1.
Эдвард выдохнул и потер ладонями лицо. Перед глазами плыло, голоса советников и генералов мешались в один сплошной гул, и принц уже ничего не был способен понимать. — Давайте еще раз… Вы предлагаете вывести наши войска из Самайи, но… Там же наши граждане. Кто их защитит? Советник скупо пожал плечами. — К сожалению, мы и так много солдат потеряли, а в Самайе находится одна треть всей нашей армии. Хочу напомнить, под командованием вашего брата. Эдвард раздраженно махнул рукой, будто бы муху отогнать хотел. — Я прекрасно знаю это. Генри хороший стратег, он лучше знает, как поступить, чем мы с вами… Хорошо, если придется отступать, пусть отступают. Советник с облегчением выдохнул и принялся записывать распоряжение. Эдвард вырвался из кабинета только спустя два часа. Последняя неделя выдалась тяжелой, и, бывало, он не спал сутками. Война оказалась чересчур сложной игрой для него, некоронованного принца, короля без короны, совсем юного и еще неподкованного вчерашнего мальчишки. Конфликт с соседним королевством длился долго и тяжело, и Эдвард потерял уже многие свои территории. Стыдиться за это он мог только перед собой — отец его теперь в угол не поставит. Отцу, строго говоря, было абсолютно наплевать. Лоренс стал отрешенным от этого мира еще до начала войны. Сначала думали — заболел. Позже оказалось, сошел с ума. Закрылся в себе, много выпивал, ходил везде и что-то бормотал. Невменяемый. Сумасшедший. Помешанный на чем-то… Эдвард вошел в его покои без стука, прекрасно зная, что найдет его там за очередной бутылкой. Принц скривился, увидев привычную картину. Лоренс не поднял головы, словно бы Эдварда вовсе не существовало. На самом деле, Эдвард даже уже привык: он для отца очень часто был невидимкой. Но в этот раз почему-то захотелось достучаться до него. — Хватит пить, — Эдвард навис над отцом грозовой тучей. — Ты меня слышишь? Хватит. Лоренс не слышал. — Вот урод, — яростно прошипел принц, схватил со стола бутылку и со всей силы швырнул ее в раскрытое окно. — Сейчас ты меня услышишь?! Вернись на землю! Вернись и помоги мне или сдохни уже наконец! Лицо короля вдруг просветлело. Эдвард не поверил: неужели достучался? Лоренс впервые за долгое время задержал взгляд на старшем сыне дольше, чем на секунду. — Дай мне лист бумаги, — потребовал он. Эдвард напрягся. — Зачем? Ты ж пьяный. — Дай мне лист бумаги, — четко повторил Лоренс, и Эдвард, одолеваемый мрачными мыслями, сунул ему в руки слегка мятый листок. На несколько минут в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь шарканьем пера по бумаге да дыханием двух людей. Наконец, Лоренс закончил писать и стал хлопать себя по карманам. — Ты украл у меня мою печать, — заявил он сыну. — Украл, — подтвердил Эдвард. — А как мне иначе было издавать указы? Все от твоего имени, с твоей геральдикой, а я как будто бы и никто, хотя на самом деле я — всё. Печать не дам. — Отдашь, — возразил ему отец. — Покажи, что написал. Лоренс странно рассмеялся и сложил руки на груди. — Что же, ты отцу не веришь? — Представь себе. Ты спятил. — Дай печать, Эдвард, — твердо попросил отец. — Я прекрасно соображаю и знаю, что делаю. Эдвард к своему сожалению купился на слишком серьезный, натренированный голос отца и неохотно вынул из внутреннего кармана небольшой штамп. На нем искусной каллиграфией была выгравирована буква «Л». Отец быстро поставил печать, и Эдвард тут же выхватил листок у него из рук. Прочитал — и ему вдруг стало дурно. Он ее мог поверить в то, что это происходит с ним на самом деле. В это просто невозможно было верить.2.
