Эфина

Стук копыт в очередной раз нарушал природную тишину. Как обожженные угли, отлетали от колес богатой кареты мелкие камушки. 11-е августа было до ужаса жарким днем, ветер бросался зверски горячими потоками, исходящим словно из жерла самого свирепого вулкана. Казалось, что любой человек, находившийся не в тени, был бы обречен замучится солнечным ядом до потери памяти. Такая жаркая погода очень редко бывает даже летом. Невыносимая жара будто препятствовала жизни в этом мире, да и сам мир будто трещал по швам от безжалостных, пылающих нитей верховного Бога дня. Поля, которые на протяжении всей поездки будто выпускали пары, сдавливали покачивающуюся карету. Они были будто и не полями вовсе, скорее являлись бескрайним вскипающим океаном, распростертым по бесконечному и незримому миру. На небе, словно по велению чего-то невообразимо злого и гадкого, не было ни одного намека на даже самое худое, маленькое облачко. Напротив полей тянулись леса, которые были единственной защитой от зноя, так как могучие, распростертые деревья, вылавливали солнечные лучи и изображали ими неповторимые узоры на земле. Сама карета, которая, несмотря на свой тошнотворно-роскошный и вопиюще-вычурный вид, сравнивая ее даже с самыми богатыми каретами, на фоне природы, меркла, как луна, при сиянии солнца. От других карет ее отличало наличие второго этажа, что было удивительной роскошью не только для герцогов, баронов, но даже для королей самых богатых стран. Из-за колес, нелепо украшенных золотом и рубинами, складывалось впечатление, что карета едет на чем-то схожем с раскаленной лавой. Крыша была подобна солнцу из-за пестрящей позолоты. Некоторые элементы были настолько сильно усыпаны совершенно ненужными драгоценностями, что усложняли движение. Казалось, что на карете было больше драгоценностей, чем необходимого для ее постройки металла. Можно было предположить, что самым мистическим способом эта карета полностью состояла из драгоценностей. Если бы можно было сравнить эту карету с человеком, не подошла бы даже женщина с золотыми кольцами, сережками, лентами и ожерельями. Скорее, только облаченный в изумрудно-алмазно-золотую броню рыцарь мог сравниться с ней, хотя, если такого представить, то будет выглядеть он также нелепо, как и сама карета. В карете сидело несколько человек. Первый этаж был заполнен слугами, которые следили, чтобы все было в порядке, а на втором этаже уже были сам король и королева государства Патриэллия. Королева, подобно нелепому, но богатому виду кареты, имела на себе уйму самых разнообразных украшений: кольца на каждом пальце, золотые серьги. Как бывает у всех достопочтенных семей, коими и являлись король и королева, у жены, по всем правилам тривиальной комедии высшего общества, должно быть украшений на несколько порядков больше, чем у того, кто на эти украшения зарабатывает. Нориана, жена короля Патриэллии, Герсилидиора, в очередной раз рассматривала свои бесполезные, как она говорила, безделушки. Под этим словом она имела в виду все, уже почти впивающиеся в ее плоть, украшения. Наконец, карета перестала перемалывать камни. Она уже стала замедляться и вместо ранних пейзажей полей и лесов, стали виднеться дома. - Приехали! - крикнул кучер, и послал лакея, сидевшего рядом с ним, дабы тот спустил лестницу и провел господ к вратам замка. Через пару минут, король и королева стояли у входа. Любой слуга Розаэллии, заметивший Нориану, смущался. Это была дамочка лет тридцати, с острым подбородком, остроконечным носом, будто специально заточенным каким-то ремесленником, еле открытыми, казавшиеся сонными и уставшими из-за большого количества туши, глазами. На открытом лбу поместилась лишь одна прядь черных волос, остальные же были строго зачесаны назад. Щеки отливали каким-то неестественно-металлическим блеском. Чтобы скрыть достоинства лица, включающие в себя красивые глаза, лоб без морщин, мало иметь длинные ресницы и одну прядь волос - нет, нужно покрыть все это толстой, но все же изящной позолоченной вуалью, которая падала с ее шляпы