***
Каждый раз как в их спокойном городке заходило Солнце — на Уолли находил непонятный страх. Пока все его друзья-соседи готовились ко сну, он сидел за мольбертом с палитрой и кистью в руках, борясь с неизвестным чувством тяжести в груди и подползающим к нему страхом от мысли о сне. В его сновидениях, а если быть точнее то в большинстве случаев кошмарах, всяческие разноцветные образы сменяли друг друга каждую секунду, кружась в ужасно-жестоком танце, проливая реки крови и выворачивая свои внутренности. Иногда, вместо неизвестных силуэтов, представали и его друзья, и тогда и так жуткий кошмар становился ещё хуже. Дом же, на эти постоянные ночные вскрики творческого хозяина, недовольно скрипел половицами и хлопал окнами, обращая свой гневный взгляд на дрожащего и растрепанного Уолли. Тогда тот решил проводить ночь за рисованием. Первое время кисть постоянно пыталась выпасть из рук, а краски вместо гармоничных сочетаний преобретали странные тёмные оттенки, но теперь идея тратить время на свой талант вместо сна ему казалась отличной. К сожалению ночное рисование происходило не всегда: иногда тело и потребности брали вверх, и тогда Уолли заставлял себя лечь в кровать и заснуть. Засыпая, тот вновь видел одни и те же картины; то, как силуэты изгибались и вставали в нечеловеческие позы, издавая при этом самые разные звуки от хруста костей до мерзкого бульканья крови, каждый раз заставляли его вскакивать с кровати и, обхватывая голову в приступе паники, сидеть в таком положении до восхода солнца. Глубокие синяки под глазами тот умело прятал за слоями краски или, в очень редких случаях, косметики, однако иногда тот все равно ловил обеспокоенные взгляды соседей и распросы о его состоянии. Даже сам Френкли, что в основном всегда воспринимал его не более чем легкомысленным юношей и обращался к нему так же соответствующе, однажды спросил у него почему тот ведёт себя столь заторможенно и невнимательно. Уолли всегда был бесконечно благодарен им всем за то, что они старались помочь ему как могут, но он всегда оправдывался перед друзьями тем, что он, якобы, «размышляет о том, какую картину можно нарисовать» или «просто немного не выспался, всё хорошо». Правда это «всё хорошо» постепенно превращалось в недомогание, из-за которого держать в себе позитивный настрой и улыбаться каждому своей скромной улыбкой становилось сложнее. Один раз тот чуть ли не упал в обморок, но благо он тогда сидел на своем излюбленном месте под деревом, и никто ничего странного не заметил. Однажды, общаясь с Барнаби, тот со временем стал замечать как плывет перед глазами его образ. Пёс увлеченно о чём-то рассказывал, жестикулируя огромными лапами для пущего эффекта, и кажется он даже не замечал, как глаза Уолли едва ли не закрывались, а стоять в своей привычной позе становилось тяжелее. В голове сразу возникла мысль сейчас же уйти домой, дабы не испугать до смерти достаточно близкого его сердцу друга. Да что уж там — тот давно заметил за собой своеобразную симпатию к Биггли, заставляющую моментами быть с ним более откровенным, получая поддержку и ответную открытось со стороны мохнатого соседа. Они никогда не говорили друг с другом о своих чувствах, но почему-то художник был уверен, что в этом не было особой нужды. Словно оба и так прекрасно понимали, что они думают друг о друге, и это не мешало им каждый день проводить время вместе. Из раздумий его вырвало прикосновение лап к плечам, отчего Уолли дёрнулся: — Уоллс, с тобой всё хорошо? — играющая беззаботная улыбка Барнаби исчезла, представляя вместо неё обеспокоенное лицо. — Я к тебе обращался несколько раз, а ты, словно, завис. Ничего не произошло у тебя? Или ты, возможно, не хочешь об этом говорить? От заботливого тона что-то сжалось в груди, вместе с привычной тяжестью на сердце принося с собой гигансткое чувство вины перед другом. — Да-да, всё хорошо, всё прекрасно! — он утвердительно закивал, пытаясь скрыть своё недомогание за иллюзией бодрости, — Я просто... знаешь, иногда у художников возникает дилемма, что стоит изобразить на холсте на этот раз, и... — с каждым словом нарастало чувство стыда. Так врать! Ещё и перед ним! — я беспокоюсь, что не смогу нарисовать что-то стоящее, чтобы вам, тебе, понравилось. Прости, что не слушал. — Всё в порядке! — образ перед глазами предательски плыл, но он смог разобрать сквозь заложенные уши слегка подбадривающий тон и легкую улыбку, — Почему же ты боишься, что твоя картина может нам не понравиться? Ты же знаешь — нам нравится каждая твоя картина, даже, по твоему мнению, неудачная! Джули так вообще твой фанат номер один!.. Слова проходили сквозь уши, а в глазах стремительно начинало темнеть. Последнее, что он запомнил — как тот падает назад, пока Барнаби пытается до него достучаться.***