Мягкая ладонь королевы легла на его руку: грубую и шершавую. Тильда смотрела с сожалением и волнением, но вместе с тем и с жалостью, презрением, безнадежностью. — Пожалуйста, Лоренс, — умоляла она. Каждый вечер. — Как мне воззвать тебя к разуму, мой муж? Лоренс только едва заметно скривился и убрал руку. Тильду этот жест не смутил — не в первые. — Прошу тебя! — отчаянно, повысив голос, взмолилась женщина. Король вяло взглянул на нее. Бледное осунувшееся лицо, синяки под глазами, неаккуратная прическа, множество седых волосков и углубившихся морщин. Тильда постарела, кажется, лет на десять и выглядела безнадежной, жалкой старухой. Легкая диадема неярко блестела в ее волосах, и Лоренсу вдруг захотелось сорвать этот неуместный для нее символ власти и выбросить в жерло вулкана. — Выйди в коридор и поймешь, что люди просят о помощи, люди нуждаются в тебе, как в надежде, — продолжала молить королева. — Выгляни в окно и поймешь, что народ сломлен и разбит, что солнце не показывалось из-за плотных туч уже больше года. Выйди из застенок своего обезумевшего сознания и пойми, наконец, что к нам пришла война! Ты — король уже номинально. Настоящий правитель — наш старший сын. Лоренс раздраженно выдохнул и сжал челюсти. Нервно побарабанил подушечками пальцев по подлокотнику. — Так пусть и правит, — бросил он безразлично и более не проговорил ни слова. В тот вечер Тильда ушла, не сдерживая слез. Глаза ее теперь набухли стали красными, но Лоренсу будто и не было дела. Подумаешь, плачет. Женщины всегда были излишне сентиментальными и войну воспринимали как какую-то катастрофу. Войны — это естественная часть истории, и если ты сдаешь назад, то ты просто трус и полный лузер. Лоренс думал об этом, пока спускался по ледяным ступеням вниз в темное чрево дворца, освещенное уродливыми настенными факелами. Охранники при виде монарха не удивились, поклонились и, переглянувшись между собой, без слов пропустили его внутрь темницы. Ровные ряды камер, скрытые за толстыми решетками, хранили вечернее молчание. Заключенных здесь было мало — большинство сидели в Цитадели, — но эти, особо опасные, нуждались в более жестких условиях пребывания и тщательной охране. В подземельях было сыро и холодно, отчего многие просто погибали от болезней. Лоренс остановился ровно на том же месте, куда приходил и вчера. И позавчера. И вообще каждый день. Прикрыл глаза, втянул затхлый воздух в легкие — и не смог выдохнуть. Освальд медленно поднял на короля взгляд: глаза насмехались, издевались, давили, унижали. — Вы точны, как часы, Ваше Величество, — протянул Освальд, и голос его разрезал влажный воздух, точно острые клинки. Лоренс потребовал, чтобы его впустили внутрь, и охранник отворил металлическую дверь. В камере была еще одна решетка — чтобы посетители могли поближе пообщаться с заключенными, не рискуя при этом быть задушенными. Освальд же не сдвинулся со своего места — сидел на низкой койке, застеленной старым матрасом. — Ты гнусный преступник и изменщик, — процедил Лоренс. Он старался вложить в эти слова как можно больше ненависти и злобы, но почему не получалось. Что-то мешало, глубоко, в самом сердце, маленькое, едва ощутимое и живое. — Ты умрешь. Освальд согласно кивнул. — Как и ты. Всех нас дорога ведет к праотцам. Освальд бесил до невозможности. Он совершил множество ужасных преступлений, и прощения ему, несомненно, не было. Но отчего-то Лоренс медлил с приговором, и Освальд продолжал сидеть в темнице. Безжалостный король в прошлом, он виделся Лоренсу носителем исполинского опыта и знаний, разрушительной силы и влияния и безусловного авторитета. И вместе с тем он вызывал в нем неподдельную зависть. Освальд был лучше во всем: посади его вместо Лоренса на трон, королевство вернет себе могущество, утерянное более трехсот лет назад. Многие считают, что при Освальде королевство переживало свой упадок, но это не так. При Освальде их государство было сильнейшим. Да, Освальд был тираном, диктатором, и люди ложились под его плетку, исполняли приказы и не противились наказаниям. Были удобными и послушными. Хуже всего, что Лоренсу тоже до ужаса хотелось быть удобным и послушным. Он готов был уступить