Агапе

Рен ступает бесшумно, пусть в этом и нет нужды. Он идет осторожно, не издавая ни звука, хотя о его возвращении уже давно известно, и его долгожданный приход ожидаем. Но он — само безмолвие, и за него говорит только смерть: его опережает только запах крови, что врывается в каюту раньше, чем его шаги преодолевают порог их погруженной в синеву спальни. И Хакс чувствует его — еще до того, как видит, еще до того, как слышит. Он медленно оборачивается, и синий свет размывает цвет его кожи, плещется в ровных линиях впадин под глазами, плавно очерчивает грань острых скул. Он раздувает трепещущие ноздри, как зверь, почуявший разлившуюся в воздухе медь. И Кайло знает, о чем он думает: он привносит в комнату только хаос, только погибель — он тревожит убежище беременной омеги. Ведь запах альфы острый, как лезвие, а его вид может быть устрашающ: линия его губ еще не до конца утратила оскал, а за клыками темнеет провал рта, и его руки опять в крови, в крови их потенциальных врагов, в крови будущих предателей и тех, кто допустил всего лишь одну неверную мысль. Его пальцы в ало-красной влаге, но здесь кровь кажется черной, словно чернила. Чернила, которыми он напишет на чужой коже очередные любовные сонеты. — Ты опять сделал это, — говорит Хакс, нарушая молчание. — Разве ты зол? Но Хакс почти улыбается. — Нисколько. Напротив, в головокружительной зелени глаз теплится невысказанная гордость. Он до боли прекрасен, даже в этот момент, даже измотанный, как и любая омега, несущая в себе еще несколько жизней: бледные веки, пересекаемые тончайшими нитями вен, трепещущие светло-золотые ресницы и мягкие, розовые губы, приоткрытые в приглашении. Его собственный запах остается чистым, не запятнанным подаренной Реном смертью — Хакс пахнет дождем, пахнет водой с облаков. Рен изящно опускается на колени, и Хакс, не двигаясь с роскошных покрывал кровати, неспешно склоняет голову, не отводя от него взгляд. Он весь — подношение, а их кровать — всего лишь алтарь. Хакс одет в тонкую мантию, и она кажется перламутрово-белой, она оттеняет безупречную бледность его кожи, превращая ее, сюрреалистичную, в тонкий и хрупкий пергамент. И Кайло не боится, что испортит ее, а Хакс не боится крови. Красный на белом — сочетание, которое ему невозможно, невероятно идет. — Ты мог бы провести со мной это время, — замечает Хакс, уже не в первый и далеко не в последний раз. — Разве я сейчас не с тобой? — потеплевшим голосом спрашивает Рен. Он был уверен, что недовольство Хакса рождено лишь смесью его природной жадности и бушующих в крови гормонов. Эгоистичной потребностью в его присутствии, прикосновениях и горящих любовью взглядах. Кайло был с ним рядом даже чаще, чем мог себе позволить, и все же его миссия еще была не окончена. Он устранил не всех. Он не безумец, но ему осталось немного, совсем немного. Он возьмет на себя эту кровь, он будет счастлив ее нести. И Хакс не спрашивает имен, а Рен не упоминает их. Вместо этого Кайло вновь делает то, к чему так пристрастился за последние месяцы — аккуратно кладет ладони на почти гротескный живот Хакса, не замечая ни крови, ни тонкого слоя перламутровой мантии. Чувство, омывающее его сердце, как теплая вода — оно смывает копоть, разочарование, страх и горечь былых поражений. Он чувствует больше, чем прикосновение, и больше, чем даже может почувствовать Хакс. Его близнецы ощущаются в Силе как две крошечные искры, подсознательно тянущиеся к огню, своему отцу. Фраза, на которую Хакс бы насмешливо хмыкнул или привычно закатил глаза. Но Рен молчит, ощущая под ладонями тепло его кожи, и в глазах Хакса только мягкость, разбавленная гордостью, словно бледно-малахитовой краской. Кайло думает, что смог бы покорить целые планеты, целую Галактику, если бы Хакс смотрел на него вот так. В конце концов, он так и поступит — начало уже было положено. Но это будет потом, уже после того, как руководящий ими первобытный инстинкт, столь же древний, как Сила и сама жизнь, утратит над ними контроль, это будет потом, годы спустя, когда этот мир, возрожденный из пепла и крови, увидят не только они, но узрят и их дети, рожденные в резиденции, окруженной садами и утопающей в солнечном свете. Мир без хаоса, кровопролитных войн и липких интриг. К тому моменту, когда они вырастут, этот мир станет чище, и никто из них не будет нести на своих руках кровь, как ее сейчас несет Рен. Они и так потеряли слишком много времени. Всю свою жизнь Кайло гонялся за призраками, в то время как у него могло быть наследие. Его кровь, его гены. Его Сила. Семья, которую он создал своими усилиями, сам. Крифф, он еще не видел их, но чувствовал, что отдаст ради них все, до последней крупицы. И судя по взгляду Хакса, тот думал так же. Рен примыкает к краю кровати, и его уставший вздох красноречивее любых несказанных слов. Его пахнущие пеплом и кровью волосы касаются полуобнажнного живота Хакса. В следующее мгновение он чувствует на своем затылке теплую, нежную ладонь, и ему кажется, что даже ради этого он уже готов сделать многое. Все, что угодно, пока в этой самой ладони столько любви, понимания и заботы. Все, что угодно, пока в Силе горят две тихо взывающие к нему искры. И глубоко под всем этим лежало нечто заветное, нечто настолько безусловное и совершенное. Что-то, до чего Кайло в своей жизни еще не осмеливался дотронуться. Крепкая, стойкая и всеобъемлющая, но изящная алая нить — связь, которую Рен не чувствовал с того момента, как его сознание пробудилось в утробе матери. И он нашел ее когда-то в Хаксе, он нашел ее здесь. Синева их спальни словно расплескивается у него глубоко внутри, будто безмолвные, спокойные волны. Рен хочет сказать так много. Он хочет сказать, как сильно любит его, на какие зверства и поступки готов пойти. Но говорит только: — Я дам тебе все, что ты захочешь. — Я знаю, — мягко говорит Хакс. — Как и твои дети, я заберу все, без остатка. И пальцы в его волосах едва ощутимо, но отчетливо сжались.