Из-за бесконечного цикла «сон–кошмар–пробуждение–отсутствие сна в ближайшие пару дней», Уолли мог спокойно спать только когда падал в обморок дома. Каждый раз как тот начинал чувствовать, что тьма ещё немного и обхватит его, тот старался как можно быстрее скрыться внутри жилья, за запертой дверью и закрытыми окнами, не считая огромных глаз-окон. Дом, на такое постоянное пренебрежение своим здоровьем, иногда позволял себе запирать хозяина внутри и терпеливо ждать, когда тот заберётся в кровать и проспит хотя бы немного. Тот выполнял его желание, однако в основном он притворялся, чтобы услышать заветный щелчок замка на двери. Чужая огромная кровать была достаточно мягкой, чтобы у Уолли при пробуждении возникла мысль, что он в ней тонет. Под головой ошущалась куча мягких подушек, а в нос ударил запах черничного чая и, как ни странно, корицы. Большое увесистое одеяло согревало его всё это время, пока тот лежал в одних футболке и штанах. Осторожно сев на кровати, тот стал медленно изучать интерьер комнаты: спальня в сине-голубых тонах, мебель в которой для Уолли была слишком большой; в подножье кровати виднелся небольшой вырез под подобие лапы с сердцем в центре, а по бокам нарисованные мелком сердечки. По бокам кровати стояли две прикроватные тумбочки, такие же большие. На одной из них стояла настольная лампа, а на другой сложенная чья-то рубашка и носки. Из незашторенного окна лился лунный свет, в небе висел полумесяц, а в щели двери виднелся свет горящей лампы. Дарлинг, спустя пару мгновений, наконец-то догалался, что он находился в доме Барнаби Б. Биггли, а если ещё точнее: спал в его постели несколько часов. В голове в купе с паникой и непонятной тревогой возникло смущение. Тот, с широко раскрытыми глазами, приложил ладони к едва порозовевшим щекам, пытаясь переварить всё произошедшее. То есть он — Уолли Дарлинг — стоял на улице вместе с Барнаби Б. Биггли, упал в обморок — и тот унёс его к себе домой, снял с него обувь и рубашку, а затем уложил на свою кровать? Теперь ему предстояло, во-первых — перебороть своё смущение от столь казусной ситуации, и во-вторых — наконец-то признаться что с ним не всё в порядке и поговорить об этом. Художник никогда не был фанатом откровенных разговоров о себе, но всегда поддерживал своих друзей что могли ему в чем-то признаться или рассказать. Он всегда их выслушивал и помогал чем мог, но чтобы так высказаться самому — никогда. Ну, или в очень редком случае когда он разговаривает с кем-то, кто ему не безразличен. Голова неприятно загудела, а и так уставшее тело всё никак не хотело вставать с постели. На лоб упала пара синих прядей, которые Уолли осторожно убрал в сторону, замечая, что его столь "модной" укладки на голове нет. Нужно было встать с кровати и найти Барнаби, но организм требовал отдыха, из-за чего сесть на край кровати у него получилость с трудом. Дарлинг попытался встать на ноги, но практически сразу же чуть ли не упал, упершись руками в кровать. Спустя несколько попыток тот смог осторожно пройти пару метров, опираясь на стены и мебель. Усугублял всё полу-мрак в комнате, из-за которого сткнуться бедром об край стола или ногой об шкаф было достаточно просто, но художник старался действовать медленно и неторопясь, дабы вновь не впасть в состояние "сна" прямо посреди спальни. Он и так доставил ему хлопот, нехватало, чтобы их стало ещё больше. Дойдя до двери, он осторожно открыл её, щурясь от потока света. Когда глаза более-менее привыкли к тёплому свету, тот увидел перед собой подобие кухни. В центре такого же сине-голубого помещения стоял большой деревянный стол, накрытый синей скатертью в клетку. Посередине стола красовалась ваза с разноцветными цветами, а недалеко от неё кувшин с водой. По бокам стола были задвинуты