вычурно-золотого цвета. Она не была похожа на обычную, летнюю дамскую шляпку, а представляла собой что-то грандиозное и монументальное, с подобием купола на макушке. Короткое летнее платье, естественно, было такого же вычурно-желтого цвета, что делала эту даму какой-то скучной. Только белые перчатки, непонятно зачем надетые в непереносимую жару добавляли цветовое разнообразие этой "золотистой даме". Одумавшись в последние мгновения перед выходом из кареты, женщина сняла их, чтобы все сначала смогли разглядеть десять колец на ее руках, и только после этого, как ей казалось, подвига, можно будет в награду похвастаться и белоснежными шелковыми перчатками. Для того, чтобы все скорее увидели ее кольца, Нориана часто подносила руку к бордовым губам, на которые потратила немалое количество своей помады. Стремясь показать все свои богатства, королева сделала только хуже: все выглядело нелепо и неправильно. Можно было подумать, что это единичный случай, ведь первый раз правителей Патриэллии приглашает такой важный человек, как король самой Розаэллии, и Нориана хотела показать себя во всей красе и просто переволновалась. Если мы так подумаем, то это будет ошибкой: в светских кругах всех стран, даже в самой Патриэллии, шутили и составляли анекдоты о глупой королеве Нориане, стремящейся выглядеть красиво, однако эти шутки не доходили до ушей женщины и она считала, что выглядит так, как должна выглядеть любая уважающая себя королева. Нориана действительно считала, что у себя на родине служит эталоном моды и красоты, однако в реальности служила лишь объектом для многочисленных насмешек, шуток и анекдотов, которые придумывали даже женщины светских кругов. Но даже если бы она и узнала об этом, то вряд ли бы поменяла свой образ. Если кто-то привык жить так, то хоть сто раз ему скажи, что это неправильно - он не изменит своих привычек, привязанностей, пристрастий и устоявшихся жизненных правил. Если бы Нориане высказали недовольство в лицо, она ответила бы лишь, что ей завидуют, о том, что тяжело жить среди дураков, и произнесла бы еще много подобных самолюбивых фраз. И что самое уникальное в этой женщине - она всегда верила в свою правоту, считала, что всегда поступает правильно, и никогда ей в голову не приходило пересмотреть свое поведение. На людях она пыталась выглядеть дружелюбной, считая, что делает всем одолжение. Мужа она любила безумно, это правда, но показывала это так неправдоподобно, что почему-то мало кто верил, что эта женщина вообще может что-то чувствовать. Любви в Нориане было много. Половину она отдала свои нарядам, половину своему мужу. Более, в ней не осталось ни капли чувств, поэтому ко всему остальному она была предельно холодна, но ни с мужем, ни с дорогими нарядами, она не могла расстаться ни на минуту. Поэтому и на людях они всегда появлялись вместе. И сейчас, ее даже не пригласили, но она не могла отпустить мужа одного (он бы и сам не поехал без нее), поэтому, как только они зачитали письмо, то решили ехать вместе. В Габриэллии о Нориане знали многие: Эфина называла ее выскочкой и видела в ней лишь фальш. Старушка в мыслях даже часто сравнивала девушку с Обенгалией; Лефан называл ее куколкой; Бенкрауз ее не любил, так как о ней плохо отзывалась Обенгалия. Одним словом, и в Габриэллии у женщины была дурная слава, как и во всех прочих странах. Еще одна страсть Норианы - это плакать. Непонятно по каким причинам, непонятно зачем, но она это делала довольно часто, когда оставалась одна и получала какое-то странное удовольствие. Этим она будто убеждала сама себя, что ей не чуждо ничто человеческое, поэтому она и радовалась когда плакала. Ее могло довести до слез все что угодно: грустный взгляд короля, дыра на платье - все, что хоть косвенно связано с мужем и нарядами. Нориана плакала перед отъездом из-за того, что ей, как она считала, нечего надеть. Королева кричала, билась в истерике, потому что надела вместо светло-желтого ярко-желтое платье, ведь на светло-желтом появилось заметное пятнышко. И она понимала, что из-за этого его