Освальду, отдаться без остатка, признать его безусловную власть и полное его влияние на себя. Если потребуется, лечь под его плеть и с покорным молчанием выслушивать список своих грехов и наказаний. Лоренс поджал губы и свысока посмотрел на преступника. Освальд выдержал этот взгляд и поднялся. Он вплотную приблизился к решетке и неожиданно одной рукой схватил его за плечо, а второй — обхватил шею. Лоренс под давлением подался ближе, затаив дыхание, и они соприкоснулись лбами. Видеть серые, словно сталь клинка, глаза злейшего врага в упор было невыносимо. — Паршивый из тебя король вышел, — прошептал Освальд, больно сжимая плечо Лоренса. — Отстойный. И Лоренс был с ним согласен. Это были именно те слова, которые он и хотел услышать от него. Он ужасен. Позор всего рода Олденов. Он знал об этом еще до того, как взошел на престол, но нуждался в подтверждении, как умирающий от жажды нуждается в глотке воды. — Ч-что мне делать?.. — голос дрожал, словно трепыхание крылышек одинокого мотылька, прибившегося к фонарю. Освальд внезапно усмехнулся. — Вы знаете мой дар, Ваше Величество? — Конечно, — выдохнул Лоренс. — Я знаю, что тебя ждет. Я вижу тебя насквозь. И внутри ты пустой. Абсолютно. Ты растерял все, что только мог. Ты потерял жену, двух сыновей, авторитет и вот-вот лишишься дома. А вместе с ним — и своей короны, ведь она уже не будет иметь никакой силы. Но что-то все еще наполняет твое сердце. В эти глубины я заглянуть не способен, но ты прекрасно знаешь ответ. И вот мое предсказание тебе: «Ты погубишь все, что тебе дорого». Лоренс, слушая с затаенным трепетом, вдруг словно очнулся от тяжелого сна. Он дернулся и отстранился, ошалело выпучив глаза на Освальда. — Ты врешь, — Лоренс пытался убедить сам себя в том, что это так, но делал от этого только хуже: дар никогда не ошибается. — Вы вольны думать, как вам захочется, — кивнул Освальд, возвращаясь на свое прежнее место. Но Лоренс его уже не слышал: стрелой метнулся прочь из камеры, стараясь выглядеть не слишком взволнованным. Что-то внутри него перевернулось, и перевернулось раз и навсегда. Что-то нехорошее, злобное, черное. Зло должно быть убито, думал король, и думал он так исключительно о себе.3.
Мощным пинком входная дверь с грохотом распахнулась, и на пороге вырос Генри. Некогда блестящие золотом его латы поблекли, были искорежены бороздами от оружия и вымазаны грязью и засохшей кровью. За спиной Генри волочился потрепанный в боях пыльный красный плащ. На поясе висел меч, хранивший на себе следы чужой крови. — Ублюдок! — закричал он и, размахнувшись, бросил в угол свой шлем. Он с грохотом столкнулся со статуэткой балерины, опрокинув ее, и затих, лишь плюмаж грустно опустился на пол лисьим хвостом. Эдвард испуганно вздрогнул, да так, что сердце начала биться чаще, как от неожиданного взрыва. Лоренс нахмурил брови и посмотрел на Генри таким взглядом, будто бы пытался вспомнить, кем этот юноша являлся. — Генри?.. — брякнул Эдвард. То, что брат вернулся без приказа и предупреждения, уже само по себе было плохим знаком, и смысла спрашивать, что случилось, просто не было. — Насколько все плохо? Но Генри, не слушая Эдварда, подскочил к отцу и, схватив его за воротник, рывком поднял на ноги, хорошенько встряхнул и выплюнул: — Да чтоб ты сдох. — Да что случилось-то?! — нервно вскричал Эдвард, хватая брата за плечо. Генри отпустил отца и медленно развернулся. Взгляд его был свирепым, закаленным в многочисленных битвах, лицо, заросшее бородой; от него пахло потом, кровью и пылью. Генри сжал рукоять меча и загробным, смертельно уставшим и сломленным голосом сообщил: — Самайя пала. Битвы за Самайю шли, не прекращаясь, три месяца. Множество солдат было переброшено туда, и Эдвард таил светлую надежду, что город выстоит. Эдварду стало плохо. Он медленно опустился на диван и обхватил руками голову. Они с треском проигрывали эту войну, и последняя надежда держать врага на расстоянии — Самайя — была мертва. Вражеский полк сомкнулся вокруг Столицы плотным обручем. Эдвард сам себя загнал в ловушку. Что делать? — Люди, — прохрипел Генри. Он заметил на столе недопитое отцом спиртное и разом осушил стакан. Утер усы. — Старики, женщины