Эрос

Этому невозможно противостоять. Это почти смущает — то, как быстро это произошло, как мало времени это заняло. В этом нет изящества, и нет чего-то возвышенного. Это почти дико, это безумно, но так неминуемо. Это сложно представить, это преступно даже вообразить, но тело горит, а сердце — поет. В какой-то момент они просто вваливаются в пустующий конференц-зал, влекомые неумолимым притяжением и похотью, и кто-то из них со всей силы бьет ладонью по кодовой панели, надежно запирая за собою дверь. У него нет гона, а у Хакса — течки, их разделяет индуцированное подавителями самообладание, но это все равно происходит. Происходит, несмотря ни на что. В изгибе нижней губы Хакса блестит тонкий пот, и внезапно Кайло захотелось поцеловать его, впиться в его алеющий рот. Он хочет кусать этот надменный рот до крови, хочет почувствовать, как эти губы дрожат, и впервые — не от одного из их яростных споров. Весь мир сужается до трепетания пульса, непроизвольного всплеска жара в животе, до блаженной пустоты в голове, в которой остается одна единственная мысль. И если его кто-то попробует остановить, Рен вцепится тому клыками прямо в оголенную шею, разрывая артерии и вены. Но омега внезапно изгибается в его руках, словно изворотливое пламя, стремящееся оставить ожоги. — Нет, — взвыл Хакс, зарываясь пальцами ему в волосы и оттягивая голову назад. — Мы не должны, не можем позволить… Его голос беспомощно подрагивает, лишенный стали и окончательно утративший волю. Он словно не может решиться — оттолкнуть его или притянуть ближе. Он до сих пор сопротивляется, но уже безуспешно, напрасно и тщетно. Они зашли так далеко, дальше, чем им было позволено. Рен просто решает за него — за них обоих, пока еще хватает сил. Хакс издает совершенно недостойный звук — вот так, внезапно прижатый грудью к холодной стене, с обнаженной и бледной спиной, открытой алчному взгляду, и инстинктивно изогнувшись ему навстречу так призывно, приглашающе и так маняще, уже безраздельно, всецело отданный в его милость. Он пахнет как разгорающийся пожар, он пахнет огнем. Запах омеги окутывает Рена так плотно, что невозможно дышать. Ему кажется, они вдвоем отчетливо пахнут уже почти как животные, как дикие звери. Хакс источает феромоны, должно быть, даже бессознательно, невольно, но они неумолимо сводят с ума, толкают его еще глубже в горячую пучину, в которой они оба вскоре утонут. Это потребность. Потребность, исходившая от них так явно, что витала в воздухе, прерывая дыхание. Хакс никогда не скрывает то, чего хочет. Верность. Преданность. Власть. Голод внутри него безграничен и всепоглощающ, и когда-нибудь, в один из дней он его точно погубит. Он и сейчас не скрывает своего желания — первобытного, безумного и тщеславного, как бы не пытался это отрицать, опасаясь утратить свой привычный холодный фасад. Но его тонкая спина изгибается еще глубже, когда Рен неспешно проводит вдоль нее горячей широкой ладонью, его бедра раскрываются, все еще в плену темной ткани и расставленные по бокам от его ног, а потом Хакс бросает на него пронизанный вожделением взгляд через плечо, безмолвно взывая и не говоря ни слова. Омега — как она есть. И Сила бурлит в венах Рена, какофония голосов скандирует в сознании: «Возьми его. Сделай его своим. Он уже твой». Не поддаться этим голосам — не поддаться желанию, что скребется в костях — станет ошибкой. И они сплетаются воедино, ведь страсть невозможно победить, ей можно только проиграть, и в этом случае они проигрывают оба. Кайло словно в пылу битвы, когда глаза застилает алое марево: плоть к плоти, кровь к крови, пересечение взглядов, блестящих от решимости, ярости, боли. Только такая омега и может быть рядом — такая же неистовая и мятежная, как и он сам. Огонь, что никогда не должен погаснуть. Он отдается этому огню, он ему доверяет, он ему верит. Рен слепо целует Хакса в плечи, в линию шею, ведет ртом по просоленной от пота горячей коже, не прекращая уверенных движений бедер, поглаживаний широких ладоней. Это кажется идеальным, это кажется правильным, и никогда прежде он не видел такого великолепного зрелища, как Хакс, чьи влажные губы приоткрываются от беззвучного крика, чьи пальцы царапают стену. Он — сосредоточение резких линий, от узкого разворота плеч до острых колен и локтей. Кайло никогда не думал, что его внимание привлечет именно такая омега. Но его тело идеально сопоставимо с его собственным, они подходят друг другу словно фрагменты одного целого, и там, где находится любая острая грань, она соприкасается с его мягкостью, встречаясь то с перекатывающимися под кожей мускулами, то с хваткой его больших ладоней, то с лаской слишком пухлого для альфы широкого рта. Кайло любит и ненавидит его одновременно: он чувствует, как нестерпимо сводит от желания челюсти оставить если не брачную метку, то саднящий укус. Они словно написаны в звездах — может быть, это было предначертано, запрятано в невидимых линиях созвездий. Все барьеры между ними растаяли, бесследно исчезли. Страсть все раставляет по своим местам, даже если не стирает прошлого, не превращает ненависть в любовь. Есть только кровь, закипающая в их телах, только утробный рокот в груди, заменивший им обоим слова. Только жар, нещадно съедающий их заживо и глодающий кости. И Сила пела в венах Кайло, шепча ему: «Бери. Поглощай. Обладай». Он безропотно и с радостью поддается этому тихому зову. Его ладонь внезапно находит свое пристанище на чужом адамовом яблоке, она ложится на шею и толкает назад, себе навстречу, пока его грудь не врезается в обнаженную тонкую спину, пока голова Хакса безвольно не падает ему на плечо, опаляя горячим, прерывистым дыханием щеку. Движения его бедер становились все увереннее, все быстрее, их сводила дрожь, в них откликался гул нетерпения, и они то ускорялись, то замедлялись, поддерживая доводящий до исступления темп, до тех пор, пока пот не стал жечь глаза, пока всего не стало так много, что превратилось в беспощадную боль, и пока это не вырывает из него безрассудные, бесстыдные фразы, сказанные Хаксу прямо в распухшие, влажные от поцелуев губы. — Скажи мне, что я единственный, кто может заставить тебя сойти с ума, — говорит Рен, и его голос охрип от стона. — Единственный, кто заставляет тебя чувствовать себя так хорошо. — Да, — выдохнул Хакс. — Будь ты проклят, да. И он целует этот надменный рот, пока не чувствует кровь, пока по его телу вновь не проходится волна неумолимого жара. И пока Хакс держит его так же крепко, так же отчаянно, как держат его самого. Рен надеется, что этот огонь никогда не погаснет — даже если они когда-нибудь сгорят, сгорят они оба.