул на Рикию, просто так, без видимых причин, взглянул, как будто хотел удостовериться, что это не сон, который забудется спустя пять минут после пробуждения. У них было время вместе. Иногда спокойное, когда, например, Рикия вызывался помочь Харуке и заменить Кирю на кухне: со двора было едва слышно, как они вдруг хихикали, а потом вновь замолкали, должно быть, секретничали о чем-то своём, перешептываясь и хитро оглядываясь на двери; Иногда активное, когда они проводили пол дня в городе, играли в уличные автоматы и ели мороженое: часто было сложно уследить, кому из детей какой вкус нужен был, но Микио и Рикия всегда помогали внести дисциплинированность и организованность, и вместе решить эту проблему становилось не так уж трудно. Рикия любил ананасовое эскимо. Однажды он увидел девочку лет семи на другой стороне улицы: она плакала и держала в ручках помятый бумажный самолётик. Рикия, бросив что-то вроде: «Так делать нельзя!» перебежал дорогу в неположенном месте и, о чём-то коротко поговорив с ней, отдал своё мороженое. Когда он возвращался к компании, девочка больше не плакала: они помахали друг другу на прощание и пошли каждый своей дорогой. — Всё в порядке? — тихо спросил Кирю, оглядывая загадочно тихого друга. — Да, — лишь ответил он и широко улыбнулся, и вскоре влился в разговоры детей. Время вместе иногда было печальным: стычки в школе у кого-то из детей непременно становились тому причиной. Кирю завороженно слушал и наблюдал за доводами Рикии, присевшего на корточки рядом с заплаканной Эри; в тот раз Кирю сделал вывод, что, кажется, у Рикии тоже случались непростые времена со школьными задирами, он говорил так спокойно и размеренно, его голос, сипловатый и громкий, преобразился в подобие колыбельной. — Никогда не соглашайся с теми, кто говорит, что ты слабая! Не верь им ни на секунду! Даже если они звучат убедительно — повторяй себе, что они — наглые врунишки. Ты сильная девочка, Эри! Ну-ка, погляди, — он мягко прикоснулся к её руке и приподнял её, — напряги мышцы! Да, вот так! Видишь? Хилая детская рука почти не изменилась внешне от напряжения бицепса, но Эри вдруг посмеялась, утирая свободной рукой слёзы. — Смотри, чтобы поднять что-то тяжёлое, нужно напрячь мышцы, а чтобы справиться с чем-то грустным или несправедливым, нужно напрячь дух. И дух зачастую может быть гораздо сильнее рук и ног, Эри-тян! Посмотри на своего дядю Каза! — он обернулся на сидящего рядом мужчину, и Эри взглянула следом. — Он победил столько злодеев не только благодаря физической силе — он был сильнее их внутренне, он верил в себя и в дорогих ему людей, поэтому сейчас он здесь, с тобой и со мной, понимаешь? Учись у него защищать себя и своих близких, и всё обязательно будет хорошо, — Рикия ещё раз заглянул в покрасневшие глаза девочки и поднял взгляд на Кирю. В нём плескались нескрытые нежность, уважение и какое-то всепоглощающее чувство, граничащее с благоговением. — Ты чувствуешь себя лучше, Эри? — подал убаюкивающий голос Кирю, и девочка утвердительно промычала в ответ. — Надеюсь, мы с дядей Рикией смогли тебе немного помочь. — Да, я… — она взглянула поочерёдно на обоих мужчин. — Спасибо… Я… Я, кажется, понимаю… — Так держать. А теперь, может, хочешь чего-нибудь перекусить? — Кирю невесомо коснулся её плеча. Девочка, до сих пор подрагивая после плача, удалилась в помещение, оставляя их наедине. Кирю достал пачку сигарет и, вытянув себе одну, протянул руку в предлагающем жесте. Рикия кивнул, тоже взяв сигарету. Закурили. — Ты хорошо ладишь с детьми, хочу заметить, — выдохнув дым, пробормотал Кирю с ускользающей в сумерках улыбкой на губах. Он смотрел куда-то ввысь, красивый и монолитный, словно древняя статуя божества. — Да, может быть… — неуверенно отозвался тот. — Мне нравится смотреть на мир их глазами. — В тебе тоже есть что-то по-хорошему детское… — Кирю наткнулся на неодобрительный и даже строгий взгляд. — Нет, я… Он хотел продолжить и