и дети. Многих убили. Самайя утопает в реках крови. Я видел, многое, Эд, но даже мне там стало страшно, понимаешь? — Что осталось от нашей армии? — спросил Эдвард. — Половина, — горько отозвался Генри. — Многие из них навсегда останутся калеками. Сражения в близлежащих деревнях до сих пор идут. Я пришел, чтобы получить новые указания. Что нам следует делать? Остаться на местах? Или бросать все и защищать крепостную стену Столицы? Есть ли в этом теперь какой-то смысл?.. Эдвард не знал. Ему казалось, что хуже уже быть не может. Видимо, еще как может. Принц судорожным движением подбросил листок с королевской печатью на стол, поближе к Генри. Брат подобрал и уставился на буквы. — Последний указ короля, пожалуйста, — нервно хихикнул Эдвард и покосился на отца. Тот был чрезвычайно озабочен складками на своем смятом после кулаков Генри костюме. — Это что? — ошалело спросил Генри, когда прочитал указ. — Что это такое?! Вопрос был адресован именно Лоренсу — только он способен был выдумать такую чушь посреди войны, только он мог скрепить этот бред печатью, и только он будет нести за свои действия ответ. — Я ненавижу тебя, — открыто и искренне заявил Генри. — Когда же ты уже сдохнешь… Он скомкал горе-указ и отбросил его подальше, а потом вышел, громко хлопнув дверью. Секундой позже в коридоре послышались сочные ругательства, от которых даже у начитанного Эдварда уши желали свернуться в трубочку и больше никогда не разворачиваться, а затем звук бьющейся вазы — очевидно, после встречи с мощной ногой Генри. Лоренс подскочил с места и, шатаясь и хватаясь руками за шкафы, поднял брошенный лист с пола, бережно расправил его на столе и надолго склонился над ним. — Как же ты жалок… — прошептал Эдвард, ненавязчиво размышляя о том, как бы освободить себе королевский трон.4.
»…посему, приказываю, предать изменщика и преступника Освальда Олдена военному трибуналу, дабы он призвал его к ответу за свои темные деяния…» Такие слова содержал тот самый указ, который так возмутил его сыновей. Трибунал собрался действительно большим: сотни советников, чиновников и старейшин. Все, кто смог прийти, пришли. Освальд, наверняка, рад такому вниманию к своей персоне. Лоренс взглянул на него: надменно и высокомерно, чтобы знал, кто здесь главный. Короли — они оба, но только один из них имеет право зваться истинным. Освальд, вопреки надеждам Лоренса, только лишь бровь приподнял. Казалось, даже суд на ним не смог поколебать его невозмутимость. Словно бы каждый день участвует в таком. Лоренсу до жути хотелось задеть Освальда, разозлить его, рассмешить… Доказать ему и самому себе, что он не невидимка, не «пустой» король, не уродливая брешь в роду Олденов. Но вместе с тем каждый раз закапывал сам себя, выслушивая острые слова Освальда и кивая, подтверждая. Он неудачник. Лузер. Пустое место. Лоренс не мог не думать об Освальде. Он знал о нем все, что позволили рассказать книги, трактаты, мемуары. Ночи его были бессонные, одну от другой не отличишь. Он думал о величии и могуществе Освальда, восхищался и ненавидел его одновременно. Почему, ну почему его бросает в жар и дрожь, стоит едва прикрыть глаза и представить перед собой его профиль: ровный, благородный? Лоренс едва не рассмеялся: неужели он, сам того не подозревая, полюбил этого человека? Это чувство подкралось столь незаметно, как дикая кошка крадется к своей жертве, а потом прыгает, выставляя вперед острые когти и вонзаясь в плоть своими мощными зубищами, раздирая ее в кровь и мясо. Точно так же любовь душила, драла с Лоренса последние остатки благоразумия, и король, кажется, действительно сошел с ума. Освальд не улыбался. Дышал ровно и спокойно, руки, закованные в цепи, лежали на коленях. Взгляд — ясный и цепкий — скользил по собравшимся людям, тщательно избегая короля. Лоренс яростно сжал подлокотники своего трона и выпрямился. Кто сказал, что он не король? Он может сделать с Освальдом все, что пожелает. Захочет — ударит, захочет — поцелует, захочет — прикажет разделить с ним постель, захочет — изнасилует. Он в полной его власти. Он — его раб. Этот приговор Лоренс вынес с неожиданной легкостью, думая, что так будет правильно. Он ошибался.5.