придется выбросить, но делать она этого не хотела. Переживая тяжелый морально-нравственный выбор, королева рыдала, каталась по полу, пока никто не видел, а затем вынесла тяжелое и суровое решение - светло-желтое платье выбросить, что и было сделано. Сейчас, еле оправившись после этого удара, королева стояла у ворот, однако по ней нельзя было сказать, что два часа назад она рыдала, кувыркаясь по полу: на вид она была совершенно спокойна, выдавали ее только подрагивающие колени, однако они были прикрыты платьем, поэтому волноваться ей было не о чем. Король Герсилидиор держал ее под руку сейчас, у ворот замка Розаэллии, и, казалось, всю жизнь. Его имя не могло не раздражать Турпорибуса, которому не нравились люди, чьи имена были длиннее трех букв. А имя короля Патриэллии именно такое - Герсилидиор. Турпорибус не смог запомнить это, поэтому решил избегать случая называть его имя, а если все же придется, то можно назвать первые три буквы: Гер. Турпорибусу вообще казалось, что такие имена придумывают те люди, которые хотят похвастаться своей неординарностью, из-за того, что не могут похвастаться чем-то более достойным. Он думал, что король Патриэллии будет слишком сложным в разговоре, из-за чего боялся, что большую часть разговора не сможет понять. Однако, вопреки опасениям Турпорибуса, характер Герсилидиора был таким же простым, как и его одежда - ничего лишнего. В отличие от жены, король Патриэллии не имел привычки наряжаться парадно, да и Нориане вряд ли бы это понравилось, так как ее философия предполагала, что женщина должна всегда выглядеть ярче и привлекательнее мужчины, который должен привлекать не внешними достоинствами, а, по большей степени, харизмой и красноречием, дабы два этих образа - мужчина и женщина - слились в одного идеального человека. Характер Герсилидиора не был вычурным, как у его супруги. Король все время был будто бы в приподнятом настроении. Герсилидиор имел вредную привычку, которая, по мнению его жены, портила его - король постоянно почесывал свой подбородок. Еще сильнее раздражало Нориану его крайнее дружелюбие - он улыбался и пожимал руку даже самому мрачному, злобному человеку, но единственным исключением являлись люди, которые могли оскорбить его жену, ведь на ее пылкие чувства он отвечал полной взаимностью, постоянно говоря ей о высоких чувствах, противопоставляя их земным отношениям, рассказывая, чем отличается любовь от влюбленности. Нориана все это прекрасно знала, но ей просто нравилось слышать голос Герсилидиора, поэтому, если он начинал подобные монологи, то она никогда его не перебивала и даже слушала. Ей нравилось не только слушать, но и смотреть на него. Ведь, если брать во внимание его внешность, то, несмотря на свои сорок лет, король хорошо сохранился и выглядел лет на десять моложе. Одежда же у него была не под стать королевскому гардеробу. На нем даже сейчас, у ворот замка Розаэллии, был самый обыкновенный солдатский мундир, который в основном носят рядовые пехотинцы, не получившие за свою жизнь достойного звания. Не будь рядом с ним солнцеподобной жены, не будь на его плечах золотых погон, которые на дешевом солдатском мундире были неуместны, то любой незнакомый человек посчитал бы короля обычным военным, и попадись какой-нибудь генерал у него на пути (генералы Патриэллии всегда были очень хорошо наряжены), то обязательно подшутил бы над одиноким салагой, либо накинулся бы с вопросами "где твой гарнизон?" и подобными. Под остроконечным, как и у жены, носом, Герсилидиор имел густые черные усы, единственная часть лица, которая еле-еле могла состарить его образ. Прозрачные глаза смотрели на мир с редкими, молниеносными искрами, но осознание возраста не давало искрам разгореться и превратиться в пламя. Подогревал их и удерживал ненадолго только вид молодой жены. Лоб был полностью открыт, ресницы были густыми. Да, муж и жена, король и королева Патриэллии в чем-то были разными, однако их объединяла горячая любовь, и, как это часто бывает, недостатки. Именно они держали короля и королеву вместе. *** Те