оправдаться, но не решился, различив в напряжённой позе Рикии нотки… Обиды? Конечно, молодому мужчине вряд ли приятно будет такое сравнение, но он совсем не хотел задеть его… Скорее, сделать комплимент его свободности, его открытости, его смелости и здоровой инфантильности… Наверное, Рикия воспринимал его неверно, накладывал одно на другое и путал, в какой-то степени, тёплое с мягким. Сейчас он, вспоминая тот вечер, хотел бы сделать всё по другому. Сейчас он понимал, что сделал тем молчанием хуже, что не объяснил то, что можно объяснить, не объяснил тогда, когда это было ещё возможно. Сейчас он понимал, что всё, что делал, всё, чем проявлял заботу — ранило того, кому он желал лишь добра. После всего… Он стал позволять детям ещё чуточку больше самодеятельности. Стал одобрять их безрассудность, их самоотверженность, ведь за этот урок уплачена слишком дорогая цена: мужчина, сохранивший в себе свою суть, свою натуру, сильный своей правдой, не видел этого и, что бы ни делал, как бы ни боролся, оказалось, для окружающих был просто ребёнком. Это неправильно, и это неправда, которую Кирю не успел развеять для него, неправда, которую Рикия не развеял сам для себя даже ценой своей жизни. Это так глупо. — Я не хотел тебя обидеть, Рикия. Ты знаешь, что я желаю тебе только хорошего… И я уважаю тебя, — всё, что Кирю сказал в итоге, и они, вскоре потушив окурки, зашли в дом. Печальные времена всегда оканчивались весёлыми: на следующий день, как помнил Кирю, они разделили много радостных моментов; жизнь с детьми представляет собой одно сплошное удивительное событие, самые банальные и привычные вещи преобретают иные оттенки, всё хорошо знакомое и понятное вместе с ними ты можешь взять и покрутить, рассмотреть со всех сторон, потрясти и лизнуть, не в силах отказаться от удовольствия попробовать на вкус. Никогда не было и не будет с детьми двух одинаковых дней. Кирю, проведя десять лет, состоящих из серого времени, не имеющего ни восхода, ни заката, ни начала, ни конца, был благодарнее многих за то, что дети… Что они просто дети. Что они — те же взрослые, имеющие умные головы и своё мнение, генерирующие бесконечные потоки идей и раскладывающие действительность как пасьянс. Неудивительно, что Рикии нравилось смотреть на мир их глазами и он пытался сохранить это умение. Кирю же, как он сам полагал, приблизился к его мастерству лишь на толику. Жаль, что они так и не выяснили в каком-нибудь душевном полуночном диалоге за стаканом, что их восторженность взаимна… Столько ещё было не сказано… Кирю оставалось лишь украдкой, сквозь пальцы даже для самого себя надеяться, что Рикия тогда сказал всё, что хотел сказать, всё, о чём не стал бы никогда жалеть… — Дядя Каз! — Харука присела рядом на песок и одним своим голосом точно вытянула его из пучины таких неуместных воспоминаний, щекочущих лёгкие изнутри. Кирю заметил, что сигарета давно угасла сама собой, и дети уже не бегали и кричали, а, кажется, рисовали что-то на песке и строили замки. Он спросил, стараясь скрыть меланхолию в голосе: — Всё хорошо? Устала? — Нет, всё в порядке! Скажи, мы поедем завтра в город? — Думаю, да. Докупим продуктов. — Отлично! Было что-то, что она не решалась озвучить. Её взор лишь безмолвно скользил по лицу старшего, пытался найти ответ… — Ты выглядишь грустным, — наконец проговорила она не совсем уверенно. — Извини за это. Тебе не стоит беспокоиться. Я, наверное, лягу сегодня пораньше… — Дядя Каз, мне кажется… Мне кажется, что тебе одиноко. Я не права? — Одиноко? — искренне удивился он и тепло улыбнулся в следующую секунду. Как же ему повезло найти такую умницу на улицах Камурочо, и какие же правильные черты успела заложить в неё Юми. — Я не знаю. Почему ты спрашиваешь? — Ну, знаешь… Когда нам одиноко, мы можем пойти друг к другу, поиграть, поспорить или поговорить… Мы помогаем друг другу, и ты помогаешь нам. Но я подумала… Что ты… Не пойдёшь к нам со своими тревогами, потому что