не менее большие стулья с мягкой седушкой и подлокотниками. Во всю одну стену стояло несколько тумб, на одной из которых находилась раковина и рядом распологалась плита с красным чайником, и заканчивалось это большим голубым холодильником с разноцветными отпечатками больших лап и парой магнитов, которые Биггл неизвестно где достал. Дойдя до одной из навесных полок, тот попытался наощупь найти что-то, похожее на упаковку от лекарства, но тщетно – он ощущал себя маленькой мышкой что пробралась в огромный дом и не могла достать кусок сыра со стола. Тогда, Уолли взял один из стульев и поставил его возле полок, чтобы взобраться на него и уже нормально поискать средство от головной боли. К сожалению, лекарства там не нашлось, разве что пустая упаковка от другого, неизвестного художнику ранее препарата, но это мало как ему помогало. Поискав на полках ещё раз, даже аккуратно залезая в навесные шкафчики, тот спустился со стула, присаживаясь на него и ложась на тумбу, подложив при этом под голову руки. Головная боль не проходила, но зато давала какой-то свой отрезвляющий эффект. Дом наверное невероятно рассердится, узнай что его творческий хозяин взложил на плечи пса проблему и последствия его недосыпа.. К слову, а где сам Барнаби? Дарлинг посмотрел по сторонам, пытаясь найти какой-то намек на присутствие кого-то ещё, но судя по тишине – пока что он здесь один. Мыслей куда мог уйти его друг особо не возникало – в окне, зашторенном короткой полу-прозрачной занавеской, открывался вид на их ночную поляну, плавно перетекающая в густой лес. В это время, предположительно десять часов вечера, Уолли не смог найти часов на кухне, все соседи спят или собираются спать, разве что в окнах Фрэнка можно было иногда увидеть свет – уж яро он отдавался своему пристрастию к изучению бабочек. Если Биггли и ушёл к кому-то, то тогда – к кому? Поток мыслей прервали чьи-то шаги возле входной двери, слышемые из соседней тёмной комнаты. Судя по тому, насколько они были тяжёлыми, то сомнений в личности пришедшего не оставалось. Барнаби тихо зашёл в свой дом, закрывая за собой дверь, и вздрагивая когда из кухни на него уставились уставшие глаза Уолли. – Уолли! Как ты себя чувствуешь? Что-то болит? – хозяин дома быстро прошёл на кухню, ставя какой-то пакетик на стол, пока его гость придвинулся к столу, – Ты меня так напугал! И не только меня – Поппи чуть ли сама не упала в обморок, когда узнала что с тобой случилось! – чужие лапы внезапно обхватили его тело в объятьях, а в нос ударил запах ночи и, что удивительно, выпечки, прямо как у их разноцветной подруги. – Ох, прости меня, простите оба.. – дрожжащие руки медленно обняли в ответ, чувствуя под пальцами прохладную атласную ткань подобия кофты. – Я.. я не хотел доставлять вам лишних проблем, честно. – Прекрати, никакая ты не проблема! – лапа аккуратно поглаживала по спине, заставляя выбросить из головы все непрошенные мысли, – Просто мы все, в том числе и я, волнуемся за тебя! Ты в последнее время выглядел так неважно, что мы переживали, вдруг у тебя что-то случилось. Но ты молчал, и мы не хотели настаивать на том, чтобы ты всё рассказал. А когда ты сегодня упал в обморок передо мной – я испугался за тебя. Возможно, мне стоило быть более настойчивым, и тогда бы.. – Нет-нет, это мне нужно было обо всём рассказать! – Уолли слегка отодвинулся, дабы посмотреть в чужие глаза. В груди вновь что-то сжалось, стоило увидеть в очах напротив искреннее переживание за него, – Просто.. Я думал, что смог бы справиться с этим самостоятельно. Но, как показала практика, не смог. Теперь ещё и Поппи заставил переживать, какой ужас.. Мне так стыдно! Простите! – Не извиняйся, Уоллс! – лапы неожиданно легонько обхватили голову, и Уолли почувствовал как запах выпечки усилился, смешиваясь с запахом корицы, – Переживать за состояние любимых это вполне нормально! Никто из нас не осуждает тебя за то, что ты молчал, наоборот – мы все хотим помочь тебе! Воспоминания о тщетных попытках его друзей как-то помочь и поддержать его внезапно нахлынули огромным цунами, из-за чего глаза предательски заслезились. Уолли зарылся куда-то в чужое плечо, сжимая ткань кофты Барнаби, пока тот крепко обнял плачущего художника, говоря какие-то успокаивающие слова. Не существует такого слова, способное собой описать всю благодарность к его соседям, Дому, Барнаби в конце-концов. Он им стольким обязан, что даже не сосчитать. Слёзы катились по щекам, впитываясь в разноцветный атлас, что заглушал собой многочисленные всхлипы. Чужие меховые лапы придавали ему чувство чего-то родного, до безобразия домашнего и умиротворенного, что он впервые за столь долгое время ощутил, как тяжесть стекает с сердца. Скорее всего у пса затекли ноги, но тому было на это как-то всё равно – в первую очередь его волновало дрожжащее тельце в его больших руках, что сейчас спокойно изливало душу. Сколько времени прошло – неясно, но после того как всхлипы прекратились, Дарлинг немного отодвинулся, вытирая глаза. – Ну как, получше? – голос Биггли стал слегка тихим, дабы не разрушить эту атмосферу спокойствия вокруг. – Получше. – Уолли кивнул, на лице появилась легкая грустная улыбка. – Твоя кофта.. – Ничего, постираем. – Барнаби махнул лапой, приподнимаясь и чувствуя, как чужие руки наконец-то отпустили уже растянувшуюся в этих местах ткань, – К слову, я ходил к Поппи. Она настоятельно просила меня зайти к ней, дабы кое-что передать. – сквозь заплаканные глаза художник смог разглядеть этикетку на пакетике, – Это - ромашковый чай, который она когда-то покупала где-то на ярмарке далеко отсюда. Сказала, что возможно он тебе поможет. Давай я его заварю, и ты всё мне расскажешь, хорошо? – Хорошо.. – Уолли вновь кивнул, а улыбка стала чуть шире, – Спасибо.***
Откровенничать спустя столь долгое время было достаточно.. трудно. В первые пару минут тот держал в руках большую для него кружку с чаем, пытаясь сформулировать мысль. Но та – словно нехотя выходить за рамки головы Дарлинга – постоянно куда-то ускользала. И пока в голове художника происходила долгая погоня за своими мыслями, они просидели в тишине около пятнадцати минут. Однако никто его не торопил – собеседник лишь тихо попивал содержимое кружки, переводя взгляд куда-то в окно и думая о чем-то своём, доливая кипяток когда в кружке ничего не оставалось. Всё же Дарлинг, глубоко вздохнув, начал в подробностях рассказывать обо всём: о том, что он видел каждый раз как закрывал глаза, что делал, как справлялся с этим и всё-всё остальное. Эмоции на лице Барнаби во время рассказа сменялись одна за другой: то его брови вскакивали в немом удивлении, то опускались, создавая тем самым грустную, сочувственную эмоцию. Художник совсем забыл какого это – высказывать всё то, что долгое время копилось на душе тому, кто слушает тебя и непременно поможет. Это ощущение было столь чуждым, что тот впервые смог в полной мере осознать, как же приятно кому-то выговориваться, и не абы кому – а любимому, дорогому человеку, в лице которого сейчас находился Барнаби Б. Биггли. В монолог постепенно втискивались слова собеседника, тем самым превращая выплеск эмоций в спокойный откровенный разговор. Они достаточно долго разговаривали, болтая сначала о проблемах, иногда переходя на какие-то сторонние темы; например, откуда у пса появилась эта кофта или почему художник не употреблял кофе, если не хотел спать и оставаться ночью продуктивным. Они опомнились, когда время перевалило за двенадцать, о чем их оповестили часы в одной из комнат. – Быть может, уже останешься у меня? – Барнаби убирал помытые кружки на полку навесного шкафа, смотря на облокотившегося об дверной косяк Дарлинга. Тот, судя по всему, как раз думал над этим. – Ну.. Я не хочу тебя теснить своим присутствием, однако сомневаюсь, что Дом решит меня к себе впустить.. – О, не бойся, ты никак не теснишь меня! – Биггл улыбнулся, смотря на немного смущенного обстоятельствами Уолли, – Если хочешь, то можешь лечь на диване, но я бы хотел, чтобы ты всё же лёг со мной. – Я.. Что? – глаза Уолли расширились, уставившись на пса, что, судя по всему, не видел в своих словах ничего.. такого. – Просто осмелюсь предположить, что дома ты чувствуешь себя иногда не в безопасности, и вроде как собаки помогают пережить кошмар.. – Барнаби отвел взгляд куда-то в пол, пытаясь сформулировать ещё одну мысль, после чего вновь поднял глаза на Дарлинга – А если ляжем вместе, я буду знать что с тобой всё будет в норме.. С тобой всё нормально? Щеки художника немного покраснели, восприняв предложение в совершенно другом контексте. Дело было даже в не правильной трактовке мысли – а в том, что до этого он никогда ни с кем не ночевал. Оставаться с ночевкой в доме Барнаби, ещё и спать с ним рядом... Это что-то за гранью фантастики. Уолли лишь неловко кивнул, перемещаясь в спальню и садясь на кровать, в ожидании близкого друга.***
Чужая одежда была на нём чересчур свободной, из-за чего, чтобы ночная кофта не спадала, приходилось её постоянно держать и поправлять. Иначе, плечи норовились выскользнуть из трехцветной пижамы, а вместе с этим и обнажить грудь. Настолько она была ему велика, что создавалось ощущение, словно это не кофта вовсе – а что-то наподобие сорочки, с тем отличием что она была не белой, а голубой в полоску. Спать в той одежде, в которой он проснулся, ему строго запретили – не дай боже где-то что-то помнет, да и ночью не настолько холодно, чтобы спать в штанах в кровати. Забравшись в кровать, в силу размеров её хозяина, пришлось лечь тому под бок, укладывая голову на плечо, уже покрытое более мягкой тканью пижамы. Одна рука устроилась на груди, а другая легла под голову, пока одна чужая обнимала его целиком. От Барнаби несло на этот раз тем ромашковым чаем и немного табаком – тот сказал что ему нужно будет выйти на улицу на перекур. Запах был не особо едким, его перебивал аромат чая и постели, пропитанной запахом корицы и черничного чая. Закрывая глаза, в купе со всеми этими ароматами, тот словно оказался где-то дома – не в этом глазастом, а в каком-то.. другом. Родном. Но стоило ему провалиться в царство Морфея, как тут же перед глазами вновь возникли до ужаса обезображенные силуэты: на этот раз они срывали друг с друга кожу и мясо, пытались дотянуться до него тощими, с длинными окровавленными пальцами руками, танцуя в жестоком танце где они ломали друг другу конечности, вырывали глаза и волосы, отрывали конечности и купались в бесчисленном количестве непонятной чёрной жидкости, что перемешивалась с чужой кровью и в которой растворялись неизвестные ему образы. Кости, выпирающие из оборванных и сломанных конечностей, обезображенное когтями лицо, походящее на кровавое мессиво, неистовые звуки и крики боли.. Уолли вновь задрожал, видеть подобное – не впервой, но от таких картин его постоянно трясло от страха и отвращения, и он искренне не понимал почему этот сюжет повторяется из раза в раз. Каждый раз в горле поднимался неизвестный ком, хотелось просто убежать от всего этого, не видеть как неизвестные уничтожают друг друга и пытаются разобрать на конечности и его. Чужая лапа прижала его к себе, а другая стала ласково гладить по голове, нашептывая какие-то слова. Поток из "всё хорошо" и "я здесь, я рядом" действительно помогал – его перестало трясти, а силуэты исчезли во тьме, уступая им чем-то более.. спокойным. Вместо кроваво-черного озера с трупами, перед ним предстала цветочная поляна, в которой, кажется, он был не один. Сначала, Уолли – находясь на мирной поляне недалеко от их городка, причём не один – не особо доверял всему этому. Ему казалось, что кошмар заставляет его расслабиться, поверить, что всё прошло – чтобы внезапно всё разрушить, и представить вместо этого ещё больший кошмар, тем самым основательно добив Уолли и его несчастную психику. Но нет, столь знакомые голоса отзывались эхом за его спиной, а кошмарное представление не появлялось из ниоткуда. Обернувшись – он увидел своих друзей, что устроили пикник не совсем далеко от него: Джули что-то увлеченно рассказывала из прочитанного дома журнала, наливая чай внимательно слушающей её Салли, Хауди лопал какой-то фрукт, так же мельком случая Джули, пока Фрэнк и Эдди вместе наблюдали за какой-то бабочкой, что летала возле них. Рядом с ними стояли Барнаби и Поппи, не менее увлеченно болтая о чём-то. Они все выглядели такими радостными, что у него невольно расползлась улыбка на лице. Не долго думая, тот поспешил в их сторону, уже видя как длинноволосая девочка машет ему рукой. Дрожь постепенно спадала, напряженное лицо расслаблялось, а едва слышимый скулеж сменился умиротворенным сопением. Взглянув на спокойное лицо Уолли, Биггл взял обнимающей лапой лежащую на его груди руку и немного сжал, так же начиная засыпать. Впервые, за столь долгое время, Уолли Дарлинг видел хороший сон.***