улыбки, которыми пестрили прислужники Розаэллии, можно было считать оправданием недружелюбия их повелителя. Каждая ступенька, которая вела к величественному замку Розаэллии, каждый мраморный отблеск, исходящий от его холодного образа, будто говорил своим видом, что мы такие же, как и вы, с такими же богатствами, как и у вас, и ваше золото и прочие украшения лишь банальный всплеск королевского чудачества. Двери были темно-дубовыми, и не то, что удачно вписывались, а даже подчеркивали богатство своим обсидиановым, маслянистым блеском. Замок, подготовленный по всей видимости заранее, вероятно, не по поручениям самого короля, а благодаря трудолюбию его главного помощника, не могли не произвести должного впечатления на редких, придирчивых ценителей роскоши, как король и королева Патриэллии. И Нориана, и ее супруг, чье имя так сложно произнести, замечали постоянную суету вокруг себя, будто они своим появлением нарушили тысячелетний сон и сейчас каждый из слуг пытается показать все свои потаенные качества, которые дремали в нем тысячу лет. Взбираясь по лестнице, деятели Патриэллии не могли избавиться от навязчивых глаз, которые говорили всем видом: "Вам чем-нибудь помочь?", "Мы все к вашим услугам, но как только вы уйдете, мы будем по-прежнему скучны и неповоротливы". Наконец, дверь, появления которой так долго ждали король и королева, появилась перед их взором. Нориана и Герсилидиор оказались рядом с дверью, ведущей в комнату Турпорибуса. - Это сюда нам нужно? - с какой-то тонкой омерзенич спросила Нориана, смутив тем самым своего мужа. - Да, моя дорогая! - сказал король, улыбаясь, и, после недолгого ожидания, они вошли в то место, которое было назначено переговорным - комната Турпорибуса. *** - Здравствуйте, многоуважаемый господин Турпорибус. Какое же для нас счастье познакомиться с вами лично, - сказал Герсилидиор, держа Нориану за руку. Они оба стояли у двери и ждали приглашения пройти. Однако, сколько смущения было на лицах короля и королевы! Турпорибус сидел на кровати, и, казалось, не собирался вставать. Он молчал, и с каким-то оттенком недоумения смотрел на гостей. На его лице не появилось улыбки после речи Герсилидиора, он не протянул руку, не поздоровался, а лишь смотрел. Странно смотрел. Дабы прервать неловкое молчание, длившееся с полминуты, заговорила Нориана: - Мы так волновались. Мне вообще пришлось пересмотреть весь гардероб, чтобы выглядеть подобающе. Извините, если мои наряды слишком просты, - она указала рукой на платье, на шляпу и будто бы напрашивалась на комплимент. Обычно, эта ее фраза вызывала у всех реакцию: "Ну что вы? Вы так прекрасны!", или: "Вы, как всегда к себе строги, ваши наряды - это просто изыски красоты". Нориана ждала чего-то подобного. - Э-э-э-э... Ничего. Хорошо, - еле произнес Турпорибус, даже не вставая с кровати. Однако, что-то в нем поменялось. Одежда была официальная, и сидела, как новая и почти неношеная. Турпорибус был причесан, что тоже было непривычно для него самого. - Надеюсь, мы не опоздали? - пытаясь начать разговор, спросил Герсилидиор. - Нет, вы как раз вовремя, - сказал Турпорибус тише обычного, и замолчал. Король и королева стояли в недоумении и просто не знали, что им нужно делать. Они перебрали все начала разговора, которые знали, но ни одно из них не расшевелило Турпорибуса. Единственное, что он сделал - лениво указал рукой на два стула, поставленных посреди комнаты. Король и королева присели, однако продолжали смотреть на Турпорибуса с недоумением. Тот заметил их неприятные взгляды и поэтому старался не смотреть на них. Неожиданно, дверь заскрипела и из коридора заглянула крысиная мордочка Эбберлена. - Выйди, - сказал Турпорибус настолько лениво и непринужденно, что, казалось, если бы Эбберлен остался, повторного "выйди" не последовало бы. Однако, герцог подчинился, недовольно хлопнув дверью. - Да, - вновь через силу, непонятно с какой целью, произнес Турпорибус. - Ну, узнаешь? - радостно произнесла Нориана, глядя на Герсилидиора у которого неожиданно заискрились глаза. - То