уверен, что у нас хватает своих проблем. — Харука… — Но мы все тебя любим, и я люблю тебя. И я вижу, когда что-то не так. Да, всем тяжело в последнее время, после, ну… — она не решилась сказать это вслух, но нашла понимание во взгляде напротив, поэтому продолжила: — Но мне кажется, что у тебя рана немного глубже нашей, и, может, тебе немного больнее, а ты делаешь вид, что это просто царапина… Если я могу чем-то помочь, я обязательно помогу, просто скажи, как! И остальные помогут, просто мы не знаем, что нам делать… — Харука, — он нежно заправил её черные волосы за ухо, — вам ничего не надо делать. Вы здесь, все вместе, и мне этого достаточно. Я благодарен вам всем за то, что вы просто есть. Поверь, без тебя и остальных я бы не справился… И я беспокоюсь о вас тоже. Рикия был вам очень близок. Её взгляд потеплел, но в глубине остались нотки колючего недоверия, Харука наверняка ждала более развернутого ответа, но… Зная дядю Каза… После ужина Мицуо и Риона ещё сидели на ступеньках на улице, склонясь над журналом и тихо переговариваясь о чем-то. Свет из окон тускло озарял страницы, пёстрые от мультяшных картинок. Когда Кирю вышел, чтобы покурить, парочка чуть отпрянула друг от друга, хоть, на самом деле, и до этого они сидели достаточно далеко. Кирю почувствовал, будто бесцеремонно влез в чужой трепетный секрет. — Уверены, что не испортите зрение, читая без света? — без упрёка проговорил он, выходя во двор и глядя куда-то по сторонам, дабы не смущать их. — Н-нет, видно всё… — спустя пару секунд неуютного молчания ответил Мицуо. Кажется, их островок уединения был всё-таки разрушен. Риона поспешила уйти внутрь, прихватив с собой журнал и сказав, что почитает там. Мальчик остался сидеть на месте, разочарованно и даже потерянно. — Что, Мицуо, как успехи? — С Рионой? Ну… — он почесал затылок. — Она как будто продолжает бояться непонятно чего. Может, что остальные будут смеяться… — Но ведь вы нравитесь друг другу, так? — Думаю… Думаю, да. Она стала гораздо вежливее. — Если это взаимно — продолжай. Показывай ей, что в вашем общении нет ничего страшного. Ты ведь сам не боишься? — Нет! Чего мне бояться, не кусается же она! — Тебе и нужно донести до неё, что это нормально, и что никто не станет смеяться над ней или обижать, потому что ты всегда защитишь её. Правильно? — Да, но… — Долго, верно? — предугадал Кирю. — Не всегда нужно торопиться. Дай ей время. Не так просто начать доверять кому-то. — Но мы ведь живём под одной крышей столько лет! Я ей доверяю! — Мицуо, это другое. Любовь бывает разной, и любовь романтическая, как у вас, случается иногда сложной и небыстрой. Так бывает. — Но если… Если эта романтическая любовь пройдёт быстрее, чем Риона её примет… — Она уже её для себя приняла, просто тебе ещё не показывает. И это нормально, она ведь имеет право сомневаться. — Дядя Каз, и откуда ты столько знаешь? Ну, про всю эту любовь и прочее… Кирю задумчиво хмыкнул сквозь улыбку: — Это приходит с возрастом. Ты будешь взрослеть, и в твою жизнь будет приходить всё больше любви, самой разной. Ты, например, любишь спорт. — Да… — Любишь гёдзу? Вкусно, верно? — Очень… — С годами ты будешь влюбляться во всё большее количество вещей, явлений, людей… И рано или поздно поймёшь сам для себя, что такое любовь, начнёшь разбираться в её видах, свойствах… — Дядя Каз, а ты… — голос мальчика начался воодушевленным, но скоро спал и немного растерялся. — Ты любил когда-нибудь? Я имею ввиду, другого человека. Хотел пожениться? Кирю только-только собрался ответить, как на пороге вновь появилась Риона. Она выглядела хмурой, её кулаки были сжаты. — Мицуо, ты пойдешь дочитывать со мной журнал или нет? — протараторила она и глубоко вздохнула, расслабив ладони. Мицуо оглянулся на Кирю, в чем-то неуверенный. — Конечно, почитайте, пока ещё не пора спать. Мы договорим позже, Мицуо, — убедил его Кирю и, проводив взглядом парочку, остался на улице один. Он хотел бы рассказать о