Столица словно бы задержала дыхание. Вокруг была мертвенная тишина и серый затхлый воздух. Деревья от горя сбросили листву раньше времени. Кишащие в каждом углу духи вражды вгрызались в глотки людям, и те сидели по домам, сверженные страхом и ужасом. Эдвард с ощущением бесконечной вины смотрел на застывшую во времени Столицу, и не мог отделаться от ощущения приближающегося конца. Означает ли конец смерть тысяч невинных людей и его собственной — еще предстояло выяснить, но факты были перед глазами — им не победить. Враг подобрался слишком близко, он дышит им в лица и в спины, тычет костлявыми пальцами в бока и постоянно напоминает о себе в ночных кошмарах. — Я… Не знаю, что делать, Генри, — признался Эдвард. Произносить это было тяжело, ведь до сих пор, даже в полной тьме, были люди, которые продолжали верить в него. Генри ободряюще похлопал брата по плечу. — Есть у меня одна мысль, — сообщил брат. — Она тебе не понравится. Эдвард невесело улыбнулся. — Сейчас любая мысль будет кстати. Говори. Генри оперся ладонями о парапет балкона, на котором они стояли, широким взглядом окинул окрестности и сказал: — Нам придется поднять белый флаг. Эдварда словно ледяной водой окатили, по спине пробежала дрожь. — Ты спятил? Ты хоть понимаешь, что это значит? Генри нахмурился и искоса глянул на брата. — Это значит — что у нас осталась голова на плечах, и мы не тонем в тщетных попытках вырвать победу, а просто спасаем то, что еще можем спасти, — Эдварда эта его речь не сильно убедила, и Генри внезапно сменил направление: — Эд, я видел, что там происходит. Там гибнут люди. Тысячи людей, которые ни в чем не виноваты. Они жили, работали, растили детей и радовались жизни. А теперь многих из них уже нет с нами. Если мы и дальше продолжим подчиняться нашей гордости, идти на врага и пытаться задавить их, то уничтожим все, что так долго строили и любили. Эдвард, единственный шанс спасти город и людские жизни — поднять белый флаг. Эдвард яростно сжал кулаки. Он не мог поверить в то, что его брат — самый отчаянный и храбрый из людей, которых он знал — предлагает такую идею! — Это позор, — прошипел Эдвард. — Это же добровольная капитуляция. Подчинение врагу. — Проигрывать тоже нужно уметь, — спокойно ответил ему брат и поднял глаза в тусклое небо. Некоторое время они молчали. Генри смотрел в небо, словно бы пытался разговаривать с ним, и ждал от него каких-то ответов. Наконец, он сказал: — Мы затаимся. Ляжем на дно. А потом прорвемся. Застанем их врасплох. Ты мне веришь? Это еще не конец, Эд! Генри улыбнулся, и в его глазах зажегся огонек юной надежды. Эдварду бы очень хотелось, чтобы этот огонек передался и ему, но он научился смотреть на вещи без розовых очков. То, что не видно Генри в пылу боя, прекрасно видно Эдварду — на картах и по расстановке сил и возможностей. — Верю, конечно, — ответил Эдвард. Ему и правда хотелось верить. Очень сильно.6.
Воздух пах озоном. Приближалась гроза. Люди вторили погоде — были мрачны, точно тучи, нависшие над их головами. Жилистые руки палача с готовностью сжимали топор. Он требовал крови. Лоренс устало потер переносицу и вздохнул. Ему не спалось всю ночь — отчего-то разболелась голова, да кости неожиданно ломило. Старость, подумал он? Или что-то иное? Страх? Навряд ли. Казнь — дело в их королевстве если не обыкновенное, то хотя бы не вызывающее как одобрения, так и явного презрения. Освальда вывели на деревянную поверхность эшафота двое охранников и остались стоять за его спиной неподвижными тенями. Даже сейчас Освальд оставался спокоен. Лоренс же чувствовал закипающее волнение. Глашатай, совсем юный мальчишка, громко зачитал обвинения и приговор и мгновенно скрылся, боязливо озираясь на кровавый постамент. Освальд спокойно обвел взглядом собравшихся зевак. Лоренс судорожно сглотнул. Рука дернулась вверх — остановить этот ужас. Что он делает? Охранник толкнул Освальда, и тот послушно опустился на колени, положив голову прямо под руки палача. Лоренс поджал губы и гордо выпрямился. Все правильно. Освальд делает то, что приказал ему настоящий король. Единогласно и без возражений. Палач поднял в воздух топор, и Лоренс на мгновение прикрыл глаза. А когда открыл снова, то понял, что Освальд смотрел прямо на него. Смотрел и улыбался. Спустя секунду его голова покатится по эшафоту, и только тогда Лоренс с ужасом поймет, что предсказание «Ты погубишь все, что тебе дорого» — оказалось чистой правдой.