же самое с нашими слугами, - продолжила королева, обращаясь теперь к Турпорибусу. - Что? - еле послышалось от Турпорибуса, который в эту минуту, прилагая максимальные усилия, вставал с кровати. - Наши слуги так же безобразно ведут себя, - сказал Герсилидиор, вступая в разговор. - Что он вам сделал? - спросил Турпорибус, который, в этот момент, сел за письменный стол, специально поставленный рядом с кроватью. - Ничего. Просто у нас то же самое происходит со слугами. Они вечно лезут не в свое дело. Только начинаешь какие-то важные переговоры с высокопоставленными людьми, как ни с того, ни с сего, без стука, без уважения, вмешиваются, заходят, мешают. - Наверно, - сказал Турпорибус, замечая, что Герсилидиор начинает плыть перед глазами. Ему опять захотелось спать. Турпорибус молчал, а король и королева переглядывались, не зная, что им делать дальше и будто спрашивая об этом друг друга глазами. - Я зачем вас звал?.. - после пятиминутного молчания, вдруг заговорил Турпорибус, чувствуя, что засыпает. - Можете идти… в банкетный зал. Вас проводят. Я скоро подойду. - он указал на дверь и король с королевой вышли с недовольными лицами. Горничная, стоявшая у двери это заметила, поэтому сразу заулыбалась и начала говорить: - Пойдемте, пойдемте. - только эта жизнерадостная девушка вызвала улыбки и у короля и у королевы Патриэллии. *** - Эб. ЭБ! - повысил голос Турпорибус. Через какое-то время, герцог вошел в его комнату. - Эб, ты должен мне помочь, - произнес Турпорибус, закрывая глаза. - Я уже пытался, - с желчью сказал Эбберлен. - Попытайся еще раз. Мне чего-то… сегодня нехорошо. Прошу, поговори с этими королями сам... Они меня утомляют, - будто бы оправдываясь, произнес король. - Я вам всегда говорил, что герцог не может проводить переговоры с королями других стран. - Может, все может. Я бы и сам, только мне нехорошо. Клонит в сон... Я не ленюсь, мне просто плохо, - заметив неодобрение Эбберлена, добавил Турпорибус. - Я не могу просто так заменять короля. А вдруг, я что-то не так скажу? Вдруг, я объявлю Патриэллии случайно войну, может, я буду про вас и государство лицемерить? - Не будешь. Ты умный человек. Ступай себе. Я тебе верю, - сказал король, махая головой, пытаясь преждевременно не заснуть. - Ладно, я скажу, что вам нездоровится. Но учтите: если они не проголосуют за нашу страну - я не виноват. - Ступай, - сквозь сон сказал король. *** Проходя длинные лестницы, бесчисленные коридоры, Эбберлен страдал от переизбытка мыслей: является ли то государство, в чьей политике он принимает непосредственное участие, государством? Его пугало не только отношение короля, но и загнивающие улицы. К примеру, Габриэльская - можно ли назвать объединение всех этих улиц, за исключением центральной, достойным звания города? Да и другие города, по всей видимости, имели такой же вид и отличались от главной лишь большей простотой. Все было не то, что заморожено, все государство гнило и не могло привести себя в порядок. Виноват ли в этом король, который не только бесполезно тратит свою жизнь, но и жизнь самого государства? Или вина в недобросовестном отношении высокопоставленных, таких, как Изольда, видящих уют лишь в собственном доме и в собственных душевных порывах, из-за которых забывается возложенная на их плечи обязанность? Или же вина лежит на самом народе, на том большинстве беспощадных, ленивых, зависимых, от не менее ленивого государства людях? Да и вообще, сам народ казался абсолютно безнравственным. Так что в государстве не может успокоить Эбберлена? Что не дает всему государству двигаться вперед? И по какой причине во многих отдаленных странах, Розаэллия считается чуть ли ни примером и стоит чуть ли ни на позиции продвинутой Габриэллии? Есть подозрение, что большинство критиков имеют лишь отдаленное понятие о том месте, где живут Розаэльцы. Скорее, сами критики видели лишь центральную улицу, богатый замок, спрашивали только удовлетворенных во всех смыслах высокопоставленных людей. Почему никто не может увидеть того мрака, который так вычурно