Если только, если только

Азулин сделал это. Он был последним выжившим медведем, и он растерзал последнего выжившего единорога. Он взял судьбу в свои руки, с верой запрыгнув на её волю, данную ему Падре. Стремление к чему-то прекрасному. Что-то вечное. Нечто большее. Он преследовал эту новообретенную мечту так короткое время. Возможно, именно здесь он ошибся. Теперь он лежит здесь, на земле, наблюдая, как над ним возвышается чудовище из грязи и чернильной тьмы. Он задыхался. Гниющая плоть Единорога, которую он только что проглотил, вызывала жжение на языке и слезы на глазах. Плоть тает и портится во рту. Он почувствовал, как его внутренности сжались, а в голове посветлело. Все. Все было зря. Здесь он и умрет. Здесь он встретит жестокий конец своей еще более жестокой жизни. Возможно, это было хорошо. В его предсмертные минуты это расставило все по местам. Все, что он когда-либо делал или собирался сделать, наверняка было сделано только для того, чтобы усугубить теперь уже пустой мир. Резня и массовый геноцид. Все во имя вознесения и прогресса. Во имя исполнения пророчества, которое привело к смерти, боли и страданиям. Было ли это тем, чего он действительно хотел? Чего он вообще хотел добиться? Стать чем-то прекрасным и чудесным. Вечное присутствие, сила и красота. Теперь все это казалось таким... незначительным. Таким бесполезным. Одиноким. Еще с детства он чувствовал одиночество. Не потому, что он был один, а потому, что он никогда не делал ничего, чтобы чувствовать себя любимее. Злой он был с детства. Мстительный и злой; месть, гордость и злость. Его всегда тянули такие злые маленькие импульсы, которые у него были. Он знал, что поступает неправильно, однако, если быть откровенным, всегда знал. Когда-то он знал и слово сожаление. В его последние минуты сожаление казалось таким чуждым, всепоглощающим чувством. Ил на нем пронзил живот. Играя с ним, он издевался над его потерей и наслаждался его болью. В каком-то смысле...ил напомнил текущую версию самого себя. Зло без направления, и ничто его не поддерживает. Гонимый, но куда, после определенного момента? Это было во второй раз после долгого времени, — Азулин заплакал. Его сокровенная нравственность проявлялась, прорываясь сквозь холодную, сердитую оболочку сердца. Все это время его отравленная психика была похожа на мутное озеро. Вы знаете, что земля где-то там, но понятия не имеете, с чего начать поиски. Мир становился нечетким. Все превращалось в пятно кровоточащих цветов. Все смешалось в уродливый оттенок. Мир вокруг него был таким темным и безжизненным. Вот что сделала война. Этому он способствовал. Не было вечности, не более чем потерянная мечта и два коллективных сообщества существ, погибшие ни за что. Азулин не удосужился вытереть глаза от наворачивающихся слез. Его открытая глазница горит из-за соленой жидкости, вытекающей из его каким-то образом уцелевшего слезного канала. Ему стало холодно. Всегда так холодно. Несмотря на то, как сильно он ненавидел ее раньше... Азулин, наконец, признался себе, что скучал по теплым объятиям своей матери, притягивающей его к себе, прежде чем положить подбородок ему на голову, она нежно поглаживает его по спине. Он скучал по своему мрачному отцу, гладившему его по голове, когда тот был им горд. Он скучал по голосу Горди. Каким бы ужасным ни был Азулин... Горди был там. Большой розовый медведь не проявлял к нему ничего, кроме любви, несмотря на то, как ужасно Азулин поступал всю его жизнь. Горди... Слезы потекли быстрее. Синий медведь услышал гогот илового монстра, наблюдая, как тот становится все больше и больше. Впрочем, это уже не имело значения. Голубой медведь использовал все свои силы, чтобы перевернуться на ноющий живот, и отчаянно подтянуть свое истекающее кровью тело к мертвому брату. Брату, которого он убил. И вот он оказался с ним лицом к лицу. Его затуманенное зрение на мгновение прояснилось. Он уныло смотрел на лицо Горди. Потемневшие розовые глаза ничего не видели, кровь капала по его лбу и стекала на левый бок. Часть его мозга, казалось, была обнажена. Череп раскрошился из-за удара камнем. Было слишком поздно извиняться. Извинение не смогло бы покрыть все те ошибки, что он допустил. Желая подойти ближе, Азулин подавил болезненный крик, волоча свое в основном обмякшее тело по острому камню. В конце концов, ему удалось обхватить Горди своей оставшейся, окровавленной и усталой рукой, дав ему нечто, что было настолько близко к объятию, на какое только было способно его измученное тело. Азулин моргнул, слезы потекли по его лицу на мокрую, испорченную малиновым цветом траву. Он сглотнул. Даже если извинения ничего не исправят... это было лучшее, что он мог сделать. У него было так много всего, за что он хотел извиниться, но раненное горло не позволяло издать что-либо помимо хрипа. Если бы у него была такая свобода высказывать свои больные мысли, он бы, наверное, оправдывался. Он не может оправдать то, что он сделал. Наклонив голову вперед, Азулин закрыл свой здоровый глаз, сжав жесткой рукой плечо Горди. С последним вздохом самое последнее, что он успел сказать большему розовому медведю, наконец рвано вырвалось на открытый воздух. — Прости меня... Брат. В этот момент тело Азулина полностью обмякло, каждая напряженная конечность освободилась от напряжения. Последние мысли синего медведя будут известны ему и только ему. Если есть то, чего он хотел больше всего на свете, это было бы новое начало. Он хотел бы узнать, как вылечить свою мерзкую природу. Все, чего он желал сейчас, это счастливый конец... для всех них.