Юми. О человеке, на котором действительно мечтал жениться. Хотел бы рассказать, как важно не бояться своих чувств, как важно рисковать и действовать во имя любви, делать хоть что-то, пока есть время. Но, наверное, Мицуо и сам это знает. Его дети довольно умные ребята, наверное, во многих вещах умнее, чем он. Но любовь — чувство великое, бесподобное, и неспроста о нём спето столько песен, написано столько книг и снято столько фильмов, о нём можно говорить целую вечность. И Кирю хотел бы рассказать Мицуо и заодно напомнить себе, кого ещё он любил этими «разными видами» любовей, ведь, если оглянуться назад, он никогда не был отрезан от этого чувства, он никогда не был настолько же закрыт внутренне, как и внешне, и в его сердце всегда жила любовь, в его сердце всегда жили люди, самые разные, самые дорогие. Он долго не мог уснуть. Лежал в полудрёме, будто в состоянии глубокой медитации, и его разум лениво перебирал образы и отрывки мыслей, перебирал их ненавязчиво, но никак не мог наконец отпустить и заснуть. Кирю не знал, который теперь час, но, по ощущениям, уже поздно, далеко за полночь. Острая боль превратилась в ноющее, надоедливое своим напором ощущение неотвратимости и необходимости принятия, а теперь оно потихоньку превращается в долгое, тягучее чувство сожаления вперемешку с печалью. И когда-нибудь сожаление и печаль расцветут нежным лотосом, радостными воспоминаниями и светлой, ностальгической грустью, но пока что… Наверное, прошло ещё недостаточно времени. Он знает это, потому что проходил этот путь слишком много раз, ему уже знакомы все эти ноты и полутона, он почти выучил их и уяснил, что только принятие и время имеют власть над разбитым сердцем. Одна неудобная мысль: что делал бы Рикия, что бы чувствовал, если бы тогда вместо него умер Кирю? К каким бы выводам привёл его ищущий разум, что он мог бы понять нового, что осознал бы такого, что могло бы стать основой его мировоззрения на дальнейшие годы? Кирю хотелось бы думать, что чувство вины переросло бы рано или поздно в простую истину: наша жизнь соткана из набора случайностей, и часто, но отнюдь не всегда получится предотвратить что-то или изменить; иногда всё должно сложиться именно так, и никак иначе; иногда нужны жертвы, иногда кому-то нужно покинуть игру, иногда необходимо нести потери, и только после этого будет возможно перейти на новый уровень; иногда только отдав дань уважения покинувшим поле боя, ты найдёшь себя в их числе и увидишь, сколько битв тобой было проиграно, скольким людям ты отдал себя в жертву подобно покинувшим тебя. Тебе ясен станет этот круг, эта сансара. Некоторые вещи просто должны случиться с тобой, иначе, без них, ты не был бы собой. Кирю знал, что Рикия обязательно справился бы с этим, даже если не верил бы в себя, знал, что Рикия сделал бы правильные выводы, просто, наверное, не сразу. И его нельзя было бы винить за это, он ещё относительно молод. Был молод… Кирю вспомнился вечерний разговор с Мицуо и он невольно открыл глаза, оборвав тонкие ниточки, ведущие к царству Морфея. Окно пропускало внутрь дымчато-серый лунный свет, скользящий по стене напротив, и слух наполняла оглушительная тишина, в которой действительно хотелось бы услышать хоть что-то… Конечно, легко оглядываться назад и сетовать, сожалея о несделанном, несказанном, и гораздо труднее сделать и сказать здесь и сейчас, решиться на что-то… Но кто знает, не пришлось бы жалеть и из-за этого? Непостижимо то, с какой лёгкостью вся человеческая жизнь, быстротечная и хрупкая, может превратиться в сплошные опасения и сожаления, невероятно то, как быстро чума сомнений парализует, закрывает тебе все входы и выходы, и Кирю так не нравилось это удушающее чувство… Ему было страшно превратиться в раба своих призраков, в раба своих утраченных шансов, и сейчас… После смерти Рикии, он был особенно уязвим к этому, как после любого события, переворачивающего твою вселенную, твой установленный порядок