вырисовывается на фоне блеска? Или просто никто не хочет замечать этой грязи, никто ее не видит, ведь легче сказать, что все хорошо и смотреть лишь в ту сторону, где более-менее ухоженно, нежели обращаться к тем проблемам, от которых давно пора избавиться. В такие моменты Эбберлен не мог обвинить во всем этом Турпорибуса. Ему казалось, что этот человек такая же часть государства, которую нужно либо исправить, либо заменить. Такие рассуждения часто высказывались дерзкими протестантами, революционерами, но их либо не слышали, либо делали вид, что не слышат, а если и слышали, то пытались забыть. Эбберлен с тяжелыми мыслями подошел к нужному месту. За большим столом он увидел правителей Патриэллии, которые о чем-то разговаривали с горничной, немного прихихикивая и слегка выпячивая зубы. - Здравствуйте! - гробовым голосом начал Эбберлен. - Прошу прощения, но король к нашему величайшему сожалению, по самому отвратительному стечению обстоятельств сильно заболел и потому не может явиться на переговоры. - Да, я заметила его болезненный вид, - ехидно сказала Нориана. - За такой конфуз мы просим прощения. С нашей стороны это очень негостеприимно, я понимаю, и потому, чтобы не делать ваш приезд бесполезным, за короля буду отвечать непосредственно... я. - О! Можете не извиняться. Болезнь всегда неожиданна. Мы очень сочувствуем положению короля, - сказал Герсилидиор и его сразу же дополнила Нориана, перебив мужа: - Он был каким-то неразговорчивым, поэтому я даже слегка испугалась, однако теперь это все объяснилось. В это время, горничная, которая имела честь общаться с правителями Патриэллии, проходя мимо Эбберлена, незаметно шепнула ему на ухо: - Это то, что я думаю? В ответ Эбберлен утвердительно кивнул головой. Горничная вышла. - Ну, так по какому поводу? Ах, да... выборы. Что же вы от нас хотите? - спросил Герсилидиор вначале посмотрев на свою жену, затем с каким-то оттенком самолюбия взглянув на Эбберлена. - Мы предлагаем вам проголосовать за то, чтобы земли были отданы Розаэллии. Во-первых, это улучшит наши дипломатические отношения, а во-вторых, последует ряд договоров о присоединении части природных ресурсов Кагариэллии вам. - Нам... - задумчиво произнес Герсилидиор, неосознанно покачивая головой. - Вы хотите сказать...- начала Нориана. - Это очень интересно. - продолжил Герсилидиор. - Однако, не хочу никого ни принижать, ни превышать. Габриэллия не может ли сделать того же самого? Только, вопрос состоит в том, с какой стороны... - ...Нам будет выгоднее, - закончила речь своего мужа Нориана. - Без всяких сомнений, - самоуверенно начал Эбберлен. - Однако, самого Лефана - нового правителя Габриэллии - вы, как я понимаю, плохо знаете. - Мы знали его бабушку, Эфину, и она была вполне выгодным партнером, - сказала Нориана, вопросительно поглядывая на своего мужа. - Лефан совсем другой человек. Поверьте, какое-то время назад я был габриэльцем и имел там довольно приличное звание. Однако, как вы думаете, по какой причине я здесь?.. Хотя, сейчас даже не обо мне. Лефан по своей сути человек совсем не похожий на свою бабушку в плане политических предпочтений. Если Эфина во-первых, устремляла свои силы на развитие дипломатических отношений практически со всеми странами во-вторых, на улучшение внутренней и внешней политики, в-третьих, всегда понимала, что управлять государством можно только добывая ему выгоду, в каких-то местах с моральной точки зрения делая себе неприятно, то Лефан, как и все люди его возраста... - Простите, причем тут возраст? - заинтересовалась Нориана. - Притом, что в таком возрасте люди в основном работают не здравым умом, а собственными амбициями. Лефан самолюбив и это его амбиция. Он из принципа может не договориться с вами, так как находит в своем понимании правду, которая и так по его мнению всем ясна, самым политически-выгодным решением. Говоря более кратко, его максимализм верит в то, что все его решения без какой-либо договоренности априори верны. - Вы в этом уверены? - спросила Нориана с трепетом. - Ну... Верить в это, или