Solitude

      Кавеху одиноко. Просто до жути.       Именно поэтому он обхватывает себя руками в попытке найти утешение. Очередной ночной приступ настигает архитектора точно по расписанию, а образовавшаяся в груди пустота растёт в геометрической прогрессии с каждым подобным разом.       В случае Кавеха понятия «вина» и «одиночество» — синонимы. Вернее, второе всегда следует за первым. А завершает этот цикл третий обязательный элемент — «вино». Лучше на утро страдать от похмелья, нежели всю ночь мучаться без сна.       Но не сегодня.       Кавех и сам не понял, почему пренебрег очередным походом в таверну. Возможно, наивно понадеялся, что все нормализуется?.. Опять во всем он виноват.       «Виноват, виноват, виноват…» — поток мыслей уже невозможно остановить, остается лишь молча дожидаться спасительного рассвета. Но, глядя в окно на ночное небо, усеянное мириадами ярких звёзд, он только устало вздыхает.       В комнате царит идеальная тишина, изредка нарушаемая спокойным дыханием Аль-Хайтама. Кавех тоже хочет предаться приятному наваждению, забыться во сне, ненадолго сбросив с плеч весь груз ответственности.       Но не может.       Он не способен проявить доброту к самому себе, потому что чувствует, что должен быть наказан за любой свой выбор. Если изобразить Кавеха в скульптуре, он будет статуей без единого видимого изъяна, которая полностью разрушится, стоит только обнаружить слабое место в её сердцевине.       Архитектор переворачивается на спину, скидывая с себя одеяло, несмотря на открытое окно в помещении всё равно жарко. Взгляд обращается к едва видимым очертаниям люстры на потолке. Он проводит ногой по бархатной простыни, смахивает с лица пшеничные пряди волос и тихо-тихо всхлипывает.       Жарким пламенем его настигают воспоминания об отце и матери, обжигая новой болью старые раны. Лютым морозом обдаёт отречение от собственных жизненных идеалов.       Видимо, такого проклятье за совершенные прежде грехи. Видимо, такова расплата за все неудачи.       — Может, наконец-то, соизволишь лечь спать? В отличии от тебя мне рано вставать. — Кавех вздрагивает, испуганно глядя в сторону соседа, который обычно спит в наушниках.       — Ты просто невыносим! Я… Я… — голос дрожит, несмотря на все попытки успокоиться. Только не сейчас, только не при Аль-Хайтаме.       Первые секунды тянутся невыносимо долго, прежде чем секретарь не решается на вопрос:       — Каве, ты… Плачешь?       И выстроенная между ними стена с треском ломается.       — Ну надо же! Мистер «я-великий-гений» заметил что-то, кроме своих книг! — слёзы медленно стекают по щекам.       — Каве…       — Скажи честно: почему ты согласился оставить меня?       — Каве.       — Просто посмотри — жалкий бездомный неудачник.       — Каве.       — Я так виноват. Так виноват, ведь…       — Каве!       — Что? Да, я плачу. Да, показываю свою слабость перед тобой. Но, чтобы ты знал, слёзы — это нормально! И, если хочешь поиздеваться, то…       — Чтобы ты знал — я не последняя аморальная тварь. Мне не приносит удовольствия издевательство над кем-либо.       — О, значит…       — Значит помолчи и дай договорить. — Кавех замолкает и обиженно надувает дрожащие губы. — Не знаю, что ты там уже напридумывал. Но винить себя абсолютно во всём — глупо.       — Теперь я ещё и глупый?! — этот эгоцентричный учёный выводит парня из себя.       — Прекрати придираться к моим словам. — Хайтам хмурится, складывая руки на груди.       — И ничего я не придираюсь!       Секретарь лишь устало потирает переносицу. Порой с его соседом бывает слишком уж трудно.       — Ты не одинок.       — Что? — Кавех не верит собственным ушам.       — Говорю — ты не одинок. Твоё сожаление бессмысленно — прошлого не исправить, да и нет в случившемся твоей вины.       — И ты так в этом уверен?.. — нотки недоверия проскальзывают в голосе, что не остается незамеченным Хайтамом.       — Да. — ответ младшего приятным эхом отдается в груди архитектора. — Я знаю тебя много лет.       Кавех плачет. Уже не боится едких комментариев соседа или его тихих смешков. Плевать.       Мягкое прикосновение к плечу заставляет обратить внимание на самого человека. В лунном свете волосы Аль-Хайтама отливают серебром, а глаза горят изумрудным пламенем. Он присаживается рядом, стараясь не нарушить личное пространство сожителя. Задуманного свершить не получается. Кавех заворожено наблюдает за тем, как рука парня легко касается волос, вызывая табун мурашек. Пара поглаживающих движений, — и он отстраняется. Неловко. Но приятно.       Затем удивляется Хайтам, когда молодой человек заключает его в объятия. Нежные, даже очень. Архитектор утыкается лицом ему в грудь, слегка подрагивая. Старшему плевать на заносчивого самовлюбленного соседа — главное получить хоть какую-то крупицу человеческого тепла.       Они так и сидят, пока до чуткого слуха Аль-Хайтама не доносится тихое сопение.       Что насчет Кавеха… Он медленно начинает осознавать, что в жизни ещё есть люди, которые считают его нужным.       Кавех не одинок. Теперь не одинок.