вещей, заставляющего собирать свой мир не по кирпичикам, но по крупицам, по пылинке и по песчинке восстанавливать персональный храм, который ты строишь всю жизнь. Наверное, если бы Кирю меньше беспокоился о неудобстве каких-то слов и понятий, если бы был чуточку смелее… Но вот он снова утопает в этом. Глаза никак не закрывались ещё долгое время, рыскали по почти абсолютной черноте потолка, на котором, увы, не за что было зацепиться, но всему приходит конец, и Кирю спустя ещё какое-то время наконец-то смог уснуть. Вспомнив о диалоге с Мицуо и решив, что, если бы он был чуточку смелее, Кирю хотел заключить, что сказал бы, может, о словах любви. И если бы на чей-то вопрос о Рикии Кирю ответил бы, что не любил его, это была бы ложь. На следующий день обещали кратковременные осадки и двадцать градусов выше нуля по Цельсию. Дети уже возвращались со школы. — Как прошёл день, ребята? — улыбчиво поинтересовался Кирю, будто в один миг окружённый толпой детворы. — Всё хорошо, дядя Каз! Они немного погалдели и разбрелись по своим комнатам. — Харука, поедешь со мной за продуктами? — спросил он, когда она вновь показалась на улице. Они скоро собрались и вдвоем направились на станцию. И пускай эта дорога была уже сотни раз изъезженна, в звуке электрички оставался какой-то неизменный шарм, приятное предвкушение небольшого приключения. Воздух был теплым, почти безветренным, и прогулка выдалась такой же степенной и успокаивающей; Кирю, то и дело поглядывая на Харуку, казалось, не мог ей налюбоваться, и само солнце меркло по сравнению с её сиянием: вот она выбирает овощи, проверяя внимательно, свежие ли они, вот её увлекает какой-то аромат от холодильников, вот она улыбается невзначай, заметив, как ребенок, ещё совсем кроха, помогает маме нести сумки с продуктами. Вечером они все вкусно поужинали и, после некоторого времени на свежем воздухе, дети упросили дядю Кирю посмотреть с ними телевизор, какой-то новомодный фильм о сверхспособностях и супергероях, яркий аттракцион без особенных претензий на глубину, как раз то, что завлекает умы их возраста, предлагая линейный сюжет, запоминающихся персонажей и качественные спецэффекты. В комнате был выключен свет, и дети, расположившись кто на полу, кто на диване вокруг Кирю, временами с трудом могли усидеть на месте: музыка и динамическое развитие событий уносили их далеко-далеко из стен комнаты, и, признаться, Кирю и сам временами находил себя полностью поглощённым происходящим на экране, пусть сначала и отнёсся к фильму несерьёзно. Но небольшое лирическое отступление, ослабление внимания, и Кирю против воли вспомнился другой день и другой вечер, после которого Рикия, может, злился на себя, принижал себя, соглашаясь с тем снисходительным: «В тебе тоже есть что-то по хорошему детское…» Тогда он задержался в Утренней славе допоздна, они всей компанией смотрели, как и сейчас, какое-то кино, но, кажется, старое, едва ли не нуарное. В напряжённый момент, когда на главного героя вдруг оказались направлены четыре пушки со всех сторон, Рикия взял и схватил Кирю за запястье, должно быть, за первое, что было ближе к нему, и даже не сразу заметил это. Его корпус был чуть наклонен вперёд и брови сдвинуты, он почти не моргал, глядя в экран. Кирю лишь мягко усмехнулся тогда, тихо, стараясь не привлекать внимание детей, не ставить никого в неудобное положение, но Рикия почувствовал, должно быть, лёгкое колыхание его руки. Его глаза в смятении расширились, он одернул ладонь, крепко сжимающую чужую кожу, и одними губами шепнул что-то перед тем, как отсесть чуть-чуть и вернуться к просмотру. Наверное, он извинился. Рука у Рикии была теплой и влажной самую малость, наверное, от волнения за главного героя фильма; Кирю запомнил это. Он впомнил это, и внимание продолжало ускользать куда-то внутрь себя, он плохо слышал, что теперь происходило на экране, какие ещё трудности выпали на долю смельчаков, спасающих мир, он уже не смотрел, отведя взгляд куда-то вниз. Рикия в тот далекий момент был собой, таким, какой есть, в полутьме, завороженный, восторженный, смелый и командный, и жаль, что почему-то рядом с Кирю он стеснялся этого. Наверняка сравнивал их темпераменты и делал неправильные выводы исходя из их непохожести. Рикия хотел бы хоть на сколько-то приблизиться к Кирю, стать похожим на него, уверенным, победоносным и трезвым, но нет, он был другим. Он был всего лишь решительным, целеустремленным и идеалистичным, он был цельным и искренним несмотря ни на что, совсем не таким, как Кирю, которому теперь оставалось лишь тяжело вздыхать, находя на соседнем месте переговаривающихся между собой детей и не находя там больше неловко отсевшего парня, которому в ту минуту важно было бы услышать хоть что-то, кроме пафосных диалогов в фильме. Может, и слова любви бы подошли здесь как нельзя лучше, любовь ведь разная бывает… И неужели Кирю не любил то, как Рикия ставил локти на колени, как в один миг смотрел в глаза прямо и напористо, а в другой — не поднимал взгляд совсем, точно провинившийся щенок? Неужели не любил его храбрость? его увлеченность? его идеалистическое желание сделать всё правильно? Нет, конечно… Конечно, Кирю вряд ли смог когда-то сказать что-то подобное. Да, Рикия бы всё же понял его, но слова «я люблю тебя» здесь пришлось бы объяснять долго и муторно, и Кирю точно сбился бы, силясь подобрать правильные выражения, точно растерялся бы, усугубив ситуацию собственной нелепостью. Было бы тяжело поговорить о чем-то подобном даже за выпивкой. Ну, скажем… Вот зашёл у них разговор, и Кирю, сделав глоток, выдал бы что-нибудь эдакое… Рикия бы растерянно взглянул на него, застыв и в мгновение отрезвев, пока Кирю… Нет, Кирю смог бы объяснить это. Он сказал бы всё то, что вертится у него в голове сейчас, он объяснил бы на примерах, постарался бы красочно расписать сперва, что любовь — вещь всегда разная, что её нужно ценить, что любовь важна и всё прочее… Рикия бы понял, обязательно. Он улыбнулся бы, сказав: «Я тоже люблю тебя и детей Утренней славы, аники», и принял бы свой расслабленный, безмятежный вид, который успокоил бы и непременно взволновавшегося от непростых разговоров Кирю. И они вместе посидели бы в баре до самого утра, потихоньку потягивая напитки и переговариваясь о чем-то не столь важном, и с утра разбрелись бы: Кирю — на станцию, отправить детей в школу и поспать до их возвращения, Рикия — в семейный офис, досыпать на немягкий диван, пока не получит выговор от Накахары. Но нет, нет… Уже нет, навсегда нет. После фильма Кирю, обсудив с детьми фильм и поделившись с ними впечатлениями, мягко добавил, привлекая всеобщее внимание: — И знаете, об этом важно напоминать… Аяко, Тайчи, Кодзи, Мицуо, Риона, Эри, Широ, Изуми и Харука… Я люблю вас больше всего на свете. Помните это всегда, ладно? — он нежно погладил по голове ближе всех стоящего к нему Широ. Некоторые переглянулись между собой, обменявшись немыми ощущениями и откликами, и, разделив сентиментальный настрой дяди Каза, Тайчи первым бросился к нему с объятиями. — Мы тебя тоже очень сильно любим, дядя Каз! — проговорил с жаром он, и остальные поддержали. Кирю вдруг почувствовал себя самым защищённым человеком на свете, ведь он не был один. Он почувствовал себя в безопасности. Он решил вдруг, что следует ещё чаще говорить слова любви своим детям, чтобы они научились этому, чтобы никогда не боялись любить и признаваться в этом, чтобы у них никогда не было сожалений, чтобы их любимые друзья, знакомые и партнёры всегда были уверены в них. Чтобы всегда верили друг другу и наслаждались каждым моментом, разделенным вместе. «Неужели я отдал свою жизнь без причины? Я… спас тебя. Не так ли? И… Может быть… это всё, что мне нужно. У нас были хорошие времена. Но я думаю, что это оно… Похоже… я теперь… настоящий мужчина, да? Аники… ты… великий человек. Лучший из всех, кого я когда-либо знал. Мне… жаль, аники…»