нет, естественно, ваше дело. Однако, я лишь пытаюсь найти обоюдную выгоду. Габриэллия показала себя плохим партнером, не соблюдая договоренности, по крайней мере, с начала правления Лефана. Она, я больше вам скажу, вообще никак себя не проявляет. Вы, конечно, можете поехать в Габриэллию, попросить Лефана как-нибудь договориться, но не будет ли это унижением с вашей стороны и лишней тратой вашего драгоценного времени, ведь он вас, в отличии от нас даже не пригласил. В это время, Нориана задумалась, после чего посмотрела на своего мужа и утвердительно кивнула. - А что, если вы это все говорите только для того, чтобы мы ничего не предпринимали? - спросил Герсилидиор. На мгновение, лицо Эбберлена вспыхнуло, однако он продолжал спокойным голосом: - Вы, я так полагаю, не собираетесь верить нам. Тогда, позвольте спросить, зачем вы приехали? - Ну, мы не могли отказать. Вы же нас пригласили. - Однако, договариваться вы с нами не хотите... - Нет, хотим. Однако, мы должны проявить осторожность. Мы, как и любые другие правители, хотим извлечь максимум выгоды для своей страны. - Мы предлагаем вам максимум выгоды, то, чего никогда не предложит Лефан, - продолжал Эбберлен. - Этот человек состоит только из своих амбиций, как я ранее об этом говорил. Я уехал из Габриэллии, когда Эфина была уже в преклонном возрасте, понимая, что следующий правитель - Лефан. Этот избалованный и неопытный юнец не может грамотно разобраться с такими серьезными политическими делами. Когда я был у самой Эфины, я помню, что она постоянно пыталась дать ему какое-нибудь поручение, чтобы он как-то пошевелился, но он никогда не мог грамотно исполнить ни одного ее приказа. - Как же он тогда стал королем? - заинтересовался Герсилидиор, вступая в разговор. - Он наследник, - грубо и осуждающим тоном отрезал Эбберлен. - Ну... может быть, вы и... правы... - произнес Герсилидиор, а жена промолчала, опустив голову. - Однако, если мы пойдем на такой шаг, то все это должно быть закреплено документально, а для этого нужно позволение самого короля. - Боюсь, что король сейчас не в состоянии что-либо сделать. - Это же просто провести пером. Это же не требует какого-то напряжения. - Боюсь, что мой король даже на это не способен, - грустно сказал Эбберлен, первый раз за все это время сев на стул. - Что ж у вас за король? - невольно вырвалось у Норианы, и она посмотрела на мужа, заметив заискрившиеся глаза. - Ну, извините. Болезнь не спрашивает, когда и к кому прицепиться. - Мне кажется, что он просто не хотел нас видеть. - Он никогда никого не хочет видеть, скажу вам честно. Однако, дабы нам не тратить времени, и, наконец, подписать все необходимые бумаги... Мне придется его... разбудить. - Ты это слышал? - спросила Нориана у Герсилидиора с радостной улыбкой. - Да уж. Хорош король, который засыпает на важных переговорах, - произнес Герсилидиор и продолжил: - Даже если бы у меня была высокая температура, головная боль и все эти прочие болезни, я сначала бы провел переговоры, а затем только, может быть, позволил бы себе отдохнуть. У меня вообще складывается впечатление, что на вас держится это государство. - Может быть, это и так, - скромно опустив глаза произнес Эбберлен, однако в его голове по-прежнему шли рассуждения о том, о чем он думал, когда шел сюда и такие слова ни то, что польстили ему, а скорее даже доказали его правоту. Он продолжал, при этом думая: "А, может, правда, вся вина лежит на короле?" - Однако, стоит отдать ему должное, он дает мне полную волю в действиях. - Своим бездействием? - чуть ли ни с гневом произнес Герсилидиор. - Да, - предварительно цокнув и не найдя более других слов, кроме правды, сказал Эбберлен. - Не думали мы, что у вас тут такое творится... И мы не собираемся доверять такому странному человеку, как Турпорибус, - сказала Нориана. Эбберлен вспыхнул, но не проронил ни слова. Девушка продолжала, сделав значительную паузу: - Но вам... Лично я доверяю. Вы человек политический, и вызываете у нас... симпатию. Что скажешь?- обратилась она к мужу. Тот лишь утвердительно кивнул, нахмурившись после того, как узнал, кто такой Турпорибус. - И, как мы поняли, на вас была ответственность за проведение переговоров с самого начала? Эбберлен молчал, но по его виду можно было понять, что все, что говорит девушка - чистая правда и она это понимала. - Хорошо, давайте сейчас без лишних слов закрепим все документально, можно и без подтверждений Турпорибуса. Вам я доверяю больше, нежели этому... Человеку... - сказал Герсилидиор, чем невероятно польстил Эбберлену. Через несколько минут внесли важные бумаги и все договоры вскоре были подписаны. Эбберлен даже ненадолго заулыбался. Через пару минут был подписан "Договор о ввозе природных ресурсов из северной части Кагариэллии в государство Патриэллия в обмен на голос в поддержку государства Розаэллия в их споре с государством Габриэллия." В документе было также указано: "В случае, если государство Габриэллия выиграет спор, то данный документ утрачивает юридическую силу." НОР__________________________ГЕР______________ __________ЭБ__________________ После официальной части, Нориана решила продолжить приятный разговор с Эбберленом о короле Турпорибусе, поэтому задала провокационный вопрос, на который должен был последовать очевидный ответ: - Нам стоит попрощаться (она усмехнулась) с господином Турпорибусом? - Не стоит. Если вы что-то хотите сказать, я передам... - Нет. Я не знаю слов, которые следует говорить этому человеку. И, прошу вас, если в следующий раз решите нас приглашать, то не будьте столь негостеприимны... - В чем проявилась моя негостеприимность? - удивился Эбберлен. - Мы не про вас, мы про... ну вы поняли, - сказал Герсилидиор, пожимая руку Эбберлену. Нориана сделала реверанс и последовал за вышедшим мужем, а Эбберлен остался сидеть в банкетном зале и продолжал развивать свои тяжелые мысли. *** - Господин Турпорибус, ну что вы это устроили? - начал Эбберлен, войдя в комнату короля после того, как проводил короля и королеву Патриэллии. - Я ничего не делал, - просыпаясь, по своему обыкновению тихо и уныло, произнес Турпорибус. - В том-то и дело. Вы должны были принимать гостей. - Я был болен. Я и сейчас болен. - Чем вы больны? Скажите мне! - чуть ли не кричал Эбберлен. - Голова мутна, - еле выговаривал король. - Как у вас мутна? У вас всегда что-то происходит не по состоянию ситуации. - Ты о моем состоянии подумай. Я уже стар. Мне тяжело править страной. - Это просто ваши мысли. В вас играет лишь одна лень. - Я стар для активных предпочтений. - Ну что вы говорите? Бред, сущий бред. - Не огрызайся, - отрезал Турпорибус, продолжив после значительной паузы: - Видишь. Человек слаб телом и душой. Сердце болит, голову ломит, мысли перекручиваются. Ноги... Немеют... Вздрагивают... Это признаки больного человека... А ты дерзишь... - вновь засыпая, произнес Турпорибус. - Так все. Давайте письма, - резко сменив тон на строго-спокойный, сказал Эбберлен. - Какие письма? - Письма, которые я писал для короля Станиэллии и Даниэллии, - вызывающе-развязно проговорил Эбберлен. - А зачем они тебе? - борясь со сном, сказал Турпорибус. - Как зачем? Отправить королям! - Совсем утомил. Где они? - Это вы у меня спрашиваете? - с заметной нервозностью, произнес Эбберлен. - Нет, - ответил Турпорибус, еле вставая с кровати, перед этим сделав усилие, в виде четырех наклонов. Король начал ходить по комнате взад и вперед, взад и вперед, периодически, непонятно зачем, с нелепым выражением лица посматривая на Эбберлена. Было заметно, что король был в растерянности и даже в замешательстве. - Вы что? Забыли куда их положили?! - чуть ли ни завопил Эбберлен. - Вы их хоть читали? - Да. Они в шкафу. - Что же вы так пугаете? - Нет. Через минуту, Турпорибус открыл шкаф. В нем лежали две бумажки. - Возьми, - с ленивой гордостью сказал Турпорибус. Не сказав более ни слова, Эбберлен взял бумаги и, не попрощавшись с королем, ушел. Турпорибус, по какой-то странной причине до сих пор находился в замешательстве. - А какие бумаги я ему дал? - спросил Турборибус